Он вспомнил, как Нанетт бросила: "Эти отвратительные люди!" Вероятно, он подпал под чары этой девушки, так как считал, что Орелия Будэн, или Кроули, если только таким было ее настоящее имя, — была далеко не отвратительна.

Сзади к нему подошел какой-то пассажир, бросивший для начала замечание по поводу собирающихся над головой дождевых облаков, но Алекс проигнорировал его приглашение завязать беседу и ответил весьма неприветливо. Он хотел остаться наедине со своими мыслями, которые сконцентрировались на характере его будущего, ныне покойного, тестя. Он никогда до конца так и не был уверен в одобрении со стороны Ивана его как будущего мужа Нанетт, хотя в этом вопросе он пользовался полной поддержкой мадам Кроули.

Он знал о позорном изгнании Мишеля Жардэна из числа обожателей Нанетт. Но если Орелия была тоже дочерью Ивана, а он постепенно начинал в это верить, то он с таким же успехом мог противодействовать и ее браку.

Такое оттягивание поисков жениха для незаконнорожденной дочери, о которой он так и не позаботился, казалось ему странным, если только Иван не любил слишком сильно своих дочерей.

На палубу упало несколько дождевых капель. Алекс, тряхнув головой, словно пытаясь отделаться от вереницы беспокойных мыслей, вернулся в салон, где уже собирались остальные пассажиры.

Орелия с трудом выносила томительное ожидание, так как в монастыре она была постоянно чем-то занята. Она поднималась с зарей, чтобы одеть малышей и построить их парами, и отправиться вместе с ними на завтрак. Потом начинались уроки, нужно было выполнить множество различных обязанностей по расписанному по часам режиму, и так до вечерней службы в храме. Потом ей приходилось укладывать своих подопечных спать и следить за их поведением до того, когда задували все свечи.

Здесь ей нечего было делать. Она поднималась на дамбу, шла по главной дороге, пересекающей весь город, потом долго гуляла вдоль ручья. Как все это было непохоже на реку Миссисипи, чьи грязновато-коричневые воды, пенясь, казалось, кипели между двумя дамбами позади монастыря весной, а резко возросший уровень воды так высоко поднимал корабли, что, казалось, они парят над монастырскими стенами. Ручей Террбон был тихим и спокойным, в его черной воде то здесь, то там лежали полузатопленные стволы деревьев, на которых можно было увидеть то маленькую голубую цаплю, то греющуюся на солнце, втянув голову под панцирь, черепаху.

Орелия скучала по маленьким сиротам, которых она помогала воспитывать, по трудовым повседневным заботам, по компании молодых монашек. Никто в пансион не заглядывал, кроме Чарлза Пуатевэна. Орелия встречалась с ним просто от одиночества, а мадам Дюкло всегда с сожалением отправляла вниз Жульенну.

— Этот молодой повеса слишком много на себя берет!

В пансионе никого не было, кроме еще двух отшельниц-собственниц, которые щебетали за закрытыми дверями, словно птички со своей нахальной горничной и поварихой, а также Жульенны, которая присматривала за постояльцами. Мадемуазель Клодетт обычно сидела во главе общего стола во время обеда, а ее сестра изредка появлялась на почтительном от них расстоянии, на большой скорости преодолевая пространство холла. Она никогда с ними не вступала в разговоры.

Однажды вечером Орелия услыхала шум в конюшне, расположенной во дворе, прямо за домом. Это разгружали прибывшую карету. Ржали лошади, позвякивала упряжь, грумы что-то кричали друг другу, звонко шлепая по крупам лошадей.

На черной лестнице послышались шаги. Кто-то легко бежал по ступеням вверх. За ним слышалась тяжелая поступь человека, несущего багаж. Орелия, отложив в сторону рукоделие, пошла к двери и чуть приоткрыла ее. Это из города вернулся месье Арчер. Он открывал дверь своей комнаты напротив, перед которой его слуга поставил чемодан.

— Ну вот, мы и дома, Лафитт! — услыхала Орелия его голос.

— Да, мики, дома.

Молодой адвокат, чувствуя, что за ним следят, резко повернулся, и его взгляд упал на чуть приоткрытую дверь Орелии. Он куртуазно поклонился.

— Добрый день, мадемуазель.

Орелия вздрогнула, и от этой реакции ее рука сама затворила дверь. За дверью она услышала, как кто-то фыркнул, и она быстро поднесла ладони к пылающим огнем щекам. Вот теперь над ней смеется даже его слуга. Они оба смеялись и потешались над ней.

Теперь, когда он вернулся в пансион, когда снова будет спать в комнате напротив ее собственной, там, через холл, она снова начнет, рано проснувшись, прислушиваться к его шагам на лестнице, когда он будет бегом спускаться по ней, направляясь к себе в контору, где будет разрабатывать планы спасения Нанетт от ее притязаний. Она вновь будет с нетерпением ожидать его возвращения домой между четырьмя и пятью часами и следить за его подготовкой к визиту ее сестры. Какое это было сумасшествие — так следить за его повседневной жизнью. Да, Нанетт всегда была ему рада!

Но в этот вечер он никуда не уходил из пансиона, и Орелия убедила мадам Дюкло поужинать в их комнатах.

— Это ты, дорогой! — радостно воскликнула Нанетт. — Когда ты приехал?

— Вчера вечером. — Алекс протянул к ней руки, и она впорхнула в его объятия.

— Как я скучала по тебе, — прошептала она.

— Я тоже.

Нанетт, прильнув к нему, не отпускала Алекса, но он, услыхав наверху шаги Элизабет Кроули, неохотно оттолкнул ее от себя.

— Ну, как дела, Алекс? — спросила Элизабет, стоя на верхней площадке? — Он задрал голову.

— Вы прекрасно выглядите, мадам.

Она фыркнула.

— В этом черном одеянии я похожа на ворону. — Она спустилась к ним. — Майк Жардэн здесь.

— Я знаю, — сказал Алекс. — Я не встретился с ним в Новом Орлеане, так как он уже выехал сюда.

Под ее серебристо-белокурыми волосами лицо у нее казалось особенно бледным. Она подставила ему для поцелуя напудренную щеку, потом, приказав лакею принести им чаю, пошла впереди него к гостиной. Она села на стул перед чайным столиком. Нанетт устроилась рядом с ней.

— Майкл прислал нам записку, в которой просит принять его, — сказала она. — Я ответила ему отказом. Сказала ему, что прежде он должен увидеться с тобой.

Двери на галерею были широко раскрыты, позволяя бризу доносить до них садовые запахи. Ставни оставались закрытыми, чтобы в комнаты не проникали жаркие лучи весеннего солнца. Проникающие между ними лучи брусками отражались на полированной поверхности столов из розового дерева и на паркетном полу. Над камином, черная зияющая дыра которого была закрыта остроконечным, обрамленным красным деревом экраном, висел портрет Элизабет с золотистоволосым ребенком на коленях. Это была Нанетт.

— Мишель сегодня утром зашел ко мне в контору, — сказал Алекс.

— Что ему нужно?

— От требует приданого для этой девушки.

— Почему? — спросила Элизабет. — Он что, хочет на ней жениться?

— Мама! — воскликнула с упреком Нанетт.

— Такая мысль приходила мне в голову, — сказал Алекс, бросив взгляд на рассерженное лицо Нанетт.

— Оставь нас вдвоем, Нанетт, — приказала Элизабет.

— Но это касается и меня, мама.

— Прости меня, Алекс, но я не намерена продолжать обсуждать это дело в присутствии Нанетт. Прошу тебя, будь добра, немедленно ступай к себе в комнату.

— Мама, я уже не ребенок...

— Пожалуйста, Нанетт, уважь ее просьбу, — сказал Алекс.

Голубые глаза Нанетт вспыхнули. Гордо вскинув голову, она вышла из гостиной, хлопнув изо всех сил дверью. В холле она шумно прошла по паркету, затем, сделав паузу, тихо, на цыпочках, ступая по турецкому ковру, снова подкралась к двери. Ей не терпелось подслушать, о чем поведут они разговор.

Алекс все еще стоял возле столика, так как до сих пор не получил приглашения присесть.

— Жардэн сегодня утром сказал мне, что он обязан это сделать ради Ивана, который ему доверил это дело. Он должен исполнить то, что хотел сделать сам Иван.