— Держите его, — строго говорит старик, и я чувствую, как меня сжимают крепкие руки, и кто-то пытается разжать мне рот.

— Если он не выпьет зелье сейчас, он может лишиться рассудка из-за боли, что терзает его.

— К черту боль, — пытаюсь сказать я сквозь зубы. Пытаюсь вырваться, но я слишком слаб.-- Я не буду пить это.

— Приступ нужно остановить, Князь. Иначе дальше будет хуже, — слышу я его голос у себя над ухом. Скрипучий, но властный и настойчивый. Такой голос у всех лекарей до единого. Они не знают, что со мной, но знают, как нужно меня лечить. Проклятые шарлатаны. Зря мать пустила их сюда. Лучше бы они оставили меня в покое.

— Сделайте что-нибудь, — взвизгивает мать.

— Уведите ее, в конце концов, она мешает нам.

— Пойдемте, подождем в коридоре, — на этот раз звучит голос Ридли. Мой старый друг, он здесь. А где же Адриана? Она не пришла посмотреть на то, как я бьюсь в агонии? Увидеть бы сейчас ее лицо, услышать голос.

Чувствую, что не могу больше сопротивляться. Тело полностью перестает подчиняться моей воле, и им завладевает тупая всепоглощающая боль. В рот мне вливается тошнотворное зелье, знакомое зелье, вожделенное зелье, и я вынужден проглотить его.

— Вот так, князь, пейте, вам станет лучше. Это для вашего же блага.

По телу проходит волна теплого блаженства, словно лесной пожар, стремительно и неумолимо. Знакомое чувство. Чувство, которое я не хотел бы испытывать больше никогда, и чувство, которое хотел испытывать постоянно. Проклятое зелье. Я чувствую, как боль, сковывающая меня, постепенно начинает утихать, а черный морок, заволакивающий глаза, постепенно рассеивается, так, что я даже могу видеть, что окружает меня. Тусклый свет свечей, множество людей в моих покоях. Седовласый архилектор, с улыбкой глядящий на меня.

— Кажется, вам лучше, Князь, верно?

— Будьте вы прокляты, вы и каждый в вашей семье, — выплевываю я ему в лицо.

Улыбка тут же сменяется выражением страха. Он бледнеет, и его подбородок начинает трястись.

— Простите?..

— Я дал обет не пить эту дрянь, — говорю я и пытаюсь встать. Но чувствую, что не могу этого сделать, несмотря на то, что многочисленные руки больше не удерживают меня. Все тело словно стало свинцовым.

— Я лишь служу вам, как ваш доктор, — оскорбленно говорит лекарь, — я не думал, что моя работа может повлечь за собой такое…

— Заткнись, — говорю я, — и перестань трястись. Ничего я тебе не сделаю. А теперь пошёл прочь. И уведи всю эту толпу. Я поднимаю руку и делаю жест, который должен прогнать их всех, но рука словно не моя и едва слушается меня. Однако моих слов оказывается достаточно.

— Я буду дежурить у входа, — говорит архилекарь, — если что-то будет нужно, зовите.

— Провались ты в пекло, — говорю я, чувствуя, как начинаю засыпать.

И вдруг, на стыке сна и яви, в голову мне залезает воспоминание и расцветает внутри моего сознания, словно цветок, высаженный в благодатную почву. Я забыл. Или я не хотел помнить? Проклятый доктор. Чтобы ему провалиться… Проклятый… Проклятый я…

Яркие глаза на старческом лице матери Элис. Смерть уже держит ее за руку и ждет, когда она испустит дух. Ее присутствие в этот день я ощущал предельно ясно. Она приподнимается на подушках и смотрит на меня пристально, выставив вперед руку с пальцем, указывающим на меня. Слова старухи вспыхивают в голове одно за другим.

— Дракон, слушай внимательно и запоминай: если ты обидишь мою дочь, словом или делом, если хоть один волос упадет с её головы по твоей воле, твоя жизнь превратится в ад, и ты взмолишься, чтобы это прекратилось, но конца этому не будет, пока твоя душа не истлеет, превратившись в безжизненный камень. Но даже тогда искупления ты не получишь. Ты понял меня?

Как я мог забыть эти слова?

Ее слова звучат как роковой гром, слова повторяются снова и снова, отпечатываясь внутри меня, словно коленое железо на коже. И я погружаюсь в подобие безумного сна, который в сто крат мучительнее яви что была до этого.

Просыпаюсь я от знакомого голоса, который совсем не хотел бы слышать. Он грохочет, словно повозка, набитая камнями, раздражая мой обострённый слух. Приоткрываю глаза, и солнце, бьющее из окна, причиняет мне почти физическую боль. Прикрываю глаза рукой.

Тяжёлые шаги короля ни с чем не спутать.

— Я же говорил, он не спит, — его голос звучит весело и беззаботно. Я вижу, как мелькают его зубы и глаза, словно кроме них ничего нет. Пытаюсь сосредоточиться на его огромном лице, но всё бесполезно — оно расплывается и ускользает, словно скользкая рыба.

— Простите, ваше величество, я немного нездоров… — мой голос звучит безжизненно и бледно, словно хрустят сухие ветки в лесу. Прокашливаюсь и говорю громче:

— Но я рад видеть вас у себя.

Пытаюсь встать с кровати, но голос короля останавливает меня:

— Лежи, лежи, Ивар. Твои доктора говорят, что тебе не повредит немного покоя. Выглядишь ты, и вправду, просто отвратительно.

Он оглядывается по сторонам, оценивая мои покои, рассматривает картины на стенах, заложив руки за спину, смотрит на статуэтки и коллекцию драгоценных камней под стеклом, которую собирал ещё мой отец.

— Неплохие камушки, — бормочет он и достаёт из-под стекла самый дорогой редчайший морской изумруд.

— Этот я узнаю, раньше он хранился в королевском хранилище, а потом его пожаловали твоему отцу за идеальную службу. Любил твой старик эти стекляшки. Как по мне, так пустая трата денег.

Он смотрит камень на просвет, хмурится и небрежно швыряет его на место. Он погружает своё безразмерное тело в кресло напротив кровати, отчего то жалобно скрипит.

— Так что с тобой происходит, князь? — спрашивает он, на этот раз совершенно серьёзным голосом, в котором я слышу даже как будто нотки угрозы.

— Со мной всё хорошо, — поспешно говорю я… Слишком поспешно… Что не ускользает от внимания Маркуса II.

— Если бы я не видел, как ты перевоплощаешься в дракона, я бы подумал, что ты простой смертный и подхватил одну из их многочисленных болезней. Но мы, драконы, не болеем.

Последнюю фразу он говорит с особенным нажимом. Я вижу, как блестят перстни на пальцах его рук, лежащих на подлокотниках кресла, и ловлю себя на мысли, что мне совершенно неинтересно, что скажет этот дракон, пусть он и король, в следующую минуту.

— Красивые у вас перстни, — говорю я, совершенно спонтанно. — Тот, что на вашем указательном пальце, помнится, из-за него даже однажды разразилась война, в которой умерло по меньшей мере сто тысяч человек.

— Дела давно минувшие, — отмахивается он и поглядывает на своё кольцо. — Могу отдать тебе его, если пожелаешь. Но не раньше, чем ты перестанешь смущать всех своей болезнью.

— Сегодня же я буду в строю, — говорю я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно бодрее.

Подумать только, а ведь он не шутит и правда может сбросить с руки перстень Алейра с единственным в своём роде слезным бриллиантом. Отец бы умер от одной мысли о том, что эта реликвия может принадлежать роду Стормс. А король просто так бросается словами. И самое страшное, он ведь даже не шутит.

— Завтра новый этап отбора, и, конечно, мне нужно, чтобы ты присутствовал. Возможно, именно этот этап станет решающим. Хорошо же будет, если ты не явишься и будешь тут валяться в кровати. Мне, чего доброго, придётся забрать победительницу с собой, а тебя оставить здесь одного.

Он издаёт громкий смешок, от которого я морщусь.

— Я думаю, что отбор нужно остановить. Это всё того не стоит, — говорю я, приподнимаясь на локте, чтобы лучше видеть лицо монарха. — Девушки погибают, и в этом нет никакой нужды. Их родители…

— Да к чёрту их родителей! — взрывается Маркус, отчего мне кажется, что сами стены комнаты начинают дрожать. Мне стоит больших усилий не вздрогнуть, показав тем самым свою слабость.

— Я уже понял, что ты положил глаз на одну единственную малышку и боишься, что она не пройдёт испытание.