Чудовище. Проклятое чудовище. Нужно бежать отсюда, бежать со всех ног, пока он не передумал. Я пытаюсь встать, но он давит мне на плечо и поворачивает к себе. На его лице играет удовлетворенная улыбка, которая тут же сменяется твердой злобой, от которой по спине пробегают ледяные мурашки. В глазах короля полыхает огонь, и я могу поклясться, что сейчас не вижу человека, а вижу лишь дракона, безжалостного, лишенного сострадания и даже намека на любовь.

— А теперь ешь, — говорит он жестоким голосом. — Я хочу видеть, как ты ешь.

Я дергаюсь, но он крепко держит меня и вкладывает мне в руку вилку.

— Попробуй мясо, оно чудо как хорошо. Бери, я сказал!

От его голоса я вздрагиваю и беру в руки нож и вилку. Дрожащими руками я режу мясо.

— Вот, а теперь ешь.

Я пережевываю маленький кусок и заставляю себя проглотить его, чувствуя ужасную боль в горле. По щекам катятся слёзы, и я вздрагиваю всем телом, чувствуя, что ещё немного, и я сломаюсь, превратившись в безвольное рыдающее существо. Ведь именно этого добивается король. Этого он ждет, этого хочет.

— Умница, — говорит он. — Не дрожи, ничего страшного не случилось. Ты умница, держишься хорошо. Ты через многое прошла, и кто знает, через что тебе ещё придется пройти. Ведь ты выбрала жизнь с драконом. А драконы жестоки…

Взять нож и попытаться проткнуть им его? Нет, это не имеет смысла. Никакое холодное оружие не способно навредить дракону. Это только сильнее разозлит его.

— Скажи, о чем ты подумала перед тем, как умереть? — спрашивает король и отпивает большой глоток вина, после чего передаёт бокал мне. — Ответь мне, но сперва выпей.

Я пью вино, и мои зубы бьются о металл золотого кубка. Однако я замечаю, что от терпкого вина боль тут же притупляется.

— Ну?

— О моих дочках, — едва не срывается с моих губ, но я останавливаю себя в последний момент.

— Разве не об Иваре Стормсе? — спрашивает король с усмешкой.

— Конечно, — говорю я, — о нём и обо всех, кого огорчит моя смерть.

— Снова врёшь, Адриана. Почти всё, что ты говоришь — сплошная ложь. Но это ничего. Такой маленькой хрупкой девочке нужно уметь врать, чтобы выжить, не так ли?

— Я люблю Ивара и хочу сделать его счастливым, — говорю я, словно заученный стих.

От этого король начинает хохотать и едва не захлебывается вином.

— Любишь? Правда? Да ты хоть знаешь, что он такое?

— Он любит свою дочь, он смотрит на меня с любовью, и любая была бы счастлива оказаться на моём месте.

Король снова смеётся и несколько раз бьёт рукой по столу.

— Любит свою дочь. Это особенно смешно. Нет, я клянусь… Клянусь тебе, ты меня по-настоящему развеселила. Дракон не любит никого, кроме себя самого. Все, кто его окружают, — это либо его собственность, либо добыча, либо враги. Чем дольше живёт дракон, тем меньше человеческого в нём остаётся. Твой Ивар пожил уже достаточно, чтобы делать ужасные вещи… Любит дочь… Подумать только… Надо же было тебе придумать такую шутку.

С удивлением для себя я отмечаю, что слова короля ранят меня. Несмотря на всё, что сделал Ивар, я хочу защитить его, доказать королю, что Ивар не зверь, что он сохранил в себе человека. Но спустя мгновение я ловлю себя на том, что если бы это было так, я бы не оказалась сейчас здесь, в иллюзорном облике, наедине с этим безумным драконом.

— То-то же, я начинаю видеть в твоих глазах искорки понимания, девочка, — удовлетворенно говорит Маркус II. — Он никогда не будет любить ни тебя, ни детей, которых ты ему родишь, он будет только делать вид, чтобы сохранять лицо. Мне вот лицо сохранять не нужно, поэтому я могу делать всё, что хочу. Я могу делать то, чего другие себе не позволяют, боясь порицания или наказания. Но знаешь что?

Он снова приближает своё лицо к моему, и я чувствую жар его дыхания на своей щеке.

— Сдерживаться — это последнее настоящее мучительное наслаждение, что у меня осталось. Какая сила в том, кто не творит зла, потому что не может? Что за честь в зайце, который не совершает насилия? Гораздо больше славы в том, кто может и хочет творить зло, но не творит его, потому что такова его воля. Смог бы Ивар пройти такое испытание?

— Я не знаю, — хрипло отвечаю я.

— Вот мы и посмотрим… — говорит король. — Посмотрим, сколько в нём осталось от человека. А теперь ступай. И помни, что я буду ждать тебя на сегодняшнем ужине.

Он откидывается в своём кресле и закрывает глаза.

Я, не веря в то, что это правда, встаю и медленным шагом иду к выходу, изо всех сил заставляя себя не бежать. Вдыхаю затхлый дымный воздух так, словно чище этого воздуха нет ничего на свете.

А в голове словно сами собой возникают образы трав, которые необходимо собрать. Я делаю шаг, и ещё шаг, а потом ещё и ещё, и образы собираются в понятную инструкцию, словно в моей памяти вдруг разворачивется листок, на котором чётко написано, что нужно делать.

— Нет, — шепчу я, толкая тяжёлую дверь. — Я не хочу…

Выходя в коридор, я уже чётко знаю, что это за рецепт и какой у приготовленного зелья будет эффект.

Это зелье может убить дракона.

— Я не хочу никого убивать, — повторяю я про себя снова и снова. — Все, что я хочу, это наконец выбраться отсюда с дочерьми, мне больше ничего не нужно. Пожалуйста...

Я не знаю, к кому обращаюсь, чьего заступничества ищу, но ответом мне служит лишь все более явственно проявляющийся в голове рецепт зелья.

Лепестки штормовой розы, побеги кровавого вьюнка, черная соль...

Все так просто и ясно. Похоже, пока я не найду их, я не смогу успокоиться. Точнее, то, что внутри меня требует исполнения этого рецепта, не даст мне покоя.

Все, чего я хочу сейчас, — вернуться туда, где, как говорила Клем, могут держать мою младшую дочь. Но перед глазами настойчиво проявляются образы, и словно какой-то голос требует от меня немедленно сделать зелье. И чем больше я пытаюсь вытеснить рецепт яда из сознания, тем явственнее и требовательнее он проявляется.

Я, словно пьяная, неловкими шагами иду по отполированным до зеркального блеска плитам коридора, краем глаза отмечая, как сильно блестят начищенные доспехи. Жесткие лица воинов не выражают ничего, кроме равнодушия.

— Господи, что он с тобой сделал? — Клем налетает на меня, словно вихрь. — На тебе лица нет. Пойдем отсюда, пойдем.

Она тянет меня прочь от покоев короля и со злобой оборачивается на рослых воинов с безразличными лицами убийц.

— Я хотела пройти вслед за тобой, но эти уроды меня не пустили. Чтобы они сдохли...

— Хорошо, что не пустили... Королю бы точно не поздоровилось, — говорю я с улыбкой, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

— Что он сделал? Что сказал тебе?

Она с тревогой смотрит на меня, и я трогаю шею, а потом тут же отдергиваю руку от боли в том месте, где король сжимал ее своей жестокой рукой. Под иллюзорной маской наверняка уже растекается огромный синяк от прикосновения его руки.

— Ничего особенного... Хотел заставить меня почувствовать радость жизни, — с горечью шепчу я, чувствуя, как больно говорить.

Клем задерживает на мне долгий, проницательный взгляд.

— Мне очень нужно, чтобы ты раздобыла для меня одну вещь, Клем, — перевожу я разговор, чтобы избежать лишних расспросов.

— Что угодно, Элис, — шепчет она. Я слышу сочувствие в ее голосе и едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться у нее на плече прямо здесь, у всех на глазах, от того ужаса, что мне довелось испытать рядом с королем.

Мы выходим на улицу, где я наконец чувствую хоть какое-то облегчение.

— Раздобудь мне немного черной соли. Это такая редкая приправа...

— Я знаю, что это такое, подруга, — говорит Клем. — Я, конечно, из простых, но об этом слыхала. Даже пробовала! — Она с гордостью задирает нос. — По-моему, ничего особенного: соль и соль, только цвет странный и стоит целое состояние... А ты собралась что-то готовить?

— В некотором роде, — задумчиво говорю я. — Если можешь, поторопись...