Стоит нам выйти, в глаза сразу бросается возвышающееся строение, которое построили тут за ночь.

Рабочие уже начали крыть крышу. Кажется, теперь, когда дело идет к вечеру, они трудятся с еще большим усердием. Слышатся крики и шум сотен работающих молотков и пил.

Теперь отчетливо ясно, что это действительно будет дом. Большой красивый дом... Но зачем он тут? Плохое предчувствие заставляет мое сердце сжаться, и я делаю глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться.

— Ты сама дойдешь до нашего крыла? — с тревогой спрашивает Клем и кладет мне руку на плечо. — Кажется, ты еле на ногах стоишь. Да и дрожишь...

— Все хорошо, — отмахиваюсь я. — Не переживай.

— Ну ладно, я мигом все принесу. Уверена, на кухне можно будет позаимствовать. Может быть, нужно что-то еще?

— Ничего, только это.

Когда Клем уходит, я подхожу к одной из клумб и рукой касаюсь листьев штормовой розы. Темно-красные лепестки, словно сами того желая, падают мне в ладонь.

Эти цветы найти совсем не трудно — они повсеместно растут на территории замка, ведь это фамильный цветок рода Стормс.

Гораздо труднее найти кровавый вьюнок. Я прячу лепестки штормовой розы в карман и прикрываю глаза, пытаясь сосредоточиться.

Перед внутренним взором я отчетливо вижу образ вьюнка, растения такого же темного цвета, как лепестки штормовой розы.

Шум стройки и гомон сотен голосов вдруг отходят на второй план, и я прислушиваюсь к другому шуму — шуму сотен и тысяч растений, которые здесь повсюду.

Каждое из них говорит на своем языке, и у каждого свой собственный голос. Розы, которые рядом со мной, низко гудят, словно улей рассерженных пчел. Тюльпаны, растущие неподалеку, издают звонкий переливающийся звук. Трава под моими ногами шелестит, словно водопад — миллиарды травинок соединяются в общий стройный хор, и если прислушаться, можно понять, о чем они поют...

Все вместе они создают настойчивую песнь жизни, которая завораживает меня. Прислушиваясь к их голосам, я вдруг осознаю, что перестала дрожать. Их голоса словно бы вылечивают мое израненное сердце, придавая мне сил, которые словно бы высосал из меня король своей смертельной ваткой.

Среди миллионов голосов, окружающих меня и поющих свою бесконечную песнь, я слышу тот единственный голос, который мне нужен. Теперь я знаю, где искать кровавый вьюнок. На десятки миль вокруг он есть лишь в одном месте, и похоже, оно совсем близко.

Незамеченной я прохожу через ивовую аллею, миную пруд и по безлюдной дорожке, шуршащей мелкими камушками, попадаю в дубовую рощу, в тени которой прячется то, что мне нужно.

Осторожно ступая по высокой траве, я иду мимо потрескавшихся от времени памятников, пока наконец не нахожу то, что искала.

Я стою возле своей собственной могилы, где должен покоиться мой прах. Совсем свежий памятник из белого мрамора практически идеально воспроизводит меня саму до мельчайших черт. Я запечатлена в том самом платье, в которое была одета в день своей свадьбы, лицо спокойное, руки скрещены на груди, глаза прикрыты.

«Вечная память возлюбленной жене и матери. Здесь покоится прах Элис Стормс и нерожденного наследника князя Ивара».

Надпись под памятником заставляет меня вздрогнуть. Я провожу по буквам, выбитым в белом мраморе, пальцами, испытывая странное чувство, словно эти слова правда. Словно здесь действительно покоится мой прах, а я лишь тень той самой Элис...

Мне вдруг отчетливо кажется, словно кто-то стоит за моей спиной, но, обернувшись, я не вижу никого — только ветер терзает тяжелые кроны вековых дубов, высаженных на кладбище. Деревья вечности шепчутся о чем-то своем.

Я пытаюсь усмирить нервно бьющееся сердце, словно пытающееся ускорить неизбежное.

Снова взглянув на свой памятник, я понимаю, что второй главный ингредиент найден.

Тонкие прутики кровавого вьюнка, отчаянно цепляясь за гладкий мрамор, обвивают ноги статуи.

Ивар

«Гораздо больше, чем ты можешь представить…» Слова короля, произнесённые с жуткой улыбкой, не выходят у меня из головы. Я то впадаю в бредовый сон, где меня окружают призраки прошлого, то выныриваю в странную реальность, в которой едва могу поднять ослабевшие руки.

В какой-то момент мне кажется, что рядом с моей кроватью кто-то стоит. Оглядываюсь, пытаясь вглядеться в полумрак, но не вижу ничего, кроме неясных теней. Зрение не слушается.

— Кто здесь? — спрашиваю я, и мой голос звучит безжизненно, словно доносится из-под воды. Слышу голоса где-то вдалеке, на улице, и грохот строительных работ. Уже вечер, а я всё ещё лежу здесь. Где-то за стенами играет музыка. Кажется, король снова устраивает пир. Каждый день у него пир.

Гораздо больше, чем я могу представить…

Что задумал этот мерзавец? Что бы это ни было, он своего не получит…

Сделав огромное усилие, я сажусь на кровати. Содрогаюсь от боли, когда мои ноги касаются пола. Каждый сустав болит, словно в него воткнули раскалённый гвоздь. Дрожащей рукой тянусь к столику и выпиваю несколько глотков зелья из бутылки. Боль утихает едва заметно, но достаточно, чтобы я мог сфокусировать взгляд.

Где все слуги? Почему никого нет?

Оглядываюсь по сторонам и вдруг вижу мать, спящую в кресле. Её парик немного съехал набок, так что она стала похожа на манекен. Её лицо в тусклом сумеречном свете кажется восковым, неживым. Смотрю на свои дрожащие руки, и они тоже кажутся мне неживыми.

А вдруг я умер, и всё это лишь видения проклятой души? Старуха предрекла мне вечные мучения за то, что я сделал.

Прикладываю руку к сердцу — оно всё ещё бьётся, пусть неровно, пусть слабо, но бьётся, и я всё ещё жив.

Снова смотрю на мать. Почему она здесь? Я всегда думал, что ей плевать на меня, но она не отходит от моей постели. А может, это не ей было плевать на меня, а мне на неё?

Теперь я вижу её другими глазами. Но почему?

Вглядываюсь в лицо матери и чувствую то, что ощущал к ней в детстве. Мне хочется обнять её, поцеловать и сказать, что я люблю её. Ведь я как будто целую вечность не говорил ей этих слов. Если вообще говорил после того, как принял дракона и стал с ним единым целым.

Должно быть, так Ридли всегда любил свою мать. Должно быть, такое чувство испытывала к своей матери Элис.

А ведь слова, что она сказала мне тогда, были её последними. Слова проклятия. А я забыл их, слушая только себя и больше никого. Воспринял их как вздор умирающей старухи. Но король прав: драконы не болеют… Только если их не прокляли.

Навязчивое ощущение, что мать не дышит, охватывает меня с новой силой. По телу прокатывается волна чёрного ужаса. А вдруг она мертва?

Нет. Нет…

Встаю и осторожно подхожу к ней, с облегчением слыша её дыхание. Жива.

— Прости, мама, — говорю я, поправляя её парик. Она не просыпается. — Прости за всё…

Я слышу, как что-то шуршит снаружи, за окном. С трудом поднимаюсь на ноги и, едва переставляя их, подхожу к окну и цепляюсь непослушными руками за подоконник, выглядываю наружу.

Ничего, лишь отдалённый шум стройки и всё та же весёлая музыка из главного зала…

Смотрю в тёмное небо и прислушиваюсь к дракону внутри меня. Он спит тяжёлым сном, словно мёртвый. Он бережёт мои силы, зная, что если умру я, умрёт и он. На двоих нам нужно слишком много.

Чувства яростной волной обрушиваются на меня, стоит вдохнуть свежий воздух. Первые звёзды напоминают мне те, что горели в небе, когда я признавался в любви Элис. Как это было давно. И как будто только вчера.

И тут я понимаю, что нужно сделать. Нельзя исправить всё, но можно исправить хоть что-то. И я сделаю это сейчас.

Тяжёлый спазм заставляет меня закашляться. Я стараюсь делать это тихо, чтобы не разбудить мать, и, держась за стену, выхожу из своих покоев. Охрана приближается, позвякивая доспехами, но я делаю жест рукой, что всё в порядке.

— Вам нужна помощь?

— Нет.

— Позвать лекаря?