– Отчего не принести дровишек, – говорю, – благо они у нас не по ордеру выдаются.

Иду к парадной двери, старуха около меня семенит.

– Вы охапочки две дайте мне, Иван Николаевич, – просит она.

– Что ж, – говорю, – можно.

Спускаюсь вниз по лесенке, отпираю дверь, захожу в подвал, набираю охапку дров, и вдруг дверь хлоп – и закрылась. Я к двери, надавил, а там, снаружи, слышу – задвижка щелкает.

– Попался, Ваня, к ведьме в лапы, – говорю я сам себе.

В подвале темно, ничего не видно. Нашел ощупью дрова, присел на них около стенки, думаю – что делать? Стрелять в дверь? Замок такой, что никакими пулями не пробьешь, да и пули поберечь надо. Вступить в переговоры? Черта с два договоришься с этими гадами, да и переговариваться не с кем… Аховое твое положение, Ваня, думаю. Но волноваться себе не позволяю. Хватит, думаю, погорячился уже раз, толку от этого мало.

Немного прошло времени, по-моему, слышу – шаги над головой, голоса смутно доносятся и будто двигают вверху что-то тяжелое, грузное. Вдруг сразу стихло все, еле-еле какие-то звуки доносятся. Сообразил я: ход в подвал сверху задвинули или заставили чем-то. Вступишь тут в переговоры…

Темно и невесело. Задохнешься еще, думаю. Но дышать легко. Вспомнил я тут, как старуха рассказывала мне, что в погребах для хранения вин обязательно вентиляция устраивается, да и раньше об этом слышал… И точно – будто откуда-то свежим воздухом потянуло. Значит, есть здесь какие-то отверстия. Куда же они выходят? На улицу, конечно. Но старуха рассказывала, что в подвале всегда должна быть ровная температура и поэтому затейливо и хитро эти ходы для воздуха устроены. Однако раз отдушины на улицу выходят, думаю, поищем их…

Ясно, что отдушины в подвалах всегда под потолком делаются, а мне до потолка рукой не дотянуться. Сложил я дрова вдоль одной стены ступенькой, встал на них, ощупываю стену… На словах-то это просто получается… Правильно говорится: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ползаю я по стене, мгла кромешная, руками пыль обтираю… Нашел одну отдушину. Отлично, думаю, поползем дальше. Сложил я на полу два полешка крест-накрест в том месте, где наверху отдушина, и дальше руками шарю. Обследовал одну стену – нет больше в ней отдушин. Переложил дрова вдоль другой стены. Еще нашел отдушину. Устал, присел ненадолго, передохнул и вдоль третьей стены заползал… Короче говоря, нашел три отдушины: в той стене, где дверь, никакого отверстия не оказалось.

Присел я у двери, вспоминаю расположение дома… Дверь, вспоминаю, стоит прямо к улице, стена напротив – обращена ко двору, левая – в сторону парадного крыльца, правая… Правая-то и есть та сторона, куда окно из моей комнаты выходит, – палисадник, значит, направо. Ну, думаю, была не была, ничего другого делать не остается…

Пошел я от двери до правого угла, оттуда ощупью вдоль стены до сложенных накрест полешек, сложил в этом месте дрова поплотнее, взобрался на них, беру в руки полено и начинаю выстукивать по краю отдушины:

“Виктор… Виктор…”

Рука затекает… Будь ты проклято все на свете, думаю. Досада сердце щемит: а что если вся эта работа впустую? Время идет… Медленно ли, быстро – я этого понять не могу. Рука немеет… Но ведь вся моя надежда только в том случае и может осуществиться, если я ни на секунду не прерву свое постукиванье… Над головой какие-то звуки, чудятся мне какие-то голоса… “Терпи, Ваня”, – говорю я себе и постукиваю:

“Виктор… Виктор…”

И вдруг откуда-то издалека еле-еле доносится до меня какое-то постукивание… Замер я, прильнул к стене…

“Я тут… Я тут…”

Как же это он, думаю, догадался?

“Жди и слушай”, – выстукал я, опустил руку, передохнул и опять стучу: “Слышишь ты меня?”

Потом снова слушаю.

“Слышу”, – доносится до меня.

Стучу: “Меня заперли в подвале”.

“Сейчас соберу народ”, – отвечает Виктор.

“Не смей, – стучу. – Беги в ЧК, вызови Коврова, расскажи все как есть”.

“Сначала тебя освобожу”, – отвечает Виктор.

“Подчиняйся приказу, – выстукиваю. – Подчиняйся приказу”.

“Иду”, – отвечает Виктор.

“Иди, иди”, – выстукиваю я.

Стихло все, ушел.

Ну, тут приходится признаться, сам я произвел нарушение дисциплины. Может быть, устал, может быть, переволновался, но прилег на дровах и заснул. Может быть, это и чудно и невероятно покажется, но – заснул. Спал я, вероятно, недолго, минут пять – десять, не больше, но после сна как-то сразу посвежел, отдохнул и обратно встал на свой пост. Стою и теперь уже только слушаю: не спросит ли чего Виктор… Довольно долго простоял, но так ничего и не услышал. Зато вдруг вверху, над головой, снова раздался шум и стук, и показалось мне, будто наверху даже стреляют.

Потом снова что-то отодвигают, кто-то спускается по лестнице, щелкает задвижка, я на всякий случай достаю револьвер, открывается дверь, и в подвал входит Ковров.

– Наконец-то ты, товарищ Пронин, – говорит он, – оказался на высоте.

– Это в подвале-то? – говорю я.

– Вот именно в подвале, – говорит Ковров и смеется. – Не сразу тебя нашли, каким-то шкафом заставили они сюда вход.

– Кто “они”-то? – спрашиваю.

– “Синие мечи”, – говорит Ковров. – Давно мы за этими заговорщиками охотимся. Существовала такая организация белых офицеров у нас в Питере…

– Существовала? – спрашиваю.

– Да, – отвечает Ковров. – И всего лишь полчаса назад прекратила существование. Собирались мы ее на этих днях захватить, а ты нас поторопил. Всех взяли. Часть отстреливались, а часть через потайную дверь из угловой комнаты на двор пыталась выбраться, но мы их и на дворе ждали.

– А мальчишка цел? – спрашиваю.

– В машине сидит, – отвечает Ковров. – Все сюда рвется, о тебе беспокоится, только шоферу не велено его отпускать.

– Это ведь благодаря ему заговорщики пойманы, – говорю. – Без него бы мне несдобровать. Не понимаю только, как он отдушину сумел отыскать.

– Догадливый парень, – говорит Ковров. – Чекист из него выйдет. Пришел он к тебе в сумерки под окно, постучал, и ему тоже что-то пробарабанили. Он опять постучал, а ему опять в ответ стучат что-то бессвязное, и старуха в форточку кричит, что ты, мол, ушел из дому и пусть он завтра приходит. Встревожился Виктор, от окна отошел, а от дома не отходит, слоняется вдоль стены и все надеется, не позовешь ли ты его. Ну, ты его и позвал…

Вышли мы с Ковровым на крыльцо. На улице дождь, слякоть, ветер.

– Вот и кончилась моя работа здесь, – говорю я Коврову.

– Эти офицеры, – отвечает Ковров, – собирались телеграф захватить и другие правительственные учреждения…

Вижу – хмурится он, застегивает кожаную куртку, а сам сердито вглядывается в темноту. – Юденич опять в наступление против нас пошел, – говорит. – Вот они и пытались ему изнутри помочь. – Протягивает мне руку, пожимает. – До свиданья, – говорит, – товарищ Пронин, надеюсь, еще увидимся.

Попрощался я с ним, иду к машине, зову Виктора.

– Пойдем, – говорю, – приятель, отведу тебя домой, заступлюсь перед матерью.

Дохожу с ним до его дома, поднимаюсь на второй этаж, останавливаюсь против двери, на которой блестит медная дощечка с надписью “Барон фон Мердер”, звоню.

Открывает нам дверь женщина, простая такая, молодая еще.

– Где ты, – кричит она на Виктора, – пропадаешь? Отец на фронт собирается, а он под дождем по улицам слоняется…

Тут выходит отец.

– Вы, – спрашивает он меня, – Пронин?

– Пронин, – говорю. – Только как это вы признали?

– Рассказывал о вас Виктор. Познакомились мы.

– На фронт? – спрашиваю.

– Да, – говорит, – против Юденича.

– И я завтра на фронт думаю, – говорю.

– А пока что, – приглашает он меня, – поужинаем чем бог послал?

Ну, я не отказался – люди свои. Так вот и началось наше знакомство.