Любим-стрелок улыбается ласково и лук свой тянет. Чарджи нервничает, щерится — первый бой у дозора! Сейчас все огрехи в его выучке — кровью вылезут. Уже саблю в руке держит, у стремени опустил. Сейчас как скомандует «шашки наголо!», или чего там у них в орде кричат. И мы по рощице за этими придурками…
Тут Курт зашёл с другой стороны. Прямо в кучу лошадей. Вы себе бритого по всему телу князь-волка представляете? А он ещё и «гав» сказал. И лошади — понесли. Всех. Вовсюда. Вы себе представляете, что такое толпа понёсших со страху лошадей? В берёзовой роще? С волокушами под хвостами?
Потом мы выковыривали «расхитителей» из кустиков, выскрёбывали из буераков, снимали с берёзок… И ловили усталых, роняющих хлопья пены лошадок по лужку. Ивашка, бурча себе под нос, вытащил из перемётной сумы два десятка наручников. Начал надевать и защёлкивать. Чем привёл селян в полный ступор. Во второй — первый у них случился от лицезрения Курта. Вот тут я их понимаю: крокодил бритый гавкающий… Убеждает.
Потом их построили, вместе с лошадьми, и погнали в усадьбу.
А я всё это время так и торчал на солнцепёке, в полном доспехе, на коне… как памятник царю-освободителю. Главная проблема — удержать на месте Гнедка. Ему тоже было тяжело и потно. Вот она, нормальная боярская справа — торчать на жаре символом.
Двоих я отпустил — побили их лошади сильно. А остальных «пленных» поставил копать. Они мне такой накопительный пруд отгрохали! Любо-дорого смотреть! На Руси ворьё хорошо работает. Если правильно за ним присматривать.
О русском воровстве написано много. Можно по классику:
— Как там, в России?
— Воруют.
Мои вотчинные мужички, уже знают, что со мной так не надо. Уже установилось известное взаимное доверие, хотя каждый из нас всё помнит пословицу: «на то и щука в море, чтобы карась не дремал». В каком море водятся щуки и караси? Это ж пресноводные рыбы! Загадка… Ответа не знаю, но делаю по пословице: и сам не дремлю, и другим не даю.
Начинается всё с одного, очень жёстко заведённого у меня правила: обещанное — отдай. Правило, прежде всего — себе самому. У меня нет просроченных долгов. Можно называть — «финансовая дисциплина», можно — честь.
Совершенно не ГГуёвое свойство, совершенно не русское.
Невиноватый я! Больной я! Чуйство долга у меня! Самому спать не даёт и другим мешает. Всё понимаю, но ничего с собой поделать не могу. Не повезло аборигенам — попаданец-зануда достался.
Я уже вспоминал рассуждения Чичикова из второй части «Мёртвых душ» при покупки имения: а платить хорошо бы частями, а вторую часть… как-нибудь потом, а там, может — и вовсе не…
Так же ведут себя российские бизнесмены в 21 веке. И очень удивляются, когда их «ставят на бабки». По закону, официально, без стрельбы и разных «маски-шоу». Аналогично проявляется русская бюрократия: мы, конечно, людЯм дОлжны, да ничего, подождут… пущай в другой раз…
Речь идёт не об объективной невозможности исполнения принятых обязательств, не о личной выгоде даже, а просто о лености души и ума. О нежелании планировать свои собственные финансы, о неприятности вспоминать даже свои собственные слова. «Так это ж думать надо было! Мало ли чего я тогда набалаболил…».
Неисполнительность, безответственность, ненадёжность… болото… дерьмо жидкое…
А ведь по-первости-то — стыдно. Стыд давится презрением. Презрением к человеку, которому ты должен. Хочется, от стыда, харкнуть. И — в шуйцу, и — в десницу. И — в морду.
«Да не оскудеет рука дающего!» — по православию. «Раз даёт — лох!» — по-русски.
Презрение превращается в высокомерие: ничё, не велик пенёк — не поломается.
Крепчает до наглости: я вам пообещал? — я вам ещё пообещаю.
Разрастается в хамство: они там все… быдло неумытое… электорат наш… пипл хавающий… ничего — перетопчутся…
Становится чертой национального характера.
Естественно, наиболее ярко русское хамство проявляется у «соли народа русского» по отношению к самому русскому народу.
«А то приходит мужик за деньгами — нельзя теперь, барин или барыня спит; приходит другой раз — нельзя, барин с гостями занят; приходит третий раз — денег нет, подожди вот хлеб продам».
«Нельзя» — не про подаяние, не про подарок. Про — уже сделанное, заработанное. По сути — уже не твоё.
«Брюхо вчерашнего добра не помнит» — русское народное наблюдение.
Вот такой стиль — «брюха-добра-непомнящего» — столетиями воспроизводится в «цвете русской нации».
«Попробуйте давать в долг каждому из ваших знакомых, который попросит у вас взаймы, и посмотрите, как будут отдавать — многие ли отдадут в срок? многие ли не забудут, что должны? Живя в Петербурге, я пришел к тому, что за весьма немногими исключениями, я или вовсе не давал денег взаймы, или если и давал, то записывал деньги в расход, потому что не ожидал получения».
Энгельгардт пишет о столичном обществе пореформенной России. Империя на подъёме, повсеместный прогресс всего и всякого и… тотальная бесчестность российской аристократии. «Жрущая протоплазма» — никто «за базар не отвечает».
Покажите мне попаданца, для которого цель прогрессизма — искоренение неисполнительности? Головная боль — уничтожение в национальном характере разгильдяйства? Выжигание в собственном народе «калёным железом» — безответственности? Если надо, то со всем народом. Потому что так — жить нельзя. Потому что носителям таких свойств — не следует «плодиться и размножаться». На каком бы языке они ни говорили и в какую бы сторону крёстное знамение ни клали.
Коллеги-попандопулы с восторгом прогрессируют разнообразные дерижопли с парогрёбами. Демонстрируют прекрасное знание «занимательной физики», или химии, или ботаники… Подымают экономику, расширяют границы, увеличивают размер благосостояния до высоты Петергофских фонтанов.
«Самсон, раздирающий пасть льва» — символ попадизма? Сам — почти золотой, пасть вражья — почти разодрана, печеньки — почти на двадцать метров в высоту потоком.
Два вопроса.
Кем? Людьми, которые «дерьмо жидкое»? Которые врут в глаза? Которых поишь, кормишь, одеваешь… даёшь в долг. А они тебе этот долг… прощают.
И второе: для кого? Для вот этой «жрущей протоплазмы»? Расширять границы, поднимать эффективность, строить дороги… А зачем?
«Сколько раз мне случалось в департаменте наблюдать чиновников… когда они остаются без присмотра — что они делают? Папироски курят, в окна от скуки глазеют… — слоняются из угла в угол, болтают о пустяках, словом, время проводят, службу отбывают».
Это — национальная элита. Прогрессизм — способ повышения комфортности расширенного воспроизводства вот этого… «дерьма жидкого»? Мало нам седьмой части суши — давай всю планету этой… консистенцией зальём?
«Крестьянин никогда не отказывается от долга… — и если не может отдать в срок, просит обождать, и, справившись, отдает или отрабатывает. Да и относительно выполнения работ не могу пожаловаться, чтобы были неисправны: до сих пор все у меня делалось своевременно, но, разумеется, нужно и самому не зевать и в то же время помнить, что у каждого крестьянина есть работа и на своем поле».
Но это же так тяжко! «Самому не зевать», «самому помнить»…
«Я, конечно, не стану доказывать, что мужик представляет идеал честности, но не нахожу, чтобы он был хуже нас, образованных людей».
Энгельгардт пишет свои «Письма» для публикации в столичном журнале, для «читающей публики», для «нас, образованных людей» — поэтому вежливое «не нахожу». Но сравните: «записывал деньги в расход, потому что не ожидал получения» и: «крестьянин никогда не отказывается от долга». Не надо идеализации, но — разница!
Аристократия, «вятшие», «соль земли» и «цвет нации», оно же — «болото булькающее», должны быть уничтожаемы не в силу «присваиваемой доли в общественном продукте» или «по месту в производственных отношениях», но по своему отношению к делу, к долгу? Безотносительно к «классовой борьбе», а исключительно по естественной брезгливости, по нежеланию бултыхаться в консистенции хомнутых сапиенсов типа «дерьмо жидкое»?
