Бенедикт пыталась построить типологию культур, применяя к ним термины «аполлонийская», «дионисийская» и «параноидная». В «Поле и темпераменте» и в «Нейвене» основное внимание переносится с описания культурных конфигураций на некоторую попытку описания отдельных лиц, членов изучаемых культур. Мы и в этом случае воспользовались терминами, напоминающими термины Бенедикт. В самом деле, свои типологии она заимствовала из языка описания отдельных лиц. В «Нейвене» я посвятил целую главу попыткам применить старую классификацию личностей Кречмера, выделяющую «циклотимический» [Эти теперь уже почти не употребляемые термины отражают противоположность между маниакально-депрессивным и шизофреническим психозами. Циклотимия обозначает темперамент тех, кто согласно Кречмеру склонен к маниакально-депрессивному психозу, а шизотимия обозначает темперамент потенциальных шизофреников. См. «Телосложение и характер» (Physique and Character) Кречмера в английском переводе 1925 года и мой «Нейвен» (Naven), 1936, Chapter 12.] и «шизотимический» темпераменты. Я трактовал эту типологию как абстрактную карту, с помощью которой я анализировал свои описания мужчин и женщин племени Иатмул.

Этот анализ и особенно факт различной типизации полов, чуждый идеям «Паттернов культуры», увели меня от вопросов типологии к вопросам, относящимся к процессу. Мне представилось естественным взглянуть на мои данные о культуре Иатмул, как на образец таких взаимодействий между мужчинами и женщинами, которые могли бы создать между ними дифференциацию этоса, лежащую в основе моей типологии личностей. Я хотел понять, как поведение мужчин поощряет и формирует поведение женщин, и наоборот.

Иначе говоря, я перешел от классификации или типологии к изучению процессов, порождающих выражаемые этой типологией различия.

Но следующий шаг состоял в переходе от процесса к типологии процесса. Я обозначил эти процессы общим термином шизмогенез и, навесив на них этот ярлык, я перешел к их классификации. Мне стало ясно, что можно выделить фундаментальную дихотомию. Процессы взаимодействия, способствующие шизмогенезу (т.е. сначала определяющие характеры индивидов, а затем создающие невыносимый стресс), оказалось возможным разделить на две больших класса: симметричные и дополнительные. Термин симметричные я применил ко всем формам взаимодействия, которые можно описать в терминах соревнования, соперничества, взаимного подражания, и т.д. (т.е. те, в которых определенное действие некоторого А стимулирует Б к выполнению подобного действия, что, в свою очередь, стимулирует А к дальнейшим таким же действиям. И так далее. Если А начинает хвастать, то это стимулирует хвастать Б, и наоборот).

Термин дополнительный я применил, напротив, к тем последовательностям взаимодействий, в которых действия А и Б отличаются друг от друга, но взаимно дополняют друг друга (как, например, доминирование-подчинение, демонстрация-наблюдение, зависимость-опека, и т.д.). Я заметил, что эти парные отношения тоже могут быть шизмогеническими (т.е. что зависимость может вызывать опеку, и наоборот).

Здесь я пришел к классификации или типологии, но не индивидов, а процессов, и было естественно, исходя из этой классификации, спросить, к чему может привести взаимодействие этих процессов. Что случится, если симметричное соперничество (которое само по себе производит симметричный шизмогенез чрезмерной конкуренции) совместится с дополнительной зависимостью-опекой?

Конечно, между этими процессами происходят удивительные взаимодействия. Оказалось, что симметричные и дополнительные взаимодействия отрицают друг друга (т.е. влияют на отношения взаимно обратным образом). Так что, когда дополнительный шизмогенез (например, доминирование-подчинение) заходит слишком далеко и становится неудобным, то возникшее напряжение облегчается небольшим соревнованием; и наоборот, когда слишком далеко заходит соревнование, то оно смягчается некоторой зависимостью.

Позднее, по названием концевой связки [Bateson, G. «Regularities and Differences in National Character» in Watson, G., Civilian Morale (Boston: Houghton Mifflin, 1942). Reprinted in Steps to an Ecology of Mind (New York: Ballantine, 1972).] я исследовал некоторые возможные перестановки комбинированных дополнительных тем. Оказалось, что отличие в предпосылках между культурами средних классов Англии и Америки, почти как в хореографии, связано с тем фактом, что наблюдение – это преимущественно сыновняя функция в Англии (т.е. она связана с зависимостью и подчинением) и преимущественно родительская функция в Америке (т.е. она связана с опекой и доминированием).

Обо всем этом уже раньше подробно говорилось. Но в данном случае важно отметить, что особенностью моих исследований было чередование классификации и описания процесса. Не планируя этого сознательно, я проделал путь вверх по лестнице, проходящей от описания к словарю типологии и наоборот. Но создание типологии индивидов вернуло меня к изучению процессов, формирующих такое поведение людей. Типы процессов я тоже расклассифицировал, в свою очередь, на типы, и дал им названия. Следующий шаг состоял в переходе от типологии процессов к изучению взаимодействий между классифицируемыми процессами. Эта зигзагообразная лестница между типологией с одной стороны и изучением процесса с другой приведена на Рисунке 10.

Теперь я утверждаю, что отношения, пронизывающие или заложенные в историю моего исследования, которую я только что рассказал (т.е. зигзагообразная последовательность шагов от формы к процессу и назад к форме), служат очень мощной парадигмой для отображения многих явлений, часть из которых мы уже упоминали.

Я утверждаю, что эта парадигма представляет нечто большее, чем личный рассказ о создании некоторой части теории, и что она появляется снова и снова во всех случаях, когда в организации некоторых явлений преобладает психический процесс, как мы его определили в Главе 4. Иначе говоря, когда мы извлекаем понятие логических типов из области абстрактной логики и начинаем отображать на иерархии этой парадигмы реальные биологические явления, мы тут же встречаемся с тем, что в мире психических и биологических систем иерархия представляет собой не просто список классов, классов классов и классов классов классов, а становится зигзагообразной лестницей диалектики между формой и процессом.

Далее, я предполагаю, что из этой парадигмы вытекает сама природа восприятия; что на основе аналогичной зигзагообразной парадигмы следует моделировать обучение; что в социальном мире отношение между любовью и супружеством или образованием и статусом непременно следует этой же парадигме; что в области эволюции эту зигзагообразную форму имеет отношение между соматическими и филогенетическими изменениями и отношение между случайностью и отбором. Я предполагаю, что на более абстрактном уровне подобные отношения существуют между видообразованием и изменчивостью, между непрерывностью и дискретностью, между числом и количеством.

Иначе говоря, я выдвигаю гипотезу, что отношение, довольно расплывчато описанное в моей истории изучения новогвинейской культуры, и есть в действительности то отношение, которое разрешает огромное число давних загадок и споров в области этики, образования и теории эволюции.

Я начну с различия, пониманием которого я обязан Хорсту Миттельштедту, указавшему, что адаптивный акт осуществляется одним из двух путей. [Я начал понимать это явление благодаря исследованию Миттельштедта об охоте богомола на мух, которое он опубликовал в 1960 году. См. The Analysis of Behaviour in Terms of Control Systems, in Transactions of the Fifth Conference on Group Process (New York: Josiah Macy, Jr., Foundation, 1960).] Предположим, что этот акт – выстрел в птицу. В первом случае стреляют из винтовки. Стрелок смотрит в прицел своей винтовки и замечает отклонение в направлении. Он исправляет это отклонение, возможно, создавая новое, которое он снова исправляет, пока направление его не удовлетворит. Тогда он нажимает на курок и стреляет.