— Следовательно, активный словарь Вики ограничивается четырьмя словами?

— И к тому же она не всегда пользуется ими сознательно. Для Вики эти четыре слова — «слова-просители». Когда у Хэйзов бывают гости, Вики клянчит у гостей лакомства, без всякого разбора говорит «mama» или «papa». «Cup» имеет более узкое значение, Вики употребляет это слово, прося пить. Отсюда можно сделать вывод, что шимпанзе не связывает или плохо связывает выученное слово с обозначаемым им предметом.

— А каков ее пассивный словарь?

— Хайзы считают, что в нем примерно пятьдесят слов. Однако и в пассивном словаре связь между словом и предметом очень неустойчива. Иногда Вики безошибочно указывает на нос, уши и глаза, когда слышит соответствующие слова. Иногда ошибается. Когда мистер Хэйз говорит «глаза», она показывает па нос, и так далее. И последнее — выучивая новые слова, Вики часто забывает уже известные.

Наступила тишина. Через несколько секунд Фойл вполголоса заметил:

— Четыре слова за три года! По-моему, весьма печальный результат.

— Печальный для кого? — спросил Си, взгляну» на него с еле уловимым выражением насмешки и усталости. — Для Хэйзов или Вики? Для человека или шимпанзе?

— Для обоих, — сочувственно улыбнулась Фойлу Арлетт. — Впервые в истории человек предпринял серьезную, длительную и методичную попытку установить с животным лингвистическую связь и потерпел неудачу.

— А у вас больше шансов на успех с вашим младенцем дельфином? — спросил Си, потирая печень.

— Он уже не младенец, мистер Си, а взрослый. И эксперимент еще не завершен. Но если вы разрешите, я расскажу вам все с самого начала.

— Не могли бы мы присесть? — упавшим голосом попросил Си. — По-моему, стоять на такой жаре весьма утомительно.

— Извините, мистер Си, — смутилась Арлетт. — Я должна была сама позаботиться об этом. Мэгги, побудьте, пожалуйста, с Иваном, а мы вернемся в лабораторию.

Си облегченно вздохнул, опустившись в полотняный шезлонг, на который ему указала Арлетт.

— Не хотите ли выпить чего-нибудь, мистер Си? — участливо спросила она.

— Пустяки, — сказал Си, — немного переутомился, но я действительно с удовольствием чего-нибудь выпью.

Боб, изящный и непринужденный, вмешался в разговор.

— Не беспокойтесь, Арлетт, — сказал он серебряным, как у флейты, голосом. — Я буду за хозяйку. Наверное, и мистер Фойл выпьет виски?

Фойл тоже сел в полотняный шезлонг.

— Я просто не имею права отказываться, — бодро ответил он.

Арлетт сидела перед ними. Ее смущало то, что она была в купальнике, но, с другой стороны, оставить гостей, чтобы пойти надеть шорты, казалось ей ханжеством.

— Продолжайте, пожалуйста, мисс Лафёй, — попросил Си, — я себя чувствую совсем хорошо.

— Сначала я должна сказать, что у нас два бассейна, расположенных совсем рядом. В одном мы держим самца и двух, иногда трех самок. Другой, тот, который вы только что видели, дает нам возможность в случае необходимости изолировать кого-либо из наших подопечных. Ну так вот, все началось, как вы сами убедитесь, случайно: почти четыре года назад две наши самки разродились с промежутком в несколько часов. Одна умерла при родах, произведя на свет живого дельфина, а другая родила мертвого. Казалось совершенно естественным, что оставшаяся в живых самка усыновит осиротевшего дельфинчика. Ничего подобного не произошло. Она отказалась. Впрочем, такое поведение не редко и у животных других видов: его можно наблюдать у овец, которые, потеряв при родах малыша, не соглашаются выкармливать молоком ягненка-сироту.

Арлетт замолчала. Вошел Боб, неся на подносе бутылки и стаканы. Тотчас же Си вынул из кармана маленькую коробочку и проглотил две пилюли. Арлетт заметила, что рука его слегка дрожала, когда он подносил ко рту стакан с виски. «Он принимает наркотики, — подумала она, — это очевидно».

— Именно тогда профессор Севилла, — продолжала Арлетт через некоторое время, — сам решил вырастить дельфинчика.

Для этого необходимо было изолировать детеныша во втором бассейне, чтобы самец, который как раз переживал самый разгар брачного периода, — не нанес ему ран. Затем надо было брать молоко у оставшейся в живых самки и кормить им детеныша. Когда рассказываешь об этом, все кажется простым, а на самом деле возникало немало проблем. Для нас, сотрудников лаборатории, труднее всего было обеспечить наше непрерывное присутствие в воде, чтобы изолированный в бассейне дельфинчик не чувствовал себя покинутым. Мы облачались в комбинезоны «людей-лягушек» и дежурили парами. Через месяц профессор заказал два пластиковых плота, на которых могли располагаться приемные родители дельфинчика. Детеныш через гидрофон слышал голоса своей человеческой семьи, и, кроме того, его непрерывно ласкали. Иван очень спокойно отнесся к тому, что его родители переместились из воды на плот. Ночью, а иногда и днем оба плота для удобства пришвартовывались к стенке бассейна.

— Почему два плота, мисс Лафёй, — поинтересовался Си, — а не один?

— Потому что у дельфинчика обычно две матери. Родная мать, если так можно выразиться, и мать приемная, которая составляет ей компанию во время беременности, присутствует при родах, отгоняя любопытных дельфинов, а затем помогает охранять малыша от буйных самцов. Профессор Севилла попытался воспроизвести эту ситуацию: пришвартовывая плоты к стенке бассейна, мы всегда оставляли между ними промежуток, и всякий раз, по крайней мере в первые месяцы, Иван располагался именно в этом промежутке. Когда ночью кто-либо из нас опускал руку в воду, Иван мгновенно, даже во сне, подставлял голову пол пальцы своего «родителя».

— Какое милое животное, — улыбнулся Фойл, помешивая лед в своем стакане.

— Разве Иван считает вас своей семьей? — спросил Си.

К нему снова вернулся румянец, апломб и жесткий взгляд.

— Я думаю, что он всех нас считает своей семьей, а профессора Севиллу и меня, соответственно, родной а приемной матерями.

— Почему?

— Потому, что мы проводили с ним гораздо больше времени, чем другие наши сотрудники, а главное, потому, что именно мы, кормили его сначала молоком из соски, потом рыбой.

— Мисс Лафёй, — сказал, улыбаясь, Фойл, — с самого начала этого интервью вы держите нас в ужасной неизвестности: вы нам так и не сказали, заговорил ли ваш дельфин…

Арлетт посмотрела на него, в ее карих глазах появились лукавые искорки. Он подумал: «Какая прекрасная улыбка у этой девушки, такая широкая, открытая, добрая!»

— Сейчас скажу, — ответила Арлетт. — Но сперва я хочу подчеркнуть одно обстоятельство: принцип эксперимента профессора Севиллы основывается на явлении, впервые обнаруженном доктором Лилли и впоследствии подтвержденном другими исследователями, — дельфин способен спонтанно подражать человеческому голосу. Непрерывно разговаривая с Иваном, окружая его с утра до вечера «звуковой семейной атмосферой», по выражению профессора Севиллы, мы могли надеяться, что он начнет подражать звукам, которыми мы его пичкали, первое время не понимая их (как лепечущий в колыбели младенец), а затем понемногу схватывая их смысл.

Арлетт выдержала паузу, окинула взглядом мужчин и, едва сдерживая торжествующий смех, объявила:

— Именно так все и вышло.

— Значит, он говорит! — воскликнул Си, привстав и бросив быстрый взгляд на Фойла.

Фойл подался вперед, стиснул руками стакан и, сдерживая волнение, глухо сказал:

— Значит, вы добились успеха!

— Частично, — ответила Арлетт, подняв правую руку. — Сейчас я вам расскажу, что ограничивает наш успех. Но прежде всего я скажу вам, что именно обусловило его. Голосовые органы дельфина совсем не похожи на наши. Дельфин произносит звуки не ртом — рот ему служит только для приема пищи, — а дыхалом — дыхательным органом, к которому животное не позволяет прикасаться. Даже и мысли быть не могло, чтобы обращаться с дыхалом так, как Хэйзы манипулировали губами Вики. Впрочем, в этом не было никакой необходимости, потому что с самого начала выявилось двойное превосходство Ивана над Вики: он может сознательно произносить отдельные звуки и непроизвольно имитировать человеческий голос. Но самое поразительное достижение Ивана, мистер Си, — оно предвещает будущие успехи, хотя в настоящий момент ему нечем особо похвастать, — состоит в том, что Иван сумел установить четкую и постоянную связь между повторяемым им словом и обозначаемой этим словом вещью. Иначе говоря, Иван поднялся до специфически человеческого понятия слова-символа.