– Сделаем. Только снаряды кончаются. Штук по пятнадцать на ствол осталось…
– Прикажите паузу сделать, стволы остудить. Нам еще штурм переправ поддерживать придется…
– Если доживем, – блеснул зубами на пыльном лице Басманов.
…Из наскоро отрытых по склонам холмов ячеек остававшиеся на западном фасе обороны и возвратившиеся с днепровского откоса рейнджеры вели редкий, но точный пулеметный огонь по приблизившимся на километр, а кое-где и ближе цепям красной пехоты. Басманов, расстреляв все фугасные снаряды, приказал вскрыть передки и подавать к орудиям картечь – последнее оружие самообороны тяжелой артиллерии.
– Не пора, господин генерал? – спросил, спрыгивая в окоп, капитан.
– Сейчас. Свяжусь с Шульгиным, что он скажет.
Отвлекаясь на секунду от реалий ближнего боя, Берестин подумал, что интереснейшее у них получается сражение. Вполне сравнимое с Курской битвой по значению для судьбы не только летней кампании, но и всей войны. И удивительное смешение стилей. На правом фланге сосредоточен для сабельной рубки с кавалерией красных конный корпус Барбовича, на левом – готовится к атаке при поддержке самоходок времен второй мировой корниловская дивизия, здесь вместе с гаубицами прошлого века стреляют пулеметы и автоматы семидесятых годов.
Он нашел в эфире волну Шульгина:
– Ну, что там у вас, Саш? Мы тут с полчасика еще продержимся, и все…
– Я только что приказал Скоблину начинать. От его позиции до окраины Каховки десять километров. Будут атаковать с ходу, на «уралах»… Через пятнадцать минут увидишь.
– Тогда и я пошел! – Воткнул в зажим телефонную трубку, повернулся к Басманову: – С богом, Михаил Федорович!
Берестин поднял вверх ракетницу и нажал спуск. Взревев моторами, из капониров начали выбираться БТРы. Сначала они двинулись вдоль линии стрелковых ячеек, подбирая на ходу уцелевших десантников, потом развернулись и, набирая скорость, подпрыгивая на рытвинах, пошли на сближение с как раз поднявшейся в рост для очередного броска пехотой.
На башнях засверкали вспышки тяжелых «КПВТ», из бортовых бойниц потянулись отчетливо видимые даже при полуденном солнце трассы «ПК» и автоматов.
– Ну вот и все, судари мои, – процитировал Берестин любимую книгу. – Лишь бы на шальной снаряд не нарвались… – и отвернулся.
Вновь, как и при сцене расстрела в упор атакующего по каховской дороге батальона, он не захотел быть очевидцем.
Не слишком приятное зрелище даже для военного человека. Чрезвычайно похожее на то, что бывает, когда стая осатаневших от голода волков настигает в степи овечью отару. Пехотинцу на ровном месте от стремительной и верткой машины не убежать, а трехлинейка броню не берет…
Но и офицеров, водителей и стрелков он осуждать не мог. Это их война и их право.
С дивизионного НП они с Басмановым направили бинокли на левый берег. Со стороны Больших Маячков, таща за собой гигантские шлейфы рыжей пыли, показались мчащиеся на семидесятикилометровой скорости «уралы». Корниловцы теснились в кузовах, лежали на крыльях, облепили подножки. В километре от линии красных окопов машины начали тормозить. Остановились с крутым разворотом, сбросили десант и так же стремительно понеслись обратно.
Первый полк, на ходу примыкая к винтовкам длинные ножевые штыки, разворачивался в ротные колонны.
– Ах, черт, красиво! – выдохнул Басманов, наблюдая, как быстрым, переходящим в бег шагом корниловцы сближаются с полуразрушенным проволочным заграждением.
С фланга длинными очередями застучал «максим», нестройные хлопки винтовочных выстрелов показали, что и после артподготовки гаубичными снарядами в окопах кое-кто уцелел.
Но это уже было, как принято говорить в ультиматумах, «бессмысленное сопротивление».
Ничего страшнее штыкового удара корниловского полка Алексей в своей жизни не видел. Четыреста тех самых, обрекших себя на смерть офицеров, юнкеров и вольноопределяющихся отчаянным броском преодолели последнюю сотню метров. За две версты был слышен слитный, ничем не похожий на хрестоматийное «ура» рев. На позициях первой линии они почти не задержались. Красноармейцы из окопов основной и предмостной полос обороны, бросая оружие, кинулись к переправе.
Берестин наблюдал за боем в полевой бинокль, стереотруба не давала возможности видеть его во всей полноте.
Да и можно ли было назвать то, что творилось на переправе и вокруг нее, боем?
Искаженные яростью лица корниловцев, взмахи штыков и прикладов, торопливый перестук выстрелов. Безжалостная мясорубка, в которой профессионалы высшей пробы столкнулись с неорганизованной, едва обученной держать в руках винтовку массой насильно мобилизованных новобранцев. Каждый из корниловцев знал, как и что он должен делать, и мастерство, помноженное на ненависть, в считаные минуты сломило даже подобие организованного сопротивления.
Красные бойцы готовы были бежать или сдаваться, но бежать было больше некуда, а пленных здесь не брали.
Спаслись только те, кто успел перевалиться через перила мостов, да вдобавок умел плавать.
И одновременно Слащев бросил в бой трехтысячный корпус Барбовича, развернувшийся в лаву за левым флангом 15-й стрелковой и латышской дивизий красных, наиболее глубоко вклинившихся в оборону 2-го армейского корпуса. Пути отхода к Днепру отрезали самоходки с десантом на броне.
К исходу дня победа была полной. Каховку заняли передовые батальоны тринадцатой дивизии генерала Ангуладзе. Первый и подошедшие второй и третий корниловские полки выбили неприятеля из Берислава и перешли к преследованию разрозненных и потерявших управление частей четырех красных дивизий, отходящих на Херсон. Окруженные на правобережье войска рассеялись по степи и сопротивления практически не оказывали. По предварительным данным, число пленных превысило 12 тысяч человек, и их колонны под конвоем казаков Терско-Астраханской бригады тянулись в сторону Перекопа. Который и был недавно их главной целью.
Возглавляемый Басмановым штурмовой отряд на трех БТРах (четвертый провалился в глубокую промоину и вышел из строя) в районе села Шлагендорф перехватил и полностью уничтожил спешно снявшийся с места штаб армейской группы Эйдемана. Самого командующего среди убитых и пленных обнаружить не удалось.
Берестин туда не поехал. Измотанные жарой и боем полки слащевского корпуса нашли в себе силы продвинуться километров на пятнадцать на север вдоль Днепра и на десять по херсонской дороге, после чего остановились. Не участвовавшая в дневном бою 4-я Кубанская кавдивизия (500 сабель) выслала дозоры еще на десять километров к северу и западу, но в боевое соприкосновение с арьергардами вступать не стала, увлекшись инвентаризацией сотен брошенных повозок дивизионных и полковых обозов.
В целях дальней разведки и бомбометания по отступающим колоннам были подняты в воздух все семнадцать исправных самолетов.
За час до заката Слащев приказал войскам прекратить наступление и вызвал к себе командующих корпусами, начальников дивизий и командиров бригад. А сам сел на крыльце мазанки со снесенной снарядом крышей писать победную реляцию Врангелю.
Потери его корпуса за день боя составили 619 человек убитыми и более двух тысяч ранеными. Батальон Басманова похоронил шестнадцать офицеров.
Когда Слащев сообщил Берестину эти данные, Алексей вздохнул:
– Многовато все-таки…
– Но мы ведь практически выиграли летнюю кампанию!
– Мало ли… Евреи за всю шестидневную войну потеряли чуть больше пятисот.
Арабо-израильская война шестьдесят седьмого года, как уже было сказано, еще с училища оставалась для него образцом стратегического и тактического искусства. Там небольшая, но великолепно обученная армия вдребезги разгромила соединенные силы трех государств, вдесятеро ее превосходящие численно и вдобавок поддерживаемые военной и политической мощью СССР.
– Какие еще евреи? – с недоумением вскинул голову Слащев.
– Самые обыкновенные. Иосифа Флавия читать нужно. «Иудейская война»…
