* Это учение о благодати и составляло то «новшество» в богословии, за которое Мальбранш подвергся особым нападкам.

2 У Лейбница мы найдем также теорию простейших путей и божественного выбора, но он основывал свой оптимизм на количественном преобладании блага над злом.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

23

культивировать свой разум, не просвещать его, не бороться с невежеством, предрассудками и заблуждениями — значит пренебрегать одною из обязанностей разумного существа. С этой точки зрения, наука, управляющая разумом, т. е. логика, является частью морали и имеет немалое этическое значение.' И теоретически, и практически человек должен принимать только то, за что внутренне ручается голос его разума и совести. Отсюда вытекают два основных правила, из которых первое относится к наукам: мы должны постоянно вопрошать со вниманием нашего внутреннего учителя и не давать своего утверждения вещам, пока не почувствуем тайных укоров разума; второе же касается морали: не должно любить то благо, которое можно не любить, не испытывая при этом укоров совести. Между науками мы должны выбирать только полезные. Прежде всего человеку необходимо познание самого себя, потому что оно есть начало метафизики, затем идут математика и чистая физика, так как они также относятся к метафизике, а через нее связаны с религией и моралью. К историческим и социальным наукам Мальбранш почти не проявляет интерес, верный в этом духу картезианства. В частных правилах научного исследования он всецело следует Декарту, и VI книга «Разысканий истины» есть повторение «Regulae ad directionem ingenii».

Строгое единство положений сообщает тесную связь отдельным частям, стройность и цельность всей системе, которая стремится осуществить задачу истинной философии: исчерпать собою то разнообразие проблем, какие представляет вселенная. В силу широты замысла начальный принцип обнимает разносторонние точки зрения;

затрагивая в своем развитии почти все основные вопросы философии, он дает им разрешение в положительном смысле. Возьмем самые крупные примеры: целесообразность и механизм, необходимость и свободу.

Как мы видели, миропонимание Мальбранша есть миропонимание телеологическое. Казалось бы, оно должно исключать, как противоположное себе, механическое воззрение на мир. Однако Мальбранш сумел дать удачное сочетание их в своей системе. Познание наше о какой-нибудь материальной вещи всегда слагается из идей и чувства. Идея раскрывает нам истинную природу вещи и отношение, которое она имеет или может иметь к другим вещам. Чувство же говорит нам о фактическом существовании данной вещи, и оно вызывается в нас Богом, когда вещь находится налицо, для того чтобы мы считали ее существующей и возымели по отношению к ней те чувства и страсти, которые необходимы для нашего существования. В идее о теле мы открываем, что сущность материи состоит в протяжении, каковое обусловливает движение и форму тел, поэтому все явления материального мира должны быть объясняемы

1 «Разыскания истины» представляют собой опыт подобной логики, тесно связанной с этикой и психологией.

24

Е. СМЕЛОВА

исключительно с механической точки зрения: как толчок и движение. В картезианской философии механизм царил не в одной физике: он завладел всеми науками, не исключая физиологии, большей части психологии и даже эстетики. И Мальбранш отвел ему значительное место в своей системе, не отступая перед самыми крайними выводами, перед отрицанием психической жизни у животных, но он подчинял механизм целесообразности и ясно видел недостаточность его даже для объяснения некоторых явлений материального мира, например возникновения органических существ. Законы передачи движения простираются только на поддержание и рост организма, создание же последнего вывести из них невозможно. Теория самопроизвольного зарождения встретила в Мальбранше решительного противника,' и он внес в свою доктрину, как дополнение к механизму, идею предсуществования всех зародышей в мировом плане, или панспермизм:2 все было сотворено изначально разом, каждое существо каждого рода содержало в себе все свое потомство. Изначально также Бог сообразовал первые движения материи не только со всеми их естественными или необходимыми следствиями, но и со следствиями моральными и сверхъестественными, т. е. установил между вещами универсальную гармонию. Достаточно было бы незначительного изменения в этом первоначальном всеопределяющем движении, чтобы произошел совсем иной порядок вещей, иной мир.3

Несравненно сложнее была задача примирить детерминизм и свободу, но Мальбранш, в известной мере, преодолел и эту трудность. Все в мире совершается со строгою необходимостью, ибо воля Творца следует всегда неуклонно раз установленным Им законам: ей чужд произвол, чужда случайность. Будучи единственною причиною. Бог сообщает свое могущество тварям — самим по себе лишенным всякой активности. Он делает их вторичными причинами. В качестве таковых твари в свою очередь определяют божественную волю действовать тем, а не иным образом в каждом единичном случае. Эта-то теория вторичных причин и открывала Мальбраншу возможность ввести в свою философию свободу. Теория свободы воли изложена им подробно в первом пояснении к «Разысканиям истины». Она сводится к трем основным положениям: 1) Бог является творцом в нас всего, что относится к действию и порядку физическому (в самом широком значении слова), но Он не творит нашего согласия, каковое остается свободным; 2) это согласие, даваемое или отвергаемое нами, выражается в желаниях, и в силу установленных законов Бог раз и навсегда постановил себе реали-

1 См. в XI «Беседе о метафизике» опыты, в которых Мальбранш искал подтверждения своего взгляда.

2 Эта идея была впоследствии заимствована у него Лейбницем.

3 В описании творения и устройства мира в «Беседах о метафизике» сказалось все различие между Мальбраншем и Декартом: нередко поэт берет в нем верх над мыслителем.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

25

зовать их. Бог, следовательно, выполняет те акты, которые, по-видимому, выполняем мы, но Он их выполняет только потому, что мы их хотим, скажем, даже потому, что мы предписываем их;

3) значит, действие нашей воли, хотя и имманентное, представляет тем не менее силу, которая остается в наших руках и за которую мы несем всю ответственность. Эта свобода дать согласие не распространяется на влечение ко благу вообще, ибо последнее составляет самую сущность нашей воли: она имеет место по отношению к частным благам. Наша воля находится в тесной связи с познанием: мы не можем желать какой-нибудь вещи, не имея представления о ней. В силу нашего единения с разумом, содержащим в себе идеи всех существ, мы имеем возможность всегда думать о любой вещи, а следовательно, направлять к ней движение воли;

мы можем сравнивать блага, думать об истинном благе и внимательно рассматривать, будет ли то благо, которым мы пользуемся, истинным или нет, и удерживаться от утверждения его. Таким образом, мы находим в себе принцип самоопределения, или свободы. В том, что мы свободны, мы убеждены тем внутренним чувством, сознанием, которое никогда не обманывает нас, и это чувство испытывается нами всякий раз, когда мы усматриваем какое-нибудь частное благо; свободу воли, однако, не следует понимать в том смысле, что самоопределение воли исключает мотивы физические и есть чистое безразличие. Подобного безразличия не существует. Правда, часто мы не думаем о мотивах, побуждающих нас действовать, но всегда в самом малейшем нашем действии скрывается мотив. Мотив побуждает нас действовать, но самый акт согласия также есть действие, и оно остается в нашей власти: по отношению к мотивам мы вольны дать или не дать согласие, и если спросить нас в момент, когда мы даем его, свободны ли мы, мы ответим утвердительно. Именно этот акт согласия и является завершением морально-психического процесса, определяет его, и если разнообразие мотивов влияет на разнообразие нашего согласия, то в свою очередь наше согласие служит причиною последующих перцепций и мотивов. Свобода дать или не дать свое утверждение неодинакова во всех людях и даже у одного и того же лица в различное время. «Люди, не рассуждая, предполагают полное равенство в вещах, если не усматривают в них явного неравенства. Когда вещам дают абстрактную форму, сущность которой заключается в некоторого рода неделимости, этим облегчают разум и избавляют себя от труда, но свобода вовсе не такое качество, каким воображают его. Нет двух людей одинаково свободных по отношению к одним и тем же вещам, потому что нет двух людей одинаково просвещенных, одинаково воздержанных, одинаково чувствующих, одинаково борющихся за сохранение своей свободы».'