Со стороны этих лиц было ошибкою защищать с упорством свои химеры, но другие правы, отстаивая истину с твердостью и силою духа. Манеры тех и других одинаковы, но мнения различны, и эта разница во мнениях и делает то, что одни тверды, а другие упорны.

311

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПЕРВЫХ КНИГ

В своем начале этого сочинения я различил как бы две части в простом и неделимом существе души, одну — чисто пассивную, другую — пассивную и активную вместе. Первая есть разум или познавание, вторая — воля. Я приписал разуму три способности, так как тремя способами получает он свои модификации и свои идеи от Творца природы. Я назвал его чувством, когда он получает от Бога идеи, смешанные с ощущениями, т. е. чувственные идеи по поводу известных движений, происходящих в его органах чувств в присутствии предметов. Я назвал его воображением, или памятью, когда он получает от Бога идеи, смешанные с образами, идеи, представляющие своего рода слабые и бледные ощущения, которые разум воспринимает лишь по причине некоторых отпечатков, образующихся и возбуждающихся в мозгу течением животных духов. Наконец, я назвал его чистым разумом, или чистым познаванием, когда он получает от Бога совершенно чистые идеи истины, не смешивающиеся с ощущениями и образами: не по связи своей с телом, но по связи своей со Словом или премудростью Божественной; не потому, чтобы он находился в мире материальном и чувственном, но потому, что он пребывает в мире нематериальном и умопостигаемом; не для того, чтобы познать вещи преходящие, нужные к поддержанию телесной жизни, но чтобы постичь истины непреходящие, которые поддерживают в нас жизнь духовную.

Я показал в первой и во второй книгах, что наши чувства и наше воображение нам весьма полезны для познания отношений, какие внешние тела имеют к нашему телу; что все идеи, которые разум воспринимает через тело, все — для тела; что невозможно открыть какую бы то ни было истину с очевидностью посредством идей чувств и воображения; что эти смутные идеи служат лишь к тому, чтобы привязать нас к нашему телу, а через наше тело — ко всем чувственным вещам, и, наконец, что мы должны не доверять им, если хотим избежать заблуждения. Точно так же я заключаю, что нравственно невозможно познать посредством чистых идей разума отношения тел к нашему телу; что не следует рассуждать сообразно этим идеям, чтобы узнать, пригодны ли в пищу яблоко или камень, их следует попробовать; если и можно пользоваться своим разумом, чтобы смутно познать отношения посторонних тел к нашему телу, то все же вернее пользоваться для этого своими чувствами. Я даю еще один пример; ибо не лишнее еще раз запечатлеть в разуме столь существенные и необходимые истины.

Я хочу рассмотреть, например, что лучше для меня: быть ли праведным или богатым. Если я открою телесные очи, праведность покажется мне химерой; я не вижу в ней ничего привлекательного. Я вижу, что праведные несчастны, оставлены, преследуемы, беззащитны и безутешны, ибо Тот, кто утешает и поддерживает их, не

312

представляется моим очам. Словом, я не вижу, на что может пригодиться праведность и добродетель. Но если я посмотрю с открытыми глазами на богатство, я, прежде всего, увижу блеск его, и он ослепит меня. Могущество, величие, удовольствия, все чувственные блага связаны с богатством, и я не могу сомневаться, что для того, чтобы быть счастливым, нужно быть богатым. Точно так же, если я открываю свои уши, я слышу, что все люди ценят богатство, говорят лишь о средствах приобрести его, и хвалят, и почитают всегда тех, кто обладает им. Итак, это чувство и все остальные говорят мне: «Чтобы быть счастливым, нужно быть богатым». Если я закрою глаза и уши и обращусь к своему воображению, оно непрестанно будет мне представлять то, что видели и читали мои глаза, что слышали мои уши в пользу богатства. Но оно также представит мне эти вещи совершенно иным образом, чем мои чувства; ибо воображение всегда увеличивает идеи вещей, имеющих отношение к телу и которые мы любим. Так что, если я ему предоставлю свободу, оно вскоре введет меня в волшебный замок, подобный тем, которые так великолепно описывают поэты и сочинители романов, и там я увижу красоты, которые бесполезно мне описывать и которые убедят, что только живущий здесь бог богатств один может сделать меня счастливым. Вот в чем может убедить меня мое тело, ибо оно говорит лишь ради себя, и для его блага необходимо, чтобы воображение преклонилось перед величием и блеском богатства.

Но если я посмотрю на то, что тело неизмеримо ниже духа, что оно не может быть учителем его, что оно не может наставить его истине и просветить его; и если с этою мыслью я углублюсь в самого себя и вопрошу себя, или, вернее, — так как сам для себя я не буду ни учителем, ни светом, — если я приближусь к Богу, и, когда смолкнут мои чувства и страсти, я вопрошу Его, должен ли я предпочесть богатство добродетели или добродетель богатству, я услышу ясный и внятный ответ, что я должен делать; ответ вечный, который всегда был, есть и будет; ответ, которого нет необходимости мне объяснять, потому что все его знают; те, кто читает это и кто не читает; ответ ни греческий, ни латинский, ни французский, ни немецкий, но понятный всем нациям; наконец, ответ, утешающий праведных в их бедности и утешающий грешников среди их богатств. Я услышу этот ответ, и он убедит меня. Я посмеюсь над мечтаниями своего воображения и иллюзиями своих чувств. Внутренний человек, который есть во мне, восторжествует над человеком животным и земным, которого я ношу. Наконец, возродится новый человек и совлечется ветхий человек, лишь бы я всегда повиновался голосу Того, кто говорит мне так ясно в тайниках моего разума;

кто сделался видимым, чтобы приблизиться к моей слабости и испорченности и чтобы дать мне жизнь через то, что давало мне смерть; кто все еще говорит мне очень сильным, живым и знакомым мне образом через мои чувства; я хочу сказать, через проповедь своего

313

Евангелия. Если я буду вопрошать Его во всех вопросах метафизических, естественных и вопросах чистой философии, точно так же, как в вопросах нравственного порядка, я всегда буду иметь верного учителя, который никогда не обманет меня; не только я буду христианином, но я буду философом; я буду хорошо мыслить и любить благие вещи, — словом, я пойду тем путем, который ведет к наивысшему совершенству, к какому я способен по благодати и по природе.

Итак, из всего сказанного мною следует заключить, что наилучшее пользование способностями нашей души, нашими чувствами, воображением и нашим разумом состоит в том, что мы должны их прилагать лишь к тем вещам, ради которых они нам даны. Следует тщательно различать наши ощущения и образы воображения от наших чистых идей и судить согласно нашим ощущениям и образам воображения об отношениях внешних тел к нашему телу, но не пользоваться ими для нахождения истин, в которых они всегда ошибаются; и нам следует пользоваться чистыми идеями разума, чтобы открыть истины, но не пользоваться ими, чтобы судить об отношениях внешних тел к нашему телу, так как эти идеи никогда не бывают столь обширны, чтобы вполне представить нам их.

Невозможно, чтобы люди знали достаточно все фигуры и все движения частиц своего тела и своей крови и частиц некоторого плода в данный момент своей болезни для того, чтобы знать, что есть отношение соответствия между этим плодом и их телом, и если они поедят его, они выздоровеют. Так что одни наши чувства полезнее для поддержания нашего здоровья, чем предписания экспериментальной медицины, а медицина экспериментальная — медицины умозрительной. Но медицина умозрительная, опирающаяся на опыт и еще более на чувства, наилучшая, так как и рассудок, и опыт, и чувства должны идти рука об руку.

Итак, рассудком можно пользоваться во всех вещах, и это составляет преимущество его перед чувствами и воображением, которые ограничены чувственными вещами; но им должно пользоваться правильно. Ибо, хотя это главная часть нас самих, случается часто, что мы ошибаемся, когда слишком много заставляем его действовать, так как он не может не утомляться; я хочу сказать, когда он не может достаточно познавать, чтобы хорошо судить, а, между тем, нам хочется судить.