4. Уверенность, какую мы имеем уже в этой жизни, что это правосудие должно совершиться, волнует дух смертельным беспокойством и повергает его в некоторого рода отчаяние, которое

359

делает плотоугодников несчастными даже во время самых больших удовольствий.

5. Почти всегда досадные угрызения совести сопровождают самые невинные удовольствия в силу нашего убеждения, что мы не заслуживаем их; и эти угрызения совести лишают нас известной внутренней радости, которую мы находим даже в скорби покаяния.

Итак, хотя удовольствие есть благо, следует согласиться, что не всегда хорошо наслаждаться им, в силу всех этих оснований и других подобных, которые очень полезно знать и которые очень легко вывести из этих; и почти всегда очень хорршо терпеть страдание, хотя бы оно действительно было злом.

Однако всякое удовольствие есть благо и делает действительно счастливым того, кто испытывает его, в ту минуту, когда он наслаждается им и поскольку он наслаждается им; и всякое страдание есть зло и делает действительно несчастным того, кто терпит его, в ту минуту, когда он страдает и поскольку он страдает. Можно сказать, что праведники и святые в этой жизни — самые несчастные из всех людей и наиболее заслуживают сострадания. «Si in vita tantum in Christo speramus, miserabiliores sumus omnibus homini-bus»,1 — говорит святой Павел. Ибо плачущие и гонимые за правду будут счастливы, не потому, что они страдают ради правды, но потому, что царство небесное их, и великая награда уготована им на небесах, т. е. потому, что настанет время, когда они будут счастливы. Праведность, добродетель и совершенство гонимых за правду заключается в том, что они не выступают из воли Божией, так как совершенство заключается в повиновении ей; но счастливы они не потому, что страдают. Настанет день, когда они не будут более страдать, и тогда они будут не только праведны и совершенны, но и счастливы.

Я не отрицаю, однако, что уже в этой жизни праведные некоторым образом счастливы силою своей надежды и веры, которые представляют будущие блага разуму как настоящие. Ибо несомненно, когда надежда на какое-нибудь благо жива и сильна, она приближает его к духу, который и заставляет наслаждаться им; так что она некоторым образом делает дух счастливым, ибо счастливым нас делает наслаждение и обладание благом, удовольствие.

Следовательно, не должно говорить людям, что чувственные удовольствия не суть благо, что они не делают более счастливыми тех, кто наслаждается ими, потому что это неверно, и во время искушения люди узнают это на горе себе. Им следует говорить, что хотя эти удовольствия хороши сами по себе и способны их сделать некоторым образом счастливыми, люди, однако, должны избегать их в силу доводов, подобных приведенным мною; но люди не могут избежать их своими собственными силами, потому что они хотят быть счастливыми по наклонности, которой не могут победить, а

' К Корин.

360

эти скоропреходящие удовольствия, которых они должны избегать, удовлетворяют ее некоторым образом, и, следовательно, им грозит жалкая неизбежность погубить себя, если их не поддерживает высшая радость благодати, уравновешивающая постоянное усилие чувственных удовольствий. Людям следует говорить это, чтобы они ясно познали свою слабость и нужду в избавителе.

Людям следует говорить так, как говорил им Иисус Христос, а не так, как стоики, не знающие ни природы, ни немощи человеческого духа. Им постоянно следует говорить, что должно, в известном смысле, ненавидеть, и презирать самого себя и не следует искать здесь на земле непреходящего и счастья, что ежедневно должно нести свой крест или орудие своей казни и потерять жизнь здесь на земле, чтобы сохранить ее навеки. Наконец, им следует показать, что они обязаны делать совершенно обратное тому, что они желают, чтобы они чувствовали свое бессилие ко благу. Ибо люди непреодолимо хотят быть счастливыми, и нельзя быть действительно счастливым, если не делать того, что хочешь. Быть может, чувствуя свое настоящее несчастие и зная свои будущие мучения, люди смирятся на земле. Быть может, они возопиют к небу, будут искать ходатая, будут бояться чувственных предметов и будут иметь спасительный ужас ко всему, что льстит чувству и вожделению. Быть может, таким образом они исполнятся духа молитвы и покаяния, столь необходимого для получения благодати, без которой нельзя надеяться ни на силу, ни на здоровье, ни на спасение.

II. Мы внутренне убеждены, что удовольствие есть благо, и это внутреннее убеждение не ложно, ибо удовольствие — действительно благо. Мы от природы убеждены, что удовольствие есть признак блага; и это естественное убеждение, конечно, верно, ибо то, что причиняет удовольствие, конечно, очень хорошо и весьма достойно любви. Но мы не убеждены, чтобы чувственные предметы, или даже наша душа были способны вызвать в нас удовольствие; ибо нет никакого основания думать это, и есть тысяча оснований этому не верить. Итак, чувственные предметы не хороши, они недостойны любви. Если они полезны для поддержания жизни, мы должны ими пользоваться; но так как они не способны действовать в нас, то мы не должны их любить. Душа должна любить только то, что есть благо для нее, только то, что способно ее сделать счастливее и совершеннее. Она, следовательно, должна любить только то, что стоит выше ее, ибо, очевидно, она может получить свое совершенство только от того, что выше ее.

Но так как мы решаем, что какая-нибудь вещь есть причина какого-нибудь явления, если она всегда сопутствует ему, то мы воображаем, что чувственные предметы действуют в нас, потому что при приближении их мы испытываем новые чувства, и мы не видим Того, кто действительно вызывает их в нас. Мы вкушаем от какого-нибудь плода, и в то же время мы ощущаем сладость, и мы приписываем эту сладость этому плоду; мы решаем, что он ее

361

причиняет и что он ее содержит. Мы не видим Бога, как видим и осязаем этот плод; мы даже не думаем о Нем, ни о себе, пожалуй. Так что мы не думаем, что Бог будет действительною причиною этой сладости, ни что эта сладость будет модификацией нашей души;

мы приписываем и причину, и следствие тому плоду, который едим.

То, что я сказал о чувствах, имеющих отношение к телу, должно быть также отнесено к чувствам, которые не имеют к нему отношения, каковы чувства в чистых духах.

Дух рассматривает самого себя и видит, что ничего не недостает для его счастья и его совершенства, или же он видит, что он не обладает тем, чего желал бы. При виде своего счастья он чувствует радость, при виде своего несчастья чувствует печаль. Он воображает тотчас, что это чувство радости вызывается в нем видом своего счастья, потому что это чувство всегда сопровождает его. Он воображает также, что вид его несчастья вызывает в нем самом чувство печали, потому что это чувство сопровождает его. Действительная причина этих чувств, которая есть один лишь Бог, не представляется ему; он даже не думает о Боге; ибо Бог действует в нас так, что мы не знаем этого.

Бог вознаграждает нас чувством радости, когда мы сознаем, что мы находимся в том состоянии, в каком должны быть, для того чтобы продолжали пребывать в этом состоянии, чтобы прекратилась наша тревога, и чтобы мы вполне наслаждались своим счастьем, не позволяя, чтобы способность нашего духа была поглощена какою-либо иною вещью. Но Он вызывает в нас чувство печали, когда мы сознаем, что мы не в том состоянии, в каком должны быть, для того чтобы мы не оставались в нем и стремились бы к совершенству, которого нам недостает. Ибо Бог нас устремляет непрестанно ко благу, когда мы сознаем, что не обладаем им; и Он могущественно удерживает нас в нем, когда мы видим, что вполне обладаем им. Итак, мне кажется очевидным, что чувства радости или печали интеллектуальной, точно так же, как чувства радости и печали чувственной, не суть произвольные проявления духа.

Итак, мы должны непрестанно искать разумом ту невидимую руку, которая преисполняет нас благ и скрывается от нашего разума под чувственною оболочкой. Мы должны поклоняться ей, любить ее; но мы должны также бояться ее, потому что, если она нас преисполняет удовольствиями, то она может также ниспослать на нас страдания. Мы должны любить ее любовью добровольною, любовью просвещенною, любовью, достойною Бога и достойною нас. Наша любовь достойна Бога, когда мы любим Его в силу сознания, что Он заслуживает любви; и эта любовь достойна нас, потому что, если мы разумны, мы должны любить то, что рассудок заставляет нас познать как достойное нашей любви. Чувственные же вещи мы любим любовью недостойною нас, и которой они также недостойны;