Но если бы все отдельные лица были тем, что они суть на самом деле; если бы они откровенно говорили другим, что хотят быть главными членами в обществе, которое составляют, и отнюдь не быть последними, то это не могло бы повести к общему объединению. Все члены одного тела не могут быть головою и сердцем его;

нужны руки и ноги; как большие, так и малые члены; как люди повинующиеся, так и повелевающие. И если бы каждый говорил прямо, что он хочет повелевать и отнюдь не повиноваться, как на самом деле каждый от природы этого желает, тогда, очевидно, все политические общества уничтожились бы, и беззаконие и несправедливость воцарились бы повсюду.

Итак, необходимость требовала, чтобы люди, наиболее умные и наиболее способные стать благородными частями политического тела

383

и повелевать другим, были бы от природы вежливы, т. е. чтобы были, в силу тайной наклонности, склонны выказывать другим своим обращением и своими словами, вежливыми и учтивыми, что они считают себя незаслуживающими того мнения, которое имеют о них, и считают себя последними людьми, но, напротив, те, с кем они говорят, заслуживают всяких почестей и к ним они питают большое уважение и почтение. Словом, в силу недостаточной любви к ближнему и любви к порядку необходимо было, чтобы люди, повелевающие другими, обладали уменьем обманывать их мнимым смирением, состоящим только в учтивостях и словах, и пользоваться тем, не возбуждая зависти, первенством, которое неизбежно во всех телах. Ибо этим путем все люди некоторым образом обладают желаемым величием: сильные обладают им действительно, а малые и слабые — лишь в воображении, будучи убеждаемы отчасти учтивос-тями других, что их не принимают за то, что они суть, т. е. за последних между людьми.

Из только что сказанного нами легко мимоходом сделать тот вывод, что большая ошибка против учтивости говорить часто о себе, особенно говорить похвалу, хотя бы мы обладали всякими достоинствами; ибо непозволительно говорить с людьми, с которыми мы беседуем, так, как если бы мы считали их ниже себя, разве только в особых случаях, когда видимые и явные признаки возвышают нас над другими. Ибо, в конце концов, презрение — это последнее оскорбление; оно всего способнее разрушить общество, и, естественно, нам нечего надеяться, чтобы человек, которому мы показали, что ставим его ниже себя, когда-либо мог сблизиться с нами, потому что люди не могут вынести, чтобы они были последними частями тела, которое составляют.

Итак, наклонность людей говорить учтивости, весьма хороша для того, чтобы уравновешивать их наклонность к почтению и возвышению и чтобы смягчить внутреннее страдание, которое испытывают люди, являющиеся последними частями политического тела. Не подлежит сомнению, что соединение этих двух наклонностей имеет очень хорошие следствия для поддержания общества.

Но и в этих наклонностях, как и в дружбе, сострадании, доброжелательстве и других, ведущих к объединению всех людей, бывает странное извращение. То, что должно было бы поддерживать гражданское общество, часто служит причиною его разложения и распадения и, чтобы мне не уклоняться от своего предмета, причиною передачи и укоренения заблуждений.

II. Из всех наклонностей, необходимых для гражданского общества, наиболее вводят нас в заблуждение дружба, благосклонность, признательность и все наклонности, побуждающие нас говорить слишком похвально о других в их присутствии.

Мы не ограничиваем нашу любовь личностью наших друзей;

вместе с нами мы любим все вещи, каким-либо образом принадлежащие им; а так как они, обыкновенно, с достаточною страстью

384

отстаивают свои взгляды, то незаметно они склоняют нас им верить, одобрять их и защищать их даже с большим упорством и страстью, чем это делают они сами; ибо часто неприлично им отстаивать свои взгляды с жаром, а нас нельзя порицать за то, что мы защищаем их. В них это было бы себялюбием, в нас оно — великодушие.

Мы питаем привязанность к другим людям в силу нескольких причин, ибо они могут нравиться нам и служить нам различными способами. Сходство характера, наклонностей, занятий, их наружность, обращение, их добродетель, их имущество, привязанность или уважение, которое они выказывают нам; услуги, которые они нам оказали или которые мы надеемся получить от них, и многие другие частные причины заставляют нас любить их. Итак, если случится кому-нибудь из наших друзей, т. е. лицу, или имеющему те же наклонности, или красивой наружности, или с приятною манерою говорить, или почитаемому нами добродетельным или очень знатным, или выражающему нам привязанность и уважение, или оказавшему нам какую-нибудь услугу, или от которого мы надеемся получить услугу, или, наконец, которого мы любим по какой-нибудь другой особой причине, — если случится, говорю я, что это лицо утверждает какое-нибудь положение, мы сейчас же убеждаемся в нем, не пользуясь своим рассудком. Мы отстаиваем его мнение, не утруждая себя вопросом, согласно ли оно с истиной, и часто даже, вопреки нашей собственной совести, в силу темноты и расстройства нашего разума, в силу испорченности нашего сердца, в силу выгод, которые мы надеемся извлечь из своего ложного великодушия.

Здесь нет необходимости приводить тому отдельные примеры, ибо достаточно провести один час в обществе, чтобы заметить несколько примеров, если только пожелать немного подумать над этим. Благосклонность и одобрение большинства (la faveur et les rieurs, как говорится обыкновенно) лишь изредка бывают на стороне истины, и почти всегда — на стороне лиц, которых мы любим. Говорящий услужлив и учтив, следовательно, он прав. Если то, что говорит такой человек, лишь вероятно, оно будет принято как истинное; если то, что он утверждает, безусловно смешно и нелепо, оно окажется, по крайней мере, весьма вероятным. Это человек, который меня любит, меня уважает, который мне оказал какую-нибудь услугу, который готов и может оказать мне ее, который отстаивал мое мнение в других случаях; следовательно, я буду неблагодарен и неблагоразумен, если буду противоречить его мнениям и даже если не одобрю их. Вот как люди насмехаются над истиной, как заставляют ее служить своим интересам и перенимают ложные воззрения друг от друга.

Порядочный человек не должен порицать за то, что его наставляют и просвещают, если это делается согласно правилам вежливости; когда же наши друзья оскорбляются тем, что мы скромно показываем им, что они ошибаются, приходится позволить им

385

любить себя и свои заблуждения, потому что они этого хотят, и мы не имеем власти приказывать им и изменять их образа мысли.

Но истинный друг никогда не должен одобрять заблуждений своего друга, ибо мы должны принять во внимание, что делаем им больше вреда, чем думаем, когда защищаем все их воззрения без разбора. Наше одобрение лишь преисполняет тщеславием их сердца и утверждает их в их заблуждениях; они становятся неисправимы и, наконец, действуют и судят так, как если бы были непогрешимы.

Отчего самые богатые, могущественные, благородные люди и вообще все, стоящие выше других, весьма часто считают себя непогрешимыми и держат себя так, как если бы были гораздо умнее людей низкого или среднего состояния, как не оттого, что все их мысли без различия и рабски одобряются? Итак, одобрение, которое мы выказываем нашим друзьям, мало-помалу заставляет их думать, что они умнее других, и это делает их гордыми, дерзкими, неблагоразумными и способными впасть в самые грубые заблуждения, не замечая этого.

Вот почему часто наши враги оказывают нам большую услугу и больше просвещают наш разум своими возражениями, чем наши друзья одобрениями, потому что наши враги принуждают нас быть настороже и быть внимательными к вещам, которые мы утверждаем, чего одного достаточно, чтобы заставить нас увидеть свои заблуждения. Наши же друзья только усыпляют нас и сообщают ложную уверенность, которая делает нас тщеславными и невежественными. Итак, люди никогда не должны восхищаться своими друзьями и соглашаться с их мнениями по дружбе, точно так же, как не должны противоречить мнениям своих врагов по неприязни; но они должны отрешиться от духа лести и противоречия, быть искренними и одобрять очевидность и истину везде, где они ее находят.