— Грешно, — сказала я, — искушать дочь, чтобы она забыла своего отца. Провидение дало вам силу облегчать печали ваших ближних, а вы стремитесь лишь увеличить их бремя. Лучше я буду жить с отцом в тюрьме, чем с вами во дворце.

Я повернулась и ушла от него. Когда, миновав прихожую, я вышла на улицу, оказалось, что уже совсем стемнело. До деревни, где останавливался дилижанс, было больше мили, а живые изгороди по обеим сторонам проселочной дороги были густые и высокие. Хотя я шла очень быстро, ночь настигла меня совсем неподалеку от дома дяди; поднялся туман, и мрак был настолько густ, что мне казалось, будто я могу потрогать его рукой.

— Не падай духом, Юнис, — сказала я и, чтобы отогнать страх, который завладел бы моей душой, если бы я хоть чуть-чуть поддалась ему, громко запела наш вечерний псалом.

И вдруг впереди меня мелодию подхватил звучный и красивый голос, похожий на голос брата, который в колонии обучал нас музыке. Я остановилась, охваченная страхом и какой-то странной радостью, и голос впереди меня сразу перестал петь.

— Добрый вечер! — сказал он, и в нем слышалась такая доброта, прямодушие и мягкость, что я сразу почувствовала к нему доверие.

— Подождите меня, — сказала я, — мне ничего не видно в темноте, а я тороплюсь в Лонгвилл.

— Я тоже иду туда, — ответил голос, к которому я приближалась с каждой секундой, и вскоре я различила сквозь туман высокую темную фигуру.

— Брат, — сказала я и затрепетала, сама не знаю почему, — далеко ли еще до Лонгвилла?

— Только десять минут ходьбы, — ответил он так весело, что я сразу приободрилась, — обопритесь на мою руку, и мы скоро будем там.

Когда мои пальцы легли на его локоть, мне показалось, что я нашла твердую опору и надежного защитника. Поравнявшись с освещенными окнами деревенской гостиницы, мы поглядели друг на друга. Лицо его было добрым и прекрасным, словно на самых лучших картинах, какие мне только доводилось видеть. Не знаю почему, но мне вспомнился архангел Гавриил.

— Вот мы и пришли в Лонгвилл, — сказал он. — Куда вас проводить?

— Сэр, — ответила я (на свету мне как-то неловко было называть его братом), — я еду в Вудбери.

— В Вудбери? — повторил он. — В такое время?.. И совсем одна? Через несколько минут должен подойти дилижанс, с которым я собирался отправиться в Вудбери. Разрешите служить вам провожатым?

— Благодарю вас, сэр, — ответила я, а потом мы молча стояли рядом, пока совсем близко в тумане не блеснули фонари дилижанса. Незнакомец открыл дверцу, но я отступила, глупо устыдившись своей бедности — недостойное чувство, которое следовало побороть.

— Мы бедны, — пробормотала я, — я должна ехать наверху.

— Но не в зимнюю же ночь, — сказал он. — Ну-ка, садитесь быстрее.

— Нет, нет, — ответила я твердо, — я поеду снаружи.

Прилично одетая крестьянка с ребенком уже поднялась на империал, и я поспешила присоединиться к ней. Мое место было самым крайним и выступало над колесами. Кругом по-прежнему стояла такая темнота, что ничего нельзя было рассмотреть, и лишь тусклые пятна света от фонарей дилижанса скользили по лишенным листвы живым изгородям. Все остальное тонуло в непроглядном мраке. Я думала только о моем отце и о разверзнувшихся перед ним дверях тюрьмы. Но тут на мой локоть легла чья-то сильная рука, и я услышала голос Гавриила:

— Это место очень опасно, — сказал он. — При сильном толчке вас может сбросить на землю.

— Мне так тяжело, — ответила я с рыданием, теряя последние остатки мужества.

Под покровом темноты я тихо плакала, закрыв лицо руками, и слезы эти облегчили горечь моей печали.

— Брат, — сказала я (было темно, и я снова могла называть его так), — я лишь несколько дней назад вернулась домой из школы, и мне незнакомы обычаи и горести мира.

— Дитя мое, — ответил он тихо, — я видел, как вы плакали, склонив голову на руки. Не могу ли я помочь вам?

— Нет, — ответила я, — мое горе касается только меня и моих близких.

Он больше ничего не говорил, но я все время чувствовала, что его рука ограждает меня от темного провала рядом. И так в ночном мраке мы ехали в Вудбери.

В почтовой конторе меня дожидался брат Мор. Он сразу увел меня, не дав даже оглянуться на Гавриила, который стоял и смотрел мне вслед. Брату Мору не терпелось услышать рассказ о моем разговоре с дядей. Когда я сообщила ему о своей неудаче, он о чем-то задумался и ничего не говорил, пока я не вошла в вагон поезда, а тогда наклонился ко мне и прошептал:

— Скажите Присцилле, что я приеду завтра утром. Брат Мор богат. Может быть, ради Присциллы он спасет моего отца.

11 ноября. Сегодня мне приснилось, что Гавриил стоит рядом со мной и произносит: «Я пришел говорить с тобою и благовестить тебе сие…», но когда я напрягла слух, он вздохнул и исчез.

15 ноября. Брат Мор бывает у нас каждый день, но еще ни словом не обмолвился о том, что хочет помочь моему отцу. А если помощь промедлит, то его заключат в тюрьму. Может быть, дядя смягчится и предложит нам более легкие условия; ну, хотя бы проводить половину года в его доме. Тогда я согласилась бы жить в его доме — ведь жили же благочестиво Даниил и три отрока при дворе вавилонского царя[17]. Я хочу написать ему об этом.

19 ноября. От дяди никакого ответа. Сегодня я ездила в Вудбери с Присциллой — у нее было дело к пастору тамошней церкви, и они беседовали около часа, а я тем временем отправилась искать тюрьму и обошла кругом ее угрюмые крепкие стены. Я думала о своем бедном отце, и мне было очень грустно и страшно. Наконец, утомившись, я села на приступку тюремных ворот и снова заглянула в мою книжечку со жребиями. И опять мне выпало: «Не падай духом!» В эту минуту ко мне подошли брат Мор и Присцилла. На его лице было выражение, которое мне показалось очень неприятным, но я помнила, что он должен стать мужем моей сестры, и, встав, протянула ему руку, а он просунул ее себе под локоть и прикрыл своей жирной ладонью. Мы стали все втроем прогуливаться у тюремных стен. И тут в саду, который тянулся по склону ниже нас, я заметила того, кого называю Гавриилом (я ведь не знаю его имени), а с ним прекрасную девушку. Я вдруг заплакала, а почему — сама не знаю: наверное, из-за беды, которая грозит отцу. Брат Мор проводил нас домой и отослал Джона Робинса. Джон Робинс попросил, чтобы я его не забывала, и я не забуду его до конца жизни.

20 ноября. Ужасный день. Мой бедный отец в тюрьме. Сегодня, когда мы садились обедать, за ним явились два человека самого злодейского вида. Да простит мне бог, что я пожелала им смерти! А мой отец говорил с ними очень мягко и терпеливо.

— Пошлите за братом Мором, — сказал он нам, — и следуйте его советам,

30 ноября. Вчера мы до поздней ночи говорили о том, что нас ждет. Присцилла полагает, что теперь брат Мор ускорит их свадьбу, а у Сусанны предчувствие, что ей выпадет жребий стать женой брата Шмидта. Она очень рассудительно говорила о долге миссионеров и о почиющей на них благодати, без которой этого долга исполнить нельзя. А я думала только о том, что вот сейчас мой отец пытается уснуть за тюремными стенами.

Брат Мор говорит, что он, кажется, видит путь, как освободить моего отца, но только все мы должны молиться, чтобы господь помог нам преодолеть себялюбие. Я знаю, что готова сделать что угодно, даже продать себя в рабство, как наши первые миссионеры в Вест-Индии, когда там еще были рабы. Но в Англии себя продать нельзя, хотя я была бы верной служанкой. Я хотела бы разом получить столько денег, чтобы хватило заплатить все наши долги. Брат Мор уговаривает меня не портить мои глазки слезами.