— Вы снова не правы, Эдгар. Даже если это и так, то ведь по каким-то причинам наш коллега избрал именно пилотаж, а не что-либо иное. Профессионализм — это прежде всего школа.

— Конечно, избрал. Пилоты нравятся девушкам. Тут Эрлен потемнел лицом, и, надо заметить, эмоциональное влияние его было велико, потому что все, включая и самого Эдгара, поняли, что разговор перешел грань. Однако чемпион останавливаться не захотел или уж решил выяснить, сколь далеко ныне простирается Эрленово долготерпение, и, отставив свой соус, пошел в лоб:

— Послушай, ты все еще дуешься на меня из-за Кристины?

Эрликон не ответил, и молчание его длилось едва ли не сорок секунд — срок для застольной беседы недопустимый. Собеседники могли истолковать это как угодно, не подозревая, что за это время Эрлен успел переговорить с Кромвелем. Они с маршалом довели технику общения до практически полной беззвучности и неразличимого шевеления губ.

— В чем дело? — спросил Дж. Дж. — Что, эта верста отбила у тебя девушку?

— Отбила, — мрачно ответил Эрликон.

— Что же ты молчал? — В голосе маршала прозвучала такая солидарность, что Эрлен чуть не улыбнулся. — И что же, она к нему ушла?

— Ушла.

— Почему?

— Потому что он блондин, потому что высокого роста, потому что чемпион.

— Чемпион? — Кромвелевский сарказм не менялся, но Эрликон почувствовал, что эта история задела его. — Ты в десять раз интереснее, а летаете вы все по-медвежьи, гореть вам, как факелы, в первом же бою… Да почему же ты раньше не сказал?

— Джон, остановись ради бога.

— Нет, такие вещи спускать нельзя.

Разговор этот разом переменил всю ситуацию за столом. Эрлен ахнуть не успел, как Дж. Дж. вписался в него, уперся ногами в нижнюю перекладину стола и оскалил Эрленовы зубы, насколько позволяла анатомия; Эдгару стало немного не по себе от вспыхнувшего в глазах приятеля безумного любовного внимания.

— Да, Кристина, — начал маршал вкрадчиво, — Кристина и профессионализм, вот какая тема… Что ж, Эдгар, я скажу тебе…

— Я вижу, вы спорите из-за девушки, — вмешался Лабрада.

— Что вы хотите, молодежь, — ответил ему Кромвель и продолжил: — Итак, я стал пилотом, и девушка меня полюбила. Ты это хочешь сказать?

— Ну, допустим.

— Так-так-так. Ты летал лучше меня и забрал ее себе… какое-то переходящее знамя… такова твоя логика. Нет, уж подожди, я закончу.

Баженов слушал, ожидая, какой оборот примет разговор, и надеясь перехватить инициативу.

— А теперь, — упорно гнул свое маршал, — я сделаю тебе предложение. Я лечу лучше тебя, а ты отдаешь мне Кристину. Как тебе такой вариант, чемпион?

— Зачем тебе сейчас Кристина? — спросил Эдгар, увидев в этом для себя выход. — Не много ли для тебя будет?

Такой намек на Ингу мгновенно выбил бы Эрликона из равновесия и увел бы разговор далеко в сторону, но для Кромвеля подобные уколы были что слону дробина.

— Не заговаривай мне зубы, Эдгар Баженов, — отозвался он, радостно оскалившись. — Давай заключим пари: ты ставишь Кристину…

— Да, а что ты?

— А я пролечу «Стоунхендж» на переворотах.

— Интересно, когда и на чем?

— Сегодня, на «Милане».

Эдгар откинулся назад и в поисках поддержки посмотрел на Лабраду.

— Старик, ты съехал.

— Вовсе нет, — успокоил его Дж.Дж. — Скажу больше, ты уже согласился на мое предложение, просто тебе нужно собраться с силами, чтобы об этом сказать.

— Не будем ссориться, — вмешался Лабрада. — Все равно это невозможно, Эрлен, вы же знаете, разрыв шестнадцать и пять на семнадцать и три — ваш переворот не укладывается на ноль восемь корпуса.

— Когда считали эти корпуса, — возразил Кромвель, — на самолетах не было тормозных венцов.

— Богоматерь дель Кобре! Вы что же, собираетесь тормозить перед каждой опорой?

Становилось понемногу страшно. Каждый понимал, что происходит дикость, но наваждение имеет способность завораживать. Неожиданно подал голос молчавший до сих пор Такэда:

— Прошу прощения, но у вас ничего не получится. Административный контроль.

Кромвеля не смутило и это.

— Сейчас на аэродроме никого нет, только роботы; запись можно стереть и вклеить на это место что-нибудь другое, это не проблема. Главное, Эдгар, ты согласен на мои условия?

Тому ничего не стоило ответить что-то нейтральное, типа «Сначала слетай, потом поговорим», и таким или иным путем уйти от пиковой ситуации, но что-то во взгляде Эрликона остановило его. Постоянная злоба Баженова на сей раз умолкла, но роль пассивного наблюдателя его не устраивала, и в нем заговорил азарт, извращенная увлеченность ученого — ему стало интересно, с какого момента Эрлен опомнится, повернет назад и тем самым восстановит статус-кво в их отношениях.

— Хорошо, я согласен, — с усмешкой вымолвил он.

— У кого заказан вылет на двадцать? — спросил Кромвель.

— У меня, — ответил Лабрада. — Но я в этом не участник.

— Как хотите, Ли. — Кромвель любезно не возражал. — Я сам запишусь. Надеюсь, однако, ваши принципы не помешают вам посмотреть на наши экзерсисы?

— Я посмотрю, — пообещал Лабрада.

На пути в стартовый зал Эрликон буквально взвыл:

— Джон, мы угробимся, это идиотизм! На «Милане» же нет сейчас мозга для этих твоих торможений!

Но Кромвеля тоже разобрало:

— Обойдемся теми мозгами, которыми снабдил нас Господь Бог. Ноль восемь корпуса! Я маршал авиации, у меня диплом Высшей военно-воздушной академии. Кто такие эти индюки, чтобы меня учить?

Эрлену сделалось жутко. Пятиминутный разговор за ужином превращался в прямую дорогу на тот свет.

— Джон! А Бэклерхорст? Мы не имеем права рисковать, мы же обещали, мы в долгу перед ним!

— Бывают моменты, когда человек имеет право забыть о Бэклерхорсте… Спокойно, курсант, через двадцать минут мы впишем твое имя в анналы…

— Какие, к черту, анналы!

— Ну, в скрижали… В общем, ты сможешь плюнуть в рожу всем чемпионатам и рейтингам на свете. А за Бэклерхорста не волнуйся, он поймет. — Тут Кромвель сделал паузу. — И вообще, запомни. За то, чтобы просто быть кем-то, уже надо платить. А за то, чтобы быть первым, надо переплачивать — вдвое, втрое, вдесятеро… Таков закон. Пошли.

Эрликон широко открытыми глазами уставился куда-то вбок, постоял, провел рукой по волосам и потом поплелся за маршалом.

Почему?

Достоверно известно, что существуют люди, которые в своей жизни не могут обойтись без риска. Свойство это, однако, объединяет народ весьма и весьма разный. Часть из них — просто азартные натуры, игроки, те, что в запале не ведают, что творят, а поостыв, порой и сами ужасаются содеянному, но тем не менее вновь и вновь впадают в подобное состояние. Иные же вообще не знали чувства азарта, но охладели ко всему на свете и приобрели болезненную склонность испытывать судьбу — это любители русской рулетки и езды без тормозов, такие давно перешагнули черту психоза. Третьи же — люди вполне нормальные и рационально мыслящие и вовсе не охочие скакать на необъезженном жеребце по неокрепшему льду, но хотят жить не иначе как на полную катушку, жечь свечу с трех концов — только так они чувствуют собственную полноценность. Они лезут в горы, идут на полюс, на войну, к черту в зубы и так наслаждаются прелестями жизни.

Эрлен принадлежал к четвертой, самой редкой и малопонятной категории. Его нервически-подвижная, но неактивная натура невольно тяготела к размеренному, рутинному образу жизни, замкнутому службой, домом и спокойными развлечениями; однако при соблюдении этих условий в душе медленно начинало закипать беспокойство, раздражение, какой-то зуд, похожий на накопление статического заряда, — в итоге возникала потребность в потрясении, шоке, некой отчаянной ситуации, которая, схлынув, на долгое время оставила бы после себя умиротворение и успокоение. Эрликон ненавидел и риск, и любые нервные встряски, как больной — горькое лекарство, но обходиться без этого не мог.

Вероятно, эта особенность характера была как-то связана с его беспрерывным самосозерцанием и самобичеванием. Разбирая характер этой связи, Сартр наверняка извел бы не менее десятка страниц с четырьмя от силы абзацами, я же ограничусь тем, что скажу: Эрлен и впрямь, пытаясь убежать и опередить свой самоанализ, часто принимал решения диковинные, а порой и просто опасные, и пытался воплотить их до того, как сам же зло высмеет их тщетность. Это удавалось ему крайне редко, но в те времена не было Кромвеля.