— С твоим здоровьем — выбрось это из головы.
Минули годы, и вот теперь, ясным осенним днем, на высоте трех с половиной тысяч метров Эрликон летел по курсу 272 к северо-западу от города Стимфала и рассматривал расстилающуюся под ним землю, отыскивая контрольные ориентиры. Первый этап Серебряного Джона — Тяжелая — планета земного типа, масса — 1,000004, время обращения — 24,6 часа, население — шесть миллиардов человек, приближается к довоенному уровню, столица — Стимфал.
Два источающих прозрачное голубое пламя двигателя справа и слева от Эрлена несли его бренное тело над сожженными солнцем кольцевыми предгорьями, от которых дальше, на север, начиналась горная цепь Котловины, где и много лет спустя после войны немало удальцов головами заплатили за любопытство к тайнам пустыни, окруженной горами. Говорят, что там и поныне бродят по пескам боевые киборги с вконец расстроенными программами и время от времени палят по всему, что движется, поэтому попадать в те места не рекомендуется.
Где-то здесь закончилась война. Лет семьдесят назад и сами стимфальские степи, и небо над ними, и космос кипели и горели в последних битвах, гибли люди, жгли воздух десантные крейсера под командованием Серебряного Джона, Стимфал был взят, хотя к тому времени никакого города уже не существовало — оставались развалины, воронки да расплавленный железный хлам; подписали капитуляцию, и стимфальская империя прекратила свое существование. Год спустя главнокомандующий имперскими вооруженными силами маршал Кром-вель был осужден и отправлен в далекие края пилотом-смертником на рудовоз. Но об этом не пишут в учебниках. А теперь в просторах над Стимфалом тревожат небеса лишь пассажирские лайнеры и спортивные самолеты.
НАТ-63 фирмы «Хевли Хоукерс» сверхлегкого класса «бриз», в котором герметически закупорен Эрликон, на вид хрупок, непрочен и напоминает стрекозу — без крыльев, зато с двумя длинными растопыренными лапами. Под прозрачным колпаком, придающим кабине сходство со стрекозиной головой, Эрликон сидел в некоем подобии старинного кресла, пустив в него многочисленные корни шлангов и проводов, вырастающих из оранжевого комбинезона, увенчанного белым гермошлемом с огромными, тоже стрекозиными, поднятыми забралом на макушке светофильтрами.
Правую руку Эрликона словно пожимала ручка управления, выходящая из пола между двумя педалями — на них стояли его ноги, а прямо перед ним светилась разноцветными огнями сводная контрольная таблица, так что Эрликону не было нужды шарить взглядом по приборной доске. А вокруг, насколько хватает глаз, — одно чистое небо, лишь на западе, из невидимого отсюда океана, поднималась едва заметная череда облаков; внизу же Эрлен видел желто-коричнево-зеленый узор земли, где, согласно всем подсчетам, пора бы уже показаться контрольным ориентирам.
Эрликон включил радио — оно то запрещалось, то допускалось на соревнования; пока что, во избежание несчастных случаев, разрешили две нейтральные программы. Рассказывали, будто бы иногда можно поймать Главный диспетчерский пункт, и тогда маневр по засечкам здорово упрощался. Но нет, ерунда, в эфире совершеннейший бедлам: любимица астронавигаторов «несущая волна» несла какой-то бесконечный разговор домохозяек, метеослужба Стимфала-Второго уныло переругивалась с безымянным штурманом, все тонуло в музыке и ворохе неизвестно к чему относящихся цифр.
Время корректировки неумолимо надвигалось, СКТ зажгла двухминутную готовность, надо на что-то решаться, под ногами проплывают все те же однообразные каменные плеши, дальше к горизонту — неясная дымка; топливный лимит, но делать нечего, надо набирать высоты, уходить с этих Богом забытых трех тысяч, ничего из них не высидишь, Эрликон уже почти шевельнул ручку, почти тронул сектор газа, горизонт уже собрался провалиться с глаз долой, как вдруг картина резко переменилась.
СКТ погасила готовность и замигала белой символикой, означающей, что где-то в левом двигателе пробило изоляцию; загудел аварийный зуммер, Эрликон повернул голову и похолодел: вытянутая белая гондола внезапно отрастила огненно-золотой венчик, с нее слетели черные хлопья — все, что осталось от кольца силовой зашиты, и двигатель уподобился сигарете, которую сплошной затяжкой злорадно тянул дух неба. Плазма пожирала агонизирующие узлы, подбираясь к топливному каналу, а Эрликон вместе с кабиной в полном смысле слова сидел на практически еще полном баке горючего. Другими словами — несчастный, ты получишь, что хотел.
Но он воспротивился. То ли в нем возмутилась привередливость самоубийцы, то ли злость на слепую судьбу, которой он не пожелал доверить открыть последнюю карту своей жизненной колоды, или, может быть, заглянув в глаза смерти, в несобранности душевных сил, ужаснулся собственному замыслу и его одолела природная жажда жизни? Эрликон и сам не разобрался в разноречивом потоке нахлынувших ощущений, и последней связной его мыслью была: «Горим. Ай-ай-ай», после чего мысли кончились и воцарились бессловесные инстинкты. Все же душевный разлад дал себя знать, потому что дальнейшие действия протекали в неком помрачении ума, обвинить в котором только страх было бы неверно.
Отведя взгляд от горящего мотора, Эрликон отключил подачу на левую консоль, взял ручку на себя, и машина, задрав нос, пошла вверх, обеспечивая себе свободу маневра. Его окликали по радио дважды: первый раз с судейского крейсера, второй раз подсоединился сам папаша Дэвис и как бешеный заорал, чтобы Эрлен плюнул на свою идиотскую гордость и отстреливал двигатель вручную. Когда он не отозвался и на этот вызов, все умолкли.
Эрликон их толком и не слышал. Он выписывал в небе немыслимые вензеля на немыслимой скорости, отдаленно копируя классические летные фигуры, и был этим целиком поглощен. Чутье подсказало ему в общем-то верный шаг: если умело крутануть машину на запредельных оборотах, то замки не выдержат и двигатель срежет с пилона. В нашем повествовании есть человек, способный проделать подобный фокус, но это не Эрликон. Он же чувствовал, что ничего не выходит, и предсмертная дурнота подступала даже сквозь напряжение; как и что происходит и произойдет, анализировать он не успевал и лишь подсознательно был уверен в том, что одна эта воздушная карусель и отдаляет гибель. Но заговорила усталость, жизнь заскользила из-под пальцев, и на исходе шестой минуты после начала аварии Эрлен вырвал чеку катапульты с полным ощущением того, что выпускает руку врага, держащую нож.
Треснуло, свистнуло, мир перевернулся. Первым, рассыпаясь на лету, вверх устремился фонарь кабины, за ним и сквозь него — Эрликон в кресле, точно ведьма на помеле. Мгновенно потерявший всякое представление, где верх, где низ, НАТ-63 фирмы «Хевли Хоукерс» завалился набок, пошел винтом, затем на краткий миг встал свечой и в следующий момент превратился в огненный шар, из которого, чертя дымные трассы, полетели во все стороны многочисленные обломки; сжимая по пути воздух, прокатилась взрывная волна, обдавая небеса и горы жаром.
Секунд через десять к Эрликону вернулись зрение и слух, и обнаружилось, что он еще жив. Щиток гермошлема сорвало, светофильтры, наоборот, захлопнуло и перекосило, лицо горело как ошпаренное, сзади надсадно выл реактивный двигатель кресла. Но самое интересное заключалось в том, что прямо под ним находился город, древний и вечно молодой Стимфал — столица Тяжелой, двенадцать миллионов без пригородов. Эрликон, вытворяя свои головоломные трюки, начисто, разумеется, забыл о трассе, забрал далеко на юг, и оставалось надеяться, что останки самолета благополучно рухнули в пустыню, а не людям на головы, сам же пилот имел все шансы приземлиться на центральную городскую оранжерею. Вдобавок взрыв что-то повредил в поворотной системе сопла, шарнир ли заклинило, еще ли что, но никакого разворота на экстренную посадку не выходило, а аварийный запас топлива должен был иссякнуть с минуты на минуту. Вот что называется из огня да в полымя; будьте же вы прокляты, специалисты из «Хевли Хоукерс» с вашими тестерами и испытательными стендами!
