Но евангелие Иоанна было только наиболее умеренным из тогдашних произведений так называемого гностицизма[112].
Что такое гностицизм? Это такое христианское учение, которое утверждало, что человек спасается не делами и не верой, а знанием. Это было основное. Между христианами в то время шла борьба о том, что спасает — дела или вера. Апостол Павел учил совершенно определенно, что делами спастись нельзя. Человек грешен, абсолютно грешен, и для него не может быть никакого исхода. Он может спастись только путем благодати, бог его спасает, а бог спасает только за веру. Отсюда крайнее направление павликианства, которое утверждает, что можно грешить сколько угодно, но если потом раскаяться, то благодать будет дана, и ты будешь спасен. С другой стороны, помните выражение послания от Иакова, в котором говорится: «Вера без дела мертва». Это — другой уклон, который указывает на то, что именно в действии добра, в милосердии и заключается истинное христианство. Отсюда развернулся громадный спор, тянувшийся веками, был поставлен целый ряд интересных философских вопросов, которые разрабатываются в христианском богословии и до нашего времени и которыми занимались такие величайшие христианские учителя, как Августин, Фома Аквинат[113] и т. д.
Но вот на основании евангельских текстов и событий из жизни Христа, которые передавались в легендарном виде, на основании мистических верований синкретистов — верований, шедших из Азии и Африки, развился ряд необыкновенно фантастических представлений о мире. Я укажу только на два из них, одно, безусловно осужденное как ересь, а другое, которое то осуждалось, то принималось. Первое связано с именем так называемого Симона Волхва.
В апостольских деяниях рассказывается, что Симон выдавал себя за великого пророка, называл себя даже самим богом–отцом и говорил, что сначала пришел сын–Христос, а потом пришел сам он, бог–отец. С другой стороны, он приходил к апостолам и говорил: «Очень хорошо вы делаете чудеса, но нельзя ли и мне приобрести за деньги вашу силу?» И до сих пор выражение «симония» употребляется для выражения продажи священнического сана за деньги.
Очевидно, что между этим Симоном и первобытными христианами была какая–то борьба за влияние. Мы, действительно, узнаем из достоверных источников, что этот Симон Волхв пользовался громадным успехом, что в некоторых городах ему ставили золотые статуи. А учение Симона таково: в «Илиаде» Гомера, поэта, которого знал и обожал весь греческий мир, рассказывается о том, как троянпы похитили жену царя Менелая — Елену и потом все греки пошли брать за это Трою. Так вот Симон говорил, что это вовсе не исторический факт, а что это великий пророк Гомер в символах передал историю мира. Елена — это София, т. б. премудрость божья, которая похищена злыми духами земли, т. е. материей. Елена, по Гомеру, влюбилась в царевича Париса, и он–то ее увез. И это символ того, что премудрость божья хочет все испытать, она погружается во все бездны. И вот, если вообразить, что бог есть центр, солнце, которое светит в мире, и что он окружен тьмой, материей, то лучи, которые от него льются, — это и есть премудрость божья, и эти лучи, устремленные во тьму, захвачены ею. И сейчас, говорил Симон, премудрость божья рассеяна в мире, она захвачена, это и есть наша душа( наш собственный разум, мы — искры божественного, захваченные в плен материей.
Тогда совершается великая мистерия. Бог пришел в мир для того, чтобы взять назад свою супругу Софию. Симон говорил, что он–то и есть бог, пришедший в мир, чтобы спасти Софию. Он выбрал в Тире очень красивую проститутку и заявил, что она — воплощение Софии и что их соединение, их брак и есть мистическое изображение и завершение искупления тела.
Так что в то время как христиане имели один миф о сыне божьем, который пошел в мир и был распят на кресте и этим своим распятием искупил мир, и в этом факте концентрировался весь гигантский переворот победы добра над злом, в то же время то же божество представлялось в виде величественного старца Симона, который на каком–то рынке рабов встретил Елену и вот берет ее на свою колесницу и говорит: бог обрел потерянную душу, и теперь начинается процесс освобождения вселенской души, скованной плотью.
Его, конечно, могли спросить, почему это такой процесс на деле не начинается? Но то же самое могли спросить и у христиан, так как, несмотря на то, что Христос три дня пролежал во гробе, воскрес и вознесся на небо, от этого ничего, по–видимому, не изменилось. Но, тем не менее, христианство победило это учение и отбросило, — память Симона была предана проклятию. Но отдельные философские, художественные и романтические умы заразились этой идеей или родственными, такого рода мистикой, с этой Софией, премудростью божьей. О плененной душе мира вы можете прочесть и у Владимира Соловьева[114], который, таким образом, этой стороной своего учения, по существу говоря, является как бы учеником Симопа, потому что в христианство коренном София не играет большой роли. Чтобы это было какое–нибудь определенное существо, поглощенное миром, этого вы ни в каком катехизисе не найдете.
Второй интересный уклон, на котором я хочу остановиться, было писание Оригена. Один из великих христианских учителей, Ориген развил учение, которое очень многим нравилось, но которое церковь осудила, хотя Ориген до сих пор считается великим учителем церкви. Сущность его учения заключается в том, что мир, в котором мы живем, есть ад, что огонь, в котором горят души, есть то пламя страстей, которые мы все переживаем, что отпавшие ангелы вместе с Люцифером[115]—это и есть мы, люди. Мы в свое время отпали от света, отпали от бога и, отпавши, оказались плененными этой самой гнусной материей. Это мы — бесы, и для того, чтобы нам перестать быть бесами и вырваться из этого пламени страстей и из темницы тела, необходима аскетическая подвижническая жизнь, необходимо отказаться от всякого рода плотских удовольствий и жить исключительно умственной жизнью, в постоянном экстазе, в постоянном подъеме, в постоянных мыслях о боге. Вот тогда только возможно спасение. Между прочим, сам Ориген был скопец, так что скопческие секты очень часто опираются на учение Оригена. У Оригена Логос играет большую роль.
У языческих и христианских учителей всей этой полосы, начиная с III века, постоянно встречается это понятие «Логос». Для того, чтобы легче понять, что оно из себя представляет, может быть, лучше всего изложить неоплатоническое учение. Языческий мудрец Плотин[116] говорил, что бог — это абсолют, т. е. вечное благо и вечный покой, что у него никакого отношения к миру быть не может. Та сила, которая создала мир и которую он называет Демиургом, не может быть богом. В самом деле, станет ли бог пачкаться в материи, делать какое–нибудь солнце или землю? Для чего это ему, когда он в себе носит вечный свет и вечную самодовлеющую мудрость? Как, говорит он, вы воображаете, что бог, которого мы представляем себе, как нечто абсолютное, самодовлеющее и блаженное, может что–то делать, что–то строить? Если бы вне бога было что–нибудь, что его интересовало бы, он перестал бы быть богом. Он есть абсолют, он есть всесовершенство и поэтому никакого отношения к чему–либо вне себя не может иметь.
Этот мир может тянуться к богу, но бог сам в себе пребывает, и нет ничего общего между этими двумя мирами, светлым — богом и темным — действительностью. Но мы чувствуем, что нас притягивает к богу, говорит Плотин. Что это значит? А это произошло потому, что мир сам построен пирамидально. Самое противоположное богу — это абсолютное зло, абсолютная косность — материя. Там, вверху — дух во всей его чистоте и потому подвижный, а тут косная материя и потому неподвижная. Но между ними тянутся как бы силовые линии. Бог тем самым, что он существует, излучает из себя силу и порождает зоны[117], которые, как золотые нити, тянутся от него к небытию, материи. Сам бог равнодушен к миру, но рядом с ним есть нечто совпадающее с его сущностью, которое обращено к миру. Та сторона бога, которая обращена к миру, это есть божественная премудрость. Бог довлеет себе, но он все постигает, следовательно, он постигает и собственную противоположность — материю, хаос, небытие. Поскольку он это постигает, постольку это содержится в его уме, постольку в нем является как бы новое существо, которое обнимает собой мир внешний.
