И поскольку Пенни была новой подружкой МК Приспешники, если не считать меня, она меньше всего привыкла к опасностям, к тому, что ее мужчина находится вдали от нее.

— Ей вроде как нужно было отвлечься, — сказала я ему, когда мы возвращались в лагерь. — Она беспокоится о Дюке.

— Повезло мужчине, что о нем беспокоится хорошая женщина.

— У тебя есть женщина, которая беспокоится о тебе? — спросила я, удивляясь, что раньше я его об этом не спрашивала.

— Нет, милая, никакой женщины, — сказал он, и, если я не совсем ошибалась, он не казался счастливым от этого факта.

Что было интересно для кандидата.

Обычно они все были взвинчены идеей клубных шлюх и сеяли свой овес.

Лаз оказался приятным сюрпризом.

После этого мы поели; дети занялись делом; мы с Ренни пообщались с кандидатами, в основном расспрашивая Лаза о его бое, который он действительно выиграл.

Через некоторое время после этого я обнаружила, что одна из дверей спален в коридоре открыта, одна из тех, которые не принадлежали одному из основных членов, привлекла мое внимание. Я двинулась к ней, сдвинув брови, и обнаружила Ренни, стоящего в ногах кровати, уставившегося в ванную комнату, которая была вся в хаосе. Повсюду была разбросана одежда. На тумбочке стояли три бутылки пива. Пара ботинок лежала на боку перед шкафом. Мусорное ведро было переполнено бумагой и упаковками от презервативов.

Комната павшего брата.

— Ренни? — позвала я неуверенным голосом, зная, что именно он нашел всех своих братьев. И, судя по пустому выражению его глаз, когда он уставился в пространство, он прокручивал в памяти, вероятно, брата, мертвого в ванной, на которого он не мог перестать смотреть. — Эй, Ренни? — позвала я, немного мягче, когда придвинулась ближе, положив руку на внутреннюю сторону его локтя, заставив его резко дернуться, почти ударив меня локтем в лицо, когда он быстро повернулся.

— Черт, Мина, прости, — сказал он, качая головой, когда я отпрянула назад. Я знала, что он никогда бы намеренно не ударил меня, если бы он имел дело с какой-то посттравматической вещью, он мог бы делать что-то, на самом деле не осознавая, что делает это, не зная, что он причиняет боль мне.

— Все в порядке, — сказала я, придвигаясь ближе и положив руку ему на живот. — Ты в порядке?

Он посмотрел через мое плечо, мимо меня, на мгновение задумавшись. Затем он тяжело выдохнул, когда его руки скользнули по моим плечам, и его голова наклонилась, чтобы посмотреть на меня. — Нет, не сейчас, — признался он, удивив нас обоих, я думаю.

Я придвинулась еще ближе, положила голову ему под подбородок и обняла его, позволяя ему крепко сжать меня без каких-либо возражений, хотя это было на грани боли. — Расскажи мне о нем, — попросила я.

— Джаз, — подсказал он, прижимаясь щекой к моей макушке. — Он присоединился примерно в то же время, что и Репо. Он был гребаным неряхой и постоянно намеренно пытался заставить клубных шлюх ревновать друг друга, будучи милым то с одной, то с другой на следующий день. Просто засранец на самом деле. Но он был предан. Он никогда не жаловался на то, что патрулировал территорию или был оставлен тут, когда другие отправлялись на пробег, а ему приходилось оставаться и наблюдать за зданием клуба. Я нашел его в той ванной, — продолжал он, понизив голос так, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать. Его руки начали рассеянно поглаживать мою спину вверх и вниз, как будто я была для него якорем, и ему нужно было продолжать прикасаться ко мне, чтобы напомнить себе, что он здесь, в настоящем, а не вернулся в ту ужасную ночь.

— Он, должно быть, собирался принять душ. Место было запотевшим, и вода все еще текла, когда я вошел. Он тоже стоял лицом к ванной, трижды убитый выстрелом в затылок. Повсюду были куски его мозгов, блядь, — добавил он, и я почувствовала, как он тяжело сглотнул при этом.

Я хотела сказать ему, что все в порядке. Я хотела предложить ему утешение. Но Ренни был не из тех мужчин, которые его принимают. Он знал, что это не в порядке, что он не в порядке из-за этого и что, скорее всего, не будет в порядке еще долгое время. Люди не просто переживают подобные вещи. Это было клеймо на душе. Это было источником кошмаров на долгие годы, каким бы закоренелым преступником ты ни был.

Поэтому я дала ему то, что чувствовала. — Мне очень жаль, Ренни, — сказала я, слегка наклонив голову и поцеловав его в челюсть. Его руки на секунду сжали меня еще крепче. — Почему ты здесь? — Добавила я спустя минуту молчания.

Насколько я поняла, с тех пор как была проведена уборка, большую часть которой сделал сам Ренни, бедняга, двери были закрыты, и комнаты стали чем-то вроде мемориала погибшим братьям.

Ему потребовалась долгая минута, чтобы ответить, и когда он это сделал, его тон был смиренным. — Есть три потенциальных члена. В конце концов, им понадобятся комнаты.

— Но обычно ими становятся через…

— Год, плюс-минус, — продолжил он за меня. — Но, черт возьми, еще многое нужно сделать. Решил, что начну собирать вещи, по крайней мере, доставлю одежду и прочее дерьмо в Гудвилл (прим. перев.: Американский секонд-хенд).

Действительно, было бы разумнее позаботиться о комнатах. Если бы даже не по этой причине, у детей было бы больше места, где можно было бы потусоваться. Но, вдобавок ко всему, сохранение комнат, как святынь, держало все в подвешенном состоянии. Если они хотели покончить с этим, им нужно было об этом позаботиться.

Но было несправедливо, что Ренни взял все это на себя в одиночку.

— Хочешь я помогу тебе? — спросила я, слегка отстранившись, чтобы посмотреть на него снизу-вверх, желая оценить его невербальную реакцию.

Он посмотрел вниз, его светлые глаза внезапно показались мягкими. — Да, милая. Мне бы этого хотелось.

Итак, мы упаковали одежду для Гудвила. И вытряхнули мусор и ящики, выбросив все, что не имело личного значения, и сложили вещи в отдельную коробку, которую мы в конце концов продолжали заполнять, когда шли в соседнюю комнату, где на кровати не было матраса, потому что брат, который ее занимал, был убит во сне на ней. Затем, наконец, мы закончили третью комнату, прежде чем закрыть ее, решив, что трех комнат для трех новых членов будет достаточно. В конце концов, они переедут и поставят свои собственные метки на комнатах, убирая некоторые плохие воспоминания своими личными печатями.

Мы остановились почти ночью.

Мы поужинали.

Мы легли спать.

Мы проснулись.

И все изменилось.

Потому что Ренни был в том состоянии.

В одном из его состояний.

Я вышла из ванной после душа, а он был в комнате, сидел на краю кровати, полностью отсутствующий.

Дело в том, что ничего и не произошло. Казалось, никакого спускового крючка не было. Мы проснулись, он получил свой «завтрак», у нас был жесткий секс, мы оба кончили, потом я пошла в душ.

Вот и все.

И все время секса он был полностью вовлечен и открыт.

— Все в порядке? — спросила я, резко остановившись, когда полезла в шкаф, чтобы вытащить свою спортивную сумку и положить ее на свою сторону кровати, достав леггинсы с принтом галактики, майку и трусики.

— Прекрасно, — сказал он своим жутким мертвым тоном. Он наблюдал за мной, пока я складывала свою одежду, его лицо было настороженным, глаза холодными.

У меня было сильное желание взять свою одежду и пойти в ванную. Но в то же время я знала, что он наблюдает за мной. И он не наблюдал за мной так, как я часто заставала его за последние несколько месяцев, и особенно с тех пор, как мы переспали. Это был тот вид наблюдения, когда он пытался поймать мою улыбку или пытался представить меня обнаженной. Это был совершенно другой вид наблюдения. Это было инвазивно и клинически, и, казалось, оставляло мое тело холодным, а кожу скользкой.

И это было похоже на испытание.

Казалось, он хотел, чтобы я взяла свою одежду и ушла, как будто, делая это, я каким-то образом доказывала какую-то его молчаливую точку зрения.