Лилит Сэйнткроу

Ревность

Пролог

Я лежу на узкой односпальной кровати, в комнате, не больше, чем шкаф, в совсем крошечной квартирке. Листы бумаги, в которых я рисовала во время путешествия, острыми углами упирались мне в грудь. Я прижала их сильнее. За окном грохот Бруклина напоминал большого спящего зверя. Это движение на расстоянии, разговаривающее на своем безъязычном ворчании. Они вернулись с чистки крысиного нашествия, и они измождены. Снаружи приоткрылась дверь, я слышу звон бокалов, как наливается жидкость, и снова раздается голос моего отца.

— Ты должен, Огаст. Я не могу оставить ее где-либо еще, и я должен...

Огаст прервал его.

— Боже мой, Дуайт, ты знаешь как это опасно! А она еще просто ребенок. Зачем оставлять ее со мной?

Я прильнула к подушке. Это была подушка Огги. Он постелил кровать для меня, только в этой спальне было как в коробке из-под печенья. Они с папой думали, что я сплю. Я сделала глубокий вдох. Здесь пахло, как в месте, где жить может только мужчина — спёртым и испорченным дыханием от сигаретного дыма.

Стопка хлопнула по столу. Папа пил Джим Бим, и если он делал это быстро вместо того, чтобы потягивать, то ночка будет долгой. Огги припал к водке.

— Ей безопаснее всего здесь. Я должен сделать это! По... по веским причинам.

— Элизабет не стала бы...

Мои маленькие уши сонно навострились. Папа никогда много не говорил о маме. И, видимо, сегодня вряд ли собирался.

— Не надо, — стекло снова звякнуло — горло бутылки ударилось о бокал. — Не говори мне, что она сделала бы, а что нет! Она мертва, Доброслав! Моя маленькая девочка это всё, что у меня осталось. И она будет здесь. Думаю, я отправлюсь за ублюдком в Канаду, и когда я вернусь...

— А что если не вернешься, Дуайт? Что после этого я буду делать?

— Ну тогда, — сказал папа тихо, — она будет наименьшей проблемой из всех. Тем более у тебя есть друзья, которые знают, что делать.

— Нет никого, кому я могу доверять, — слова Огаста звучали угрюмо. — Ты даже не имеешь понятия, против кого идешь. Я мог бы связать тебя и попытаться остановить.

— Тебе придется убить меня, Огги. Перестань давить на больное, не при моей маленькой дочери, — неприкрытый гнев звучал в его словах. Если бы я была там, то испугалась бы. Когда отец говорил так, это означало, что лучше оставить его в покое. Он никогда не был жестоким, но хладнокровие и тишина, когда он был таким, не могли принести комфорта. — К тому же, это может оказаться охотой на другого дикого олуха. Скользкий ублюдок.

— Мы этого не знаем, — пробормотал Огаст. Это был не вопрос. — Месяц. Вот сколько я смогу продержаться, не сказав никому, Андерсон. И я делаю это не ради тебя. Это девочка заслуживает быть среди своих.

Снова тишина, и я почти могла видеть, как папины глаза белеют. Вся глубина голубого исчезает, и он выглядит так, будто его отбелили.

— Я и есть свой. Я ее родственник. Я знаю, что будет лучше для нее.

Я хотела подняться, протереть глаза, и выйти на кухню. Потребовать, чтобы они объяснили, что здесь происходит. Но я была всего лишь ребенком. Какой ребенок может подняться и требовать, чтобы ему что-то рассказали? К тому же, я не понимала и половины из того, что знала сейчас.

Я до сих пор не знала достаточно.

Когда я проснулась на утро, Огги поприветствовал меня почти сгоревшим омлетом. А по выражению его лица, я поняла, что папа уже уехал. Тот ребенок просто пожал плечами, зная, что папа вернется, и решал, что теперь делать с завтраком. Тот ребенок знал, что все будет в порядке.

Ребенок, которым я стала теперь, знает лучше.

Глава 1

Протяжный, отчаянный вой пронзил ночь.

Полагаю, этот звук можно было бы принять за сирену, если проигнорировать то, как она пронзила вас и как стеклянными пальцами вырывало из головы саму вашу суть. Крик был полон крови, горячего мяса и холодного воздуха. Я резко выпрямилась, толкая тяжелые бархатные покрывала в сторону. Моё левое запястье болело, но я встряхнула им и выскочила из кровати.

Я схватила свитер с пола и резко продела его через голову, радуясь, что не носила серьги. Пол, покрытый паркетом, холодил босые ноги; я бросилась через комнату и чуть не столкнулась с дверью. Открыла все замки неловкими пальцами. Синий стеклянный ночник освещал комнату достаточно для того, чтобы позволить мне не спотыкаться о незнакомую мебель. Я приехала сюда совсем недавно и ничего конкретно не запомнила.

И вряд ли долго пробуду. Учитывая тот факт, что все пытаются меня убить.

Тонкие голубые линии защиты вспыхнули в углу моего видения. Я поставила ее в первую же ночь приезда, и тонкие линии потрескивающего синего цвета сталкивались вместе в сложные узлы, вспыхивая только на краю видимости. На остатке пути я проснулась окончательно и прокляла дверь, вой до сих пор звучал в моей голове.

Бабушка была бы горда. Я ставила защиту без ее рябиновой палочки или свечи, и это становилось легче делать. Конечно, помогало то, что я уже не первый раз накладывала защиту. Сейчас, где бы я не находилась, я не лягу спать, пока не поставлю защиту. Черт, я, вероятно, даже не села бы на стул, не поставив на него защиту. Конечно, если бы умела это делать.

Я вырвала дверь, в то время как другой душераздирающий вопль расколол воздух и встряхнул коридор снаружи. Петли застонали — дверь была из твердой стали с четырьмя замками и цепью, два из которых не имели внешнюю замочную скважину.

Следовало догадаться,что я не смогу проспать всю ночь без суеты.

Свет ослепил меня. Я столкнулась с Грейвсом, стоявшим у моей двери. Мы почти упали в путанице рук и ног. Но его пальцы сомкнулись вокруг моего правого бицепса, и он удержал меня в вертикальном положении, указал правильный путь по коридору и подтолкнул в том направлении. Его волосы — окрашенные черные кудри с темно-коричневыми корнями — дико торчали.

Он должен спать в общежитии вервольфов. Его глаза поразительно вспыхнули зеленым на ровной карамели кожи. В наше время он действительно поразил этнический взгляд. Или, возможно, я просто увидела то, что было там все время, под его стилем мальчика-гота.

Мы бежали по коридору в странном тандеме. Мамин медальон отскакивал от груди. Я открыла пожарную дверь в конце коридора. Она ударилась о стену, и мы стали спускаться по непокрытой ковром лестнице.

Дело в том, что в общежитиях Главной Школы есть крыло, где спят светочи. Негласно это обычная школа. Просто, потому что у меня была своя собственная комната, не делало это место больше похожим на школу.

И только потому, что для светочей было отведено целое крыло, не означало, что там был кто-то еще помимо меня. Я одна. Конечно, есть ещё одна светоча, но в последний раз я видела ее в другой Школе — исправительной Школе, куда меня отправил не пойми кто — которая уже сгорела.

Два пролёта вниз, резко направо, плечо врезалось в дверную раму, но я просто продолжала идти. Этот зал даже не был застелен коврами, поэтому все отзывалось эхом, и двери с обеих сторон перекрывали щели для наблюдения.

Возле его двери не было охраны. Весь коридор задрожал, когда он бросился к стене и снова завыл.

Я схватилась за ручку; она отказалась поворачиваться.

— Чёрт! — я закричала, и Грейвс оттолкнул меня в сторону. Он додумался достать в коридоре с гвоздя связку ключей. Ключ вошел в замок, прокрутился, дверь открылась, и я ввалилась в комнату, едва не столкнувшись с семью с половиной футами очень расстроенного оборотня.

Пепел сгорбился, лапы с длинными когтистыми пальцами растопырились, как только коснулись голого бетона. Вой оборвался на середине, как будто он был удивлен. Белая полоса на его худой узкой голове светилась в отраженном флуоресцентном ярком свете коридора.

Я сделала глубокий вдох. Мои волосы висели возле лица дикой вьющейся массой, и я чувствовала тот же самый прыжок безрассудного страха, который ощущала каждый раз, когда приходила в эту комнату. Или, возможно, это был полностью рациональный страх. Кто-то может подметать у двери и запереть её, и тогда я останусь здесь, с оборотнем, который пытался убить меня в нашу первую встречу.