– Он что же, на пару с Ферратом казну тянет? – удивился Черепанов.

Он-то считал, что старший кентурион Первого Фракийского – человек честный.

– Вот еще! На пару! – Гонорий хмыкнул. – Тоже мне пара: медведь и лиса. Долю он Железному отдает. Как мне отдавал. Как положено. Младший со старшим всегда делиться должен. Это только ты, – тут он подмигнул Геннадию, – ни с кем не делишься. Но у тебя есть я. – Он самодовольно выпятил челюсть. – А на меня в моем, хоть и бывшем, легионе ни одна шавка не тявкнет. Тем более, это я Феррата в старшие вывел. И тебя выведу, не сомневайся! Служи крепко и верно, а старина Аптус позаботится, чтобы шавки тебя за калиги не хватали. Я Феррату так сказал: «Черепа не трогай. Череп – правильный муж. Он, сам знаешь, для себя ничего не берет. Все – для дела. А дело ему сам Фракиец определил».

Я ведь тебя знаю, Геннадий. Ты дружбу выше золота ценишь. Я помню, как там, в Готии, ты мне все ценное отдал: храни, Аптус, я тебе доверяю.

И этим ты меня купил, дружище. Больше чем когда варварам меня зарезать не дал. И понял я… (Показалось Черепанову или нет, что глаза Плавта увлажнились?) Понял я, что не будет у меня друга верней, чем ты, Геннадий! Потому что видел я не раз, как родные братья из-за золота друг другу глотки рвали. А Железному я так сказал: если Череп что для себя возьмет – сам с тобой поделится. Феррат – он понимает. Он – наш. Он – за Быкоборца… – Тут Плавт внезапно осекся и бросил на Черепанова подозрительный взгляд. Подполковник ответил ему взглядом прямым и наивным, но про себя подумал:

«Так-так… Что еще за Быкоборец?»

– Словом, можешь на Железного рассчитывать! – заявил Гонорий. – А начал ты хорошо, Череп! Очень хорошо! Выпьем за это!

А потом Плавт уехал. Ночью. Даже не попользовавшись Парсиевыми девочками. Попрощался с Геннадием и отбыл, наказав времени даром не терять и крошку-Марцию не разочаровывать. Потому что завтра Первый Фракийский сворачивает палатки и уходит в Августу. На зимние квартиры. А от Августы сюда – шесть дней пути.

– А у меня для тебя новость, – проговорила Марция, перебирая колечки волос на его груди.

– Какая же? – Ее нога лежала поперек его бедра, тяжелая, расслабленная, теплая. Локоны растрепались и наполовину закрыли лицо. Черепанов протянул руку и убрал их вверх. – Какая новость, плохая или хорошая?

– Не знаю. – Она отодвинулась, и волосы снова упали. – Отец мне мужа нашел… Ну, что ты молчишь?

– А я должен что-то сказать?

– Ты рад за меня? Или огорчен? Или сам хотел взять меня в жены? – Она игриво засмеялась. – Тогда скажи отцу. Он не посмеет тебе отказать: все знают, что ты – друг Аптуса. Хочешь?

– А ты хочешь? – Черепанова немного покоробило то, что не посмеют отказать не ему самому, а «другу Аптуса».

– Не хочу! – Она снова игриво засмеялась.

Геннадий молчал.

– Ты не думай, – быстро сказала Марция. – Не потому не хочу, что боюсь тебя. Все говорят: Череп, Череп, а я ведь знаю, какой ты. Совсем почти не страшный. Но ты не Венере принадлежишь – Марсу. А я не хочу в лагере жить. И еще хочу, чтобы муж мой со мной рядом был, и чтобы баловал меня он – хочу! А ты меня баловать не будешь.

И жить с тобой трудно.

– Почему? – сухо спросил Геннадий.

– Потому что ты строгий. И суровый. К себе суровый и ко мне таким будешь. А я хочу, чтобы муж мой мягким был. Чтобы только приап у него твердый был, как у тебя.

– И кто он, этот твой жених? – нехотя поинтересовался подполковник.

– Племянник виноторговца из Реции. Виноторговец этот – бездетный. Дело свое племяннику передаст. Когда-нибудь. А пока тот отцу моему будет помогать. В гостинице.

– Хоть симпатичный? – Черепанов мрачно усмехнулся.

– Оч-чень! Молоденький такой, кудрявый, пухленький! Просто лапушка!

– Рад за тебя. – Геннадий немного отодвинулся. Ложе позволяло – широкое. Посмотрел на жаровню, в которой тускло мерцали угли. – Может, и сегодня мне не стоило приезжать?

– Почему? – Марция надула губки. – Ты меня больше не любишь?

– У тебя же свадьба скоро. Жениху это вряд ли понравится.

– Ой, да кто его спросит, поросенка! – Марция даже руками всплеснула. – Да он, если хочешь знать, сам с тобой покувыркаться не прочь! Я ему все про тебя рассказала!

– Ну уж от этого меня избавь!

Черепанову представился групповичок из него, Марции и неизвестного «пухленького»…

Подполковник фыркнул… И неожиданно снова пришел в хорошее настроение. Да кто он такой, чтобы ревновать эту малышку? Тем более к «поросенку»!

Да и не нужна ему Марция в качестве жены. Что у них общего, кроме постели? Правда, в постели…

Он просунул руку под мягкий изгиб повыше бедра и опрокинул Марцию на себя. Она с готовностью прильнула к нему, потерлась грудью, животиком, колким лобком, прошептала:

– Ты такой горячий… Как птица…

– А я и есть птица, – сказал Геннадий. – Стальная птица… – Он приподнял ее и опустил, медленно-медленно, слушая, как она мелко, сквозь стиснутые зубы втягивает теплый, с привкусом дыма воздух: «A-a-av-f-i-c-c… A-a-v-v-d-s-s» [119] …

Он чувствовал ее всю: от пушистой макушки до ступней, скользящих по тонкому покрывалу. Она была его. Но – только сейчас. В это мгновение. И, может быть, – больше никогда. И от этого он хотел ее еще сильнее, острее, неистовей…

Ранним утром он уехал. Получил на прощание узелок с теплыми еще медовыми лепешками.

– Приезжай! – попросила она.

– Обязательно, – ответил он. – Познакомишь меня со своим… кудрявым.

В это утро он видел ее в последний раз.