– Боюсь, что не смогу оказать гостеприимства, подобающего моему спасителю. – Корнелия улыбнулась. – Разве что собственноручно налить ему вина?

Черепанов вытер руки и вернул полотенце служанке.

– Чашка простой воды, принятая из рук домны, дороже столетнего фалерна, – улыбнулся в ответ Геннадий, подчеркнуто игнорируя свирепый взгляд, которым сверлил его трибун. —

А счастье оттого, что я, простой солдат, оказался полезен сестре Елены Троянской, трудно описать словами.

– Никогда не думала, что простой солдат может выражаться столь изысканно, словно придворный парфянского царя. Признайся, Геннадий, ты благороден не только по имени?

Она протянула ему узкий зеленоватый бокал. На мгновение его пальцы, будто случайно, накрыли пальчики домны.

Корнелия улыбалась, но пальцы ее дрожали.

И тонкая голубоватая жилка на стройной шее пульсировала часто-часто. Господи, да ей лет семнадцать, не больше. Бедная девочка…

Серые блестящие глаза в обрамлении изогнутых черных ресниц, бледные щеки…

Черепанов еще на мгновение удержал ее пальцы: на указательном правой руки – крохотная мозоль, наверно, от стила[134] . Улыбнулся, уже не светски – по-человечески.

«Не бойся, храбрая девочка, все самое плохое уже в прошлом!»

Дочь Катилия Гордиана почувствовала, как спокойная сила этого человека словно бы накрывает ее, как теплый плащ…

– Я был вождем у себя на родине, – сказал Черепанов. – Вождем воинов неба. Недобрая сила забросила меня в чужие края. Но теперь я рад этому, потому что увидел тебя.

– Разве в твоей стране мало прекрасных женщин? – Корнелия лукаво улыбнулась.

– Нет. – Геннадий качнул головой. – В моей стране их немало, но подобных тебе я не встречал. Ни дома, ни в иных землях.

Это была правда.

– Ты, должно быть, многое успел увидеть, прежде чем стал служить Риму?

Черепанов пожал плечами.

– Я бы хотела узнать о тебе больше. – Это была не вежливость, нормальное любопытство.

Но чувствовалось, что «хочу» и «могу» для дочери сенатора – одно и то же. А смертельно опасное нападение варваров – просто «эпизод». Но достаточный, чтобы забыть о светских приличиях.

– Это долгая история, – сказал Геннадий. – Многое в ней покажется невероятным… – Ему вдруг захотелось рассказать этой девушке, кто он и откуда. Рассказать о том мире… – Это долгая история, домна, а сейчас не слишком подходящее время для долгих историй.

– Вот тут ты прав, кентурион! – вмешался трибун, очень сердитый. – Домна устала! Пей свое вино и ступай!

Черепанов обернулся, встретил, не мигнув, бешеный взгляд гвардейца, затем усмехнулся и произнес подчеркнуто мягко:

– Ты тоже прав, преторианец. Домна действительно устала. И мне действительно пора идти. Но всякого, кто попробует заставить меня пить это вино без должного уважения к той, кто мне его дал, я пошлю к воронам. В качестве ужина. Я понятно изъясняюсь по-латыни? – Подполковник пригубил вино (действительно превосходное) и уже без усмешки, с откровенным вызовом поглядел на преторианца. Да, трибун претория – намного выше кентуриона-гастата. Но это еще не значит, что наглый аристократишка выше Черепанова.

Трибун не удосужился ответить. Не потому, что испугался. Не счел нужным вступать в пререкания с каким-то полуграмотным армейцем, презрение к которому крупными буквами было написано на напыщенной физиономии гвардейца.

Наплевать. Промолчал – и ладно. Подполковник не спеша допил вино и сказал:

– Домна, у меня есть просьба. В моей кентурии – шестеро тяжелораненых. Транспортировать их в лагерь нежелательно. Они могут не перенести дороги.

– Разумеется, кентурион, ты можешь оставить их здесь, – серьезно ответила дочь сенатора. – Ты должен оставить их. Я лично о них позабочусь.

– Благодарю, домна. Как только я доберусь до лагеря, сразу пришлю к ним лекаря.

– Это не обязательно. Мой домашний медик жив и поможет им. Не беспокойся.

– Еще раз благодарю! – Черепанов поклонился Корнелии и вышел из залы.

С медиком удачно получилось. И (вторичная мысль) теперь у него есть повод приехать сюда еще раз.

Внизу трудились слуги. Наводили порядок. Трупы уже вытащили наружу: варваров аккуратно сложили под портиком.

Во дворе тоже царила деловая суета. Римский порядок – это порядок. В армии или на гражданке. Уцелевшие обитатели поврежденного муравейника под моросящим дождиком энергично заделывали бреши. Весело стучали молотки…

А чуть поодаль кто-то плакал. Тоненько и жалобно.

– Командир! – рядом возник Мелантий Ингенс. – Наших, которым не повезло, мы забираем с собой? Я возьму у здешних телеги, да?

– Бери, что требуется, – кивнул Черепанов. – Но не больше. Кто будет мародерствовать – яйца оторву. Это вилла сенатора Гордиана, а не варварский бург.

Сигнифер салютовал и отбыл.

– Пустое, кентурион. – Это сказал подошедший Мавродий. – Пусть поживятся солдатики. От Гордиана не убудет. Все застраховано. Тем более сенатор Антонин Антоний Гордиан – сын Марка Антония Гордиана, наместника Африки[135] . Слыхал о нем?

– Нет.

– Ты меня удивляешь, кентурион. Это одна из самых богатых сенаторских семей в империи. Не обеднеют. А солдат, который не крадет… Таких солдат не бывает.

– Мои легионеры не крадут! – отрезал Черепанов. – У них есть все, что требуется. А если кто-то думает, что ему мало, мой опцион объяснит ему ошибку. Это ему по силам.

– Вот в это я верю, – согласился субпрефект. – Я его видел.

– Командир! – перед Черепановым нарисовался Ингенс-старший. – Мы закончили!

– Что закончили?

– Развесили разбойников. По твоему приказу! – Судя по довольной физиономии, опцион явно нарывался на похвалу. – Хочешь взглянуть?

– Не хочу, но взгляну, – сказал подполковник. – Пойдем.

Да, рвение опциона заслуживало похвалы. Он действительно быстро управился. Правда, с помощью уцелевшего местного населения (помощью, оказанной с большой охотой) и с использованием качественных лесоматериалов. Но все равно очень быстро.

Сколотить и установить полсотни крестов, пусть даже не канонических, а тех, которые впоследствии назовут «андреевскими» и которые украсят военно-морской флаг «Третьего Рима» [136] , работа не хилая.