Из открытой двери его квартиры доносились Мотино заполошное тявканье, приближающееся к сердечному приступу, и чей-то недовольный голос.

Выслушав Сонино сбивчивое и торопливое объяснение по телефону, он так и не понял, что именно произошло.

– Па, там что-то случилось у нас дома. Мы с Максом приехать не можем, мы же у Гарика, за городом, на даче. Я бы тебя не дергала, но Валентина в панике! Понимаешь? – И дочь выдержала многозначительную паузу после такого заявления.

Уж как не понять!

Если Валентина в панике, значит, случилось нечто выдающееся! Сильно выдающееся из всяких рядов!

Чертыхнувшись про себя, он отложил неизменно важные дела, задвинул совещание и поехал разбираться с происшествием, ввергшим боевую домработницу в панику.

Кирилл осторожно, не производя шума, поставил портфель у двери, освобождая на всякое непредвиденное развитие событий руки, мимолетно пожалел рубашку и запонки, тут же ругнул себя за неожиданное жлобство, открыл дверь пошире, морально готовясь увидеть любую ситуацию, и неслышно шагнул через порог.

Ну, к данной ситуации он не мог бы себя подготовить – ни морально, никак, поскольку, для начала, ее надо было бы предположить, а сие стремительно приближалось к популярной некогда программе «Очевидное–невероятное».

По коридору, согнувшись пополам, пятилась прямехонько на него женщина. Правда, всей женщины, как таковой, видно не было, зато на Кирилла Степановича отчетливо надвигался женский задик, снабженный офигенно длинными ножками с изумительными точеными лодыжками.

Обладательница всей этой красоты сноровисто собирала тряпкой воду с темного элитного итальянского паркета, резкими движениями выжимала в стоящий рядом с ее правой ногой таз, шлепала орудие производства на пол, сдвигалась еще на один шаг к входной двери, то есть к Кириллу, подтягивала за собой таз, попутно отчитывая заходившуюся в припадке псину.

Мотя, носящая величавое полное имя Матильда, являлась наихилейшим йоркширом – мелкая, даже для этой карманной породы, в проплешинах на тельце, категорически не зараставших шерстью, невзирая ни на какое лечение, впустую потраченные на него дорогущие препараты и Сонькино терпение вкупе с любовью. Собственно, Соня и притащила домой это несчастье, найдя псину на помойке возле школы.

Первые несколько дней Мотя тряслась без остановки, без нее же, остановки, пищала и впадала в коллапс с перепугу, если Соня спускала ее с рук. Но довольно быстро освоилась, уверившись в безопасности своей новой, сыто-холеной жизни, делая явные «предъявы» на особое к себе отношение. Научилась совершенно мерзко лаять, чем доводила Кирилла до кровожадных мыслей и подозрения в полной вменяемости ее предыдущих хозяев.

В данный момент это недоразумение стояло на высоком стуле у барной стойки в кухне, откуда просматривался весь коридор до входной двери, пучило глаза на неизвестную поломойку, тряслось всем тельцем и припадочно тявкало на высокой ноте с одинаковыми интервалами между звуком – тяв-тяв-тяв, что означало: спасите, помогите, SOS, умираю!!!

– Животное, заткнулось бы ты! – не отрываясь от основного занятия, говорила Моте незнакомка. – Тебя даже собакой назвать нельзя, так, чих природы! Божья ошибка и недогляд! Да еще одарил же он тебя премерзейшим лаем, а! Если ты хозяев такими вот звуками потчуешь, то большой вопрос, как тебя за это до сих пор не удавили. Хотя, судя по твоему задрипанному виду, попытки предпринимались. Ты бы призадумалась, огрызок!

Кирилл хмыкнул, соглашаясь с этими утверждениями на все сто! Он-то не раз грозился Соньке выкинуть Мотю в окно за такие звуки, хорошо хоть закатывала она концерты редко, а то не удержался бы! Но с недавних пор Мотя благоговела перед хозяином, который спас ее от верной смерти, выхватив из-под падающего стула, грозившего стать для собаки гильотиной. По мелкости и затрапезности экстерьера Мотина жизнь была полна тягот и борьбы за выживание, а посему умищем она обладала незаурядным, оценив спасение своей жизни по самому высокому баллу, слушала Кирилла беспрекословно, и меж ними наступили мир и полное понимание.

Но нынче Матильда была в ударе. А выносить издаваемые ею звуки никакое человеческое терпение не способно. Но Кирилл поймал себя на том, что не прекращает «арию», отдав команду, более того, улыбается, слушая комментарии барышни, и с превеликим удовольствием рассматривает ножки и попку, туго обтянутую легкими льняными бриджиками, открывающими во всей красе идеальные икры и лодыжки.

Тело в рассматривании принимало весьма даже активное участие.

Кирилл одобрительно хмыкнул про себя что-то про реакцию тела, про женские формы в целом и про данную женскую форму, пятившуюся на него, в частности. И тут же одернул себя за неуместное проявление мужских инстинктов.

Хотя…

Когда это они – инстинкты то бишь – уместно проявлялись? Что хотят, то и воротят!

Но к делу!

– Мотя, цыц! – рявкнул господин Бойцов.

Мотя заткнулась в сей же момент, уселась и с обожанием уставилась на хозяина, выражая всем своим видом ожидание торжества справедливости и выдворения из владений чужого человека.

Девушка, услышав резкую, громкую команду, подскочила от неожиданности, развернулась на звук и испуганно уставилась на Кирилла.

А Кирилл уставился на грудь барышни. Вопрос о форме и размере этой части ее тела мягко возник во время просмотра тылов незнакомки в русле все того же потакания здоровым мужским – о-хо-хо! – инстинктам.

Осмотр женской груди занял пару секунд и был прерван внутренним окриком претендующего на интеллигентность разума, заставившим переместить взгляд на лицо изучаемого объекта.

– Что здесь происходит? – начальственным, требовательным тоном поинтересовался Кирилл.

Начальственным до глубины, с вдохновением и огоньком, потому что рассердился на себя за неуместное и откровенное рассматривание девушки. На нее тоже разозлился – ну, еще бы! – демонстрирует тут попки-груди!

И вдруг он ее узнал!

«Так! Что за дела?!» – наслоился на раздражение вопрос, следом за которым пришло разочарование.

Минуту назад он чувствовал нечто легкое, искрящееся в том, как он улыбается, слушая ее разговор с Мотей, рассматривает с удовольствием и глубоким одобрением ее формы и поругивает себя за эти рассматривания, и все мужское, недремлющее – лето, солнце, немного хулиганства, искры!

Узнавание – и все изменилось!

Потухло, испортилось, став банально циничным. А потому что он влет, сразу предположил, что она его разыскала с определенной целью! Естественное, между прочим, предположение!

Вполне естественное! А что еще он мог предположить?

– Что вы здесь делаете? – арктически ледяным тоном затребовал немедленного ответа господин Бойцов.

Испуг от его неожиданной и громкой команды собаке исчез из ее глаз быстро, сменившись узнаванием и легким удивлением. Она улыбнулась, как на приеме, светски, без участия в улыбке глаз, что выглядело бы даже комично: босая, с половой тряпкой в руке, а туда же – на бал!

Если бы он ее не узнал – комично! А при таком раскладе что они имеют – подтверждение всех его мгновенных подозрений.

Вот на все сто пудов!

Она развела руки в стороны, указывая на разлитую по полу воду:

– Спасаю вашу собственность.

– Со своей собственностью я разберусь сам! – отрезал Бойцов, не меняя арктической холодности тона.

На резкость заявления девушка отреагировала весьма своеобразно, не соответственно уже приписанной ей Кириллом роли, – сверкнули, сузившись, зеленые колдовские глаза, распрямились плечи, и, не уступая ему ни полградуса арктической температуры тона, она ответила:

– Отлично!

И швырнула тряпку к ногам Кирилла.

Тряпка плюхнулась в воду на полу, как жирная лягушка в болото, пипа суринамская – самая большая лягушка в мире. Или жаба? Что сути не меняет. Данная тряпочная пипа, шлепнувшись определенным презрительным образом, обдала обшлаги его брюк и туфли каскадом брызг.