Она тихонько плакала каждую ночь в подушку оттого, что никак не могла понять, за какой ужасный поступок ее все разлюбили!

Это потом, много лет спустя взрослая и мудрая Катерина осознала, во что превратили родители жизнь двух маленьких девочек.

А тогда… Мама взвалила на двенадцатилетнюю Лиду всю тяжесть своей несостоявшейся личной жизни, пропитанной ненавистью к отцу и нескончаемыми обвинениями, сделала из старшей дочери поверенную подружку. Она стала выпивать вечерами после работы и, усадив дочь рядом, часами жаловалась ей на жизнь, вселяя в ребенка уверенность, что отец последняя сволочь, а Катерина как две капли воды похожа на него, его обожаемая доченька! А вот Лидочку он не замечал!

Весь этот бред брошенной обиженной женщины, как поток помоев, вылился на двенадцатилетнюю девчушку, исковеркав ее сознание, да и всю жизнь.

К тому же мать взвалила на Лиду все хозяйственные дела, действительно много работая, а вечера предпочитая проводить за рюмкой, смакуя свои несчастья. И Лида, наслушавшись матери, стала видеть в Катерине источник вечного раздражения и недовольства, тем более что в силу малолетства сестра не могла разделить с ней все хозяйские заботы.

Отца Катерина увидела через полгода.

Родители развелись и поделили между собой детей.

Катюшка с папой прожили вместе три непростых месяца. Холостому мужику, много работающему, живущему на съемной квартире, пользующемуся успехом у женщин, совсем не до семилетнего ребенка, о котором надо заботиться. Но он старался, как мог.

Катюшу перевели в другую школу, рядом с домом, где они жили. В школу и из школы она ходила сама, без сопровождения, как и большинство детей в те годы, – ключ от квартиры на шее, на длинном черном шнурке, чтобы открывать дверь не снимая. Ела в основном яичницу, которую научилась готовить, или разогревала то, что имелось в наличии, в кастрюльках. «Наличие» появлялось редко, когда тетя Оксана, папина подруга, приходила в гости и готовила.

Тетю Оксану, как и всех остальных, кроме папы, Катька тоже раздражала. Девочка к тому времени уже привыкла к такому отношению и не удивлялась, окончательно уверившись, что таки сотворила нечто ужасное, про которое все знают, и простить ТАКОЕ никак нельзя, а значит, и любить ее нельзя!

И жила теперь с этим знанием.

Откуда же знать-понимать ребенку, что тетя Оксана имела свои женские виды на отца, а в них ну никак не входила восьмилетняя девочка от первого брака.

Настало лето, и деть Катерину отцу было совсем некуда. Его родители, Катькины бабушка и дедушка, жили далеко – в Латвии, и к ним почему-то отправить ее никак нельзя, к маме – нечего и думать! О лагере папа не позаботился, и болталась Катерина целыми днями на улице, предоставленная самой себе и рассеянному пригляду соседки, у которой и своих детей имелось в количестве двух душ.

Вот тогда и наступил тот самый день!

Всем своим существом Катюшка чувствовала, что надвигается что-то плохое, мрачное. Что это может – ну а вдруг! – оказаться хорошее, привыкший к исключительно плохим переменам ребенок и не рассматривал как вариант.

Папа все чаще смотрел на нее задумчиво и грустно, тяжело вздыхал, отводя взгляд, гладил по голове большой теплой ладонью и снова тяжело вздыхал. А Катька замирала пойманным кроликом, ожидая беду.

И она не замедлила явиться – ждали? – пришла!

Однажды он так повздыхал-повздыхал, погладил погладил ее по голове и печально сказал:

– Катюша, тебе надо собрать свои вещи. Я отвезу тебя к бабушке.

– В Латвию? – удивилась Катька.

– Нет, – покачал головой папа и загрустил еще больше, – к Ксении Петровне. Маминой маме.

– Нет! – забыла дышать от ужаса Катерина.

Свою бабушку Ксению Петровну Александрову она видела два раза в жизни, и ей вполне хватило. Вот более чем!

Суровая, холодная, худая старуха, основным жизненным кредо которой были жесткая дисциплина и порядок!

Дисциплина, порядок, подчинение наистрожайшему жизненному расписанию!

Дети, как разрушители двух священных постулатов, представляли для нее кровных классовых врагов, со всеми вытекающими из этого последствиями и мероприятиями по полному перевоспитанию. Даже от воспоминаний о тех двух встречах Катьке становилось плохо и холодно в животе.

– Пожалуйста, папочка! Не отдавай меня бабушке! Я буду очень хорошо себя вести! – стараясь не заплакать, взмолилась Катька.

– Да куда еще «хорошо»! – возмутился папа. – Ты и так как идеальный ребенок себя ведешь! Господи! – выдохнул он и прижал к себе дочь. – Бедная моя девочка! Что же мы с матерью с тобой сделали!

– Папочка, ты меня не отдашь? – Она обвила его шею ручонками.

Она так надеялась!

– Я не могу, детка, – у него слеза потекла по щеке, – мне надо в командировку, а оставить тебя не с кем. Это всего на месяц!

В квартире у бабушки пахло дезинфицирующими средствами, немного хлоркой, лавандой и еще чем-то, относящимся к чистоте, возведенной в степень больших чисел.

Катьку оставили стоять в коридоре, возле сумок со своим барахлишком, она давно хотела в туалет, писать, но боялась и звук издать, переминалась с ноги на ногу, и сердчишко билось от страха быстро-быстро и громко, она его слышала.

Взрослые ушли в кухню, закрыли за собой дверь и о чем-то долго говорили, оставив ее в прихожей.

– Стой здесь! – приказала бабушка Катерине.

И так она это сказала, что Катька приросла к месту и ни за что, ни за что не сдвинулась ни на сантиметр, даже если б описалась или сердце выскочило из груди.

Дверь, отделяющая кухню от коридора, открылась, к ней вышли бабушка и папа.

Отец быстро чмокнул дочь в щеку, погладил по голове и молча покинул квартиру. Долгую ужасную минуту бабушка и внучка смотрели друг на друга.

– Иди за мной! – нарушила молчание приказом Ксения Петровна, возвращаясь в кухню.

Катьке предстояло еще узнать, что разговаривала бабушка Александрова только таким тоном, в форме приказа, не допускавшим ни малейшего намека на возражения.

Она села на стул, поставила перед собой внучку, прижала ее руки по швам сухими холодными ладонями, осталась довольна выправкой и, отпустив ребенка, произнесла речь:

– Слушай внимательно и запоминай навсегда. Повторять не буду. Жить мы станем вместе, и жить по моим правилам. Ты для меня обуза, мне совсем не нужен никакой ребенок на старости лет, но так случилось, что тебя некуда деть. Предупреждаю: если ты недисциплинированна и станешь мне слишком в тягость своим поведением, я отдам тебя в интернат. Подъем в семь утра, полчаса на застилание кровати и утренние процедуры, завтрак в семь тридцать, наведение порядка после завтрака, в семь сорок пять ты выходишь из дома и идешь в школу. Опоздаешь на завтрак – останешься голодной. Поскольку сейчас каникулы, в семь сорок пять ты выходишь из дома и гуляешь два часа. В девять сорок пять возвращаешься и помогаешь в уборке квартиры и готовке. В пятнадцать ноль-ноль обед, наведение порядка на кухне после обеда…

Она еще долго и много говорила, Катька не слушала, боясь, что прямо сейчас описается, да и не могла запомнить всего. Но бабушка-надзиратель предусмотрительно написала на листке бумаги поминутное расписание распорядка дня, которое и вручила стоявшей по стойке «смирно», боявшейся шевельнуться внучке.

А Катюшке все казалось, пока говорила Ксения Петровна, что ее, как собачку Тотошку, посадили в клетку и бабушка большим железным ключом закрывает замок этой клетки.

Тотошку она видела в зоомагазине, куда они ходили с одноклассницей Верой, с которой сидели за одной партой, еще в той, первой, школе. И повел их в этот замечательный магазин Верин папа, выбирать дочке подарок на день рождения.

Там стояла клетка из железных прутьев, а в клетке, на полу, устроив морду на скрещенные лапки, лежал пушистый песик и смотрел на всех грустными глазами.

К прутьям клетки прикрепили табличку, Катерина прочитала: «Тотошка», большими буквами, там еще что-то написали ниже, мелкими буковками, но это пока она прочитать не умела.