«Красавица и Чудовище», – подумал Дейн, глядя на себя в зеркало.

– Если мне не станет лучше, твои колени мне послужат подушкой на пути к Девону, – сказал он.

Она засмеялась и вышла.

В половине восьмого утра в двух милях от Эймсбури Дейн сидел, прислонившись к огромному камню над равниной Солсбери. Перед ним расстилалось зеленое волнистое одеяло с редкими желтыми прямоугольниками созревших полей. Пейзаж был утыкан отдельными домиками, местами попадались стада овец и коров, словно их лениво разбросала рука гиганта. Та же небрежная рука воткнула рощицы на горизонте и на небольших полянках между склонами холмов.

Дейн поморщился: одеяло, полянка, неуклюжая рука… Не надо было глотать благовонную жидкость, которую дала Джессика. Только он начал себя чувствовать лучше, как его снова охватила жажда.

У него не было женщины несколько недель… месяцев. Если он в ближайшее время не получит облегчение, придется кого-нибудь покалечить. Побольше народу. Избиение Эйнсвуда ни на йоту не улучшило его состояние. Пьянство только ненадолго оглушило. Может, можно было подыскать проститутку подходящих габаритов, но Дейн подозревал, что толку будет не больше, чем от пьянства и драки.

Он хотел свою нежную, прискорбно хрупкую жену и был не способен трезво мыслить с той минуты, как ее встретил. Было тихо. Когда она двигалась, он слышал шелест дорожного платья. Дразнящий шорох приближался, и Дейн старательно смотрел прямо перед собой, пока она не остановилась в метре от него.

– Как я понимаю, один из камней упал не так давно, – сказала она.

– В тысяча семьсот девяносто седьмом году, – сказал он. – Мне говорил итонский приятель. Он заявил, что камень подняли в тот день, когда я родился. Так что я подсчитал. Он не прав. Мне в то время было уже полных два года.

– Осмелюсь предположить, ты кулаками вбиваешь истину в своих школьных друзей. Ведь это был Эйнсвуд?

Несмотря на короткую утреннюю прогулку, она выглядела усталой. Слишком бледная, вокруг глаз – тени. Его вина.

– Кто-то другой, – коротко сказал он. – И не думай, что я скандалю с каждым дураком, который пытается упражнять на мне свой слабый умишко.

– Ты не скандалил, – сказала она. – Ты самый умный боец из всех, кого я видела. Я бы сказала, интеллектуальный. Ты раньше самого Эйнсвуда знал, что он сделает.

Она отошла к упавшему камню.

– Не понимаю, как ты управился с одной рукой. – Джессика бросила зонтик на камень и встала в стойку, сжав кулаки. – Я думала: как он сможет защищаться и бить одновременно? Но ты сделал иначе. – Она отвела голову в сторону, будто уклоняясь от удара, и прыгнула назад. – Ты уклонялся, отступал, завлекал его, чтобы он впустую расходовал силы.

– Это было нетрудно, – сказал Дейн, опешив от удивления. – Он был не такой подвижный, как мог бы быть. Не такой быстрый, как в трезвом состоянии.

– Я трезвая. – Джессика вспрыгнула на камень. – Иди сюда, посмотришь, насколько я быстрая.

На ней была шляпа из итальянской соломки с цветами и атласными лентами, которые она завязала под левым ухом огромным бантом. Дорожное платье – обычное модное безумие из оборок, кружев и пышных рукавов. Над локтями рукава были стянуты атласными завязками, так что они становились похожими на шары. Внизу завязки болтались до середины локтя.

Дейн не помнил, чтобы видел что-либо столь же смехотворное, как эта глупая фемина в боксерской стойке на камне. Он подошел, кривя рот:

– Расслабься, Джесс. Ты выглядишь совершенно безмозглой.

Она выбросила вперед кулак. Он рефлекторно отклонил голову, и она промазала, но всего на волосок.

Дейн засмеялся, и что-то ударило его по уху. Он прищурился. Она улыбалась, в серых глазах вспыхнули искры, близнецы-проказницы.

– Тебе не больно, Дейн? – с преувеличенной заботой поинтересовалась она.

– Ты думаешь, что можешь причинить боль вот этим? – Он схватил ее за руку.

Она потеряла равновесие, споткнулась и уцепилась за его плечо.

Ее рот был в нескольких дюймах от его.

Дейн впился в нее свирепым поцелуем, выпустил ее руку и обнял за талию.

Голову пригревало утреннее солнце, но он ощущал его как дождь, как летнюю грозу, гром желания гремел в ушах, колотилось сердце.

Он углубил поцелуй, он пил сладкий жар ее рта, и его опьянил ответный поцелуй. Языки сплетались в дразнящем танце, у него кружилась голова. Нежные руки обвили его за шею и сдавили. Круглые груди прижимались к его груди. Его рука скользнула вниз и подхватила округлые ягодицы.

«Моя!» – подумал он. Легкая, нежная, скругленная до сладостного совершенства – и его. Его собственная жена соблазняет его невинным, распутным ртом. Как будто хочет его, как будто чувствует то же, что и он, – безумную, изматывающую потребность.

Не размыкая губ, Дейн снял ее с каменного пьедестала, положил на твердую землю… и тут хриплый крик откуда-то сверху вернул его к действительности.

Отвратительная ворона бесстрашно опустилась на камень и повернула к Дейну носатый профиль, одним глазом поглядывая с насмешливым изумлением.

Большой Клюв – так назвал его вчера Эйнсвуд. Одна из его старых итонских кличек – Уховертка, Черный Мавр и прочие нежности.

Дейн покраснел и отвернулся от жены.

– Поехали, – сказал он, в резком голосе слышалась горечь. – Не можем же мы весь день тут околачиваться.

Джессика слышала эту горечь, видела, как покраснела оливковая кожа. Несколько мгновений она боялась, что чем-то его обидела или вызвала отвращение, но он наклонился и подал ей руку. Взяв его за искалеченную руку, она ее сжала, а он посмотрел на нее и сказал:

– Ненавижу ворон. Горластые, грязные.

Джессика предположила, что лучшего объяснения он просто не нашел.

– Как я понимаю, это потому, что ты очень высокородный, породистый. Для меня она – часть пейзажа. Я нахожу все это очень романтичным.

Он усмехнулся:

– Думаю, ты хотела сказать «очень варварским».

– Нет. Я была в руках мрачного, опасного героя среди руин Отоунхенджа, на древнем месте, полном загадок. Сам Байрон не написал бы более романтичную сцену. Я знаю, ты уверен, что в тебе нет ничего романтичного, а если бы нашел хоть косточку романтизма, ты бы ее сломал. Но можешь не беспокоиться, я никому не скажу.

– Я не романтичный, – упрямился Дейн. – И уж конечно, не высокородный. А что касается «породистый» – так ты знаешь, что я наполовину итальянец.

– Твоя итальянская половина тоже голубой крови, – сказала она. – Герцог д’Абонвиль сказал мне, что твоя мать из древнего флорентийского дворянского рода. Кажется, именно это примирило его с нашим браком.

Он выдал серию незнакомых слов, она предположила, что это ругательства на языке его матери.

– Он собирается жениться на Женевьеве, – утешая, сказала Джессика, – поэтому так обо мне заботится. В их союзе есть свои плюсы. Он будет держать Берти в руках, а это значит, что в будущем тебя не будут беспокоить финансовые затруднения моего брата.

Дейн задумчиво молчал, пока они не вернулись в карету. Вздохнув, он откинулся на спинку диванчика и закрыл глаза.

– Романтичный. Высокородный. Порода. И тебе служит утешением, что любовник бабушки будет держать в руках твоего безмозглого брата. Знаешь, Джессика, ты умалишенная, как и другие члены – в том числе перспективный член – твоей семьи лунатиков.

– Ты собираешься спать? – спросила она.

– Мог бы, если ты попробуешь помолчать три минутки.

– Я тоже устала. Не возражаешь, если я прислонюсь к тебе? Я не могу спать, выпрямившись.

– Сначала сними эту идиотскую шляпу, – пробормотал Дейн.

Она сняла шляпу и положила голову ему на руку. Через мгновение он чуть-чуть подвинулся, чтобы ее голова легла ему на грудь. Так было удобнее.

Это также было утешением, в котором Джессика сейчас нуждалась. Позже она разберется, что оттолкнуло его во время их объятия и почему он так напрягся, когда она заговорила о семье его матери. А пока она была довольна тем, что было восхитительно похоже на внимание к ней со стороны мужа.