— Но как, черт подери, ты собираешься это сделать?

— Обычно пароль записывают где-нибудь на клочке бумажки под рукой. Или же выбирают в качестве кода имя своей матери или детей…

— У Ронсара есть дочь Лаура, — подсказала Ниема.

— Дочь? У нас об этом не было никаких сведений, — пробормотал Джон.

— Она инвалид. Он обожает ее и скрывает от посторонних. О ее существовании знают всего несколько человек — в целях безопасности, конечно. Она так тяжело больна, что, возможно, проживет недолго. — Ниема с болью в сердце вспомнила осунувшееся бледное личико Лауры, огромные голубые глаза, так похожие на глаза ее отца, и ее непокорный практичный ум.

— В таком случае все, что с ней случится, он примет близко к сердцу, — задумчиво промолвил Джон.

Ниема выпрямилась в кресле и резким движением сняла очки, чтобы он мог видеть, как гневно сверкают ее глаза.

— Не смей и думать об этом, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Если ты хоть пальцем тронешь ребенка, я… — Не придумав достаточно сурового наказания, она вперила в него ненавидящий взгляд.

— Я сделаю то, что посчитаю нужным, — спокойно возразил он. — И ты это знаешь. Чтобы выполнить задание, я готов на все.

— Да, я слышала про тебя такое, — тихо сказала она с еле сдерживаемой яростью. — Говорят, что ты убил собственную жену, так что тебе стоит обидеть ребенка?

Между ними воцарилось тяжелое молчание. Лицо Джона стало бесстрастным, взгляд — холодным и пустым.

— Ее звали Венеция, — наконец произнес он еле слышно. — Ну, отчего же ты не спрашиваешь меня, почему я сделал это? И как это случилось? Может, я ее застрелил, свернул ей шею или перерезал горло? А может, сбросил из окна тридцатого этажа? Мне приходилось слышать все эти варианты. Так какой из них, на твой взгляд, наиболее правдоподобен?

У нее перехватило дыхание. Ей хотелось ударить его, сказать что-нибудь колкое и ядовитое, и вот она добилась своего. Она не верила во все эти жуткие рассказы, не верила, что он вообще был когда-то женат. И теперь, узнав, что это правда и его жену звали Венеция, она поняла, что слухи эти небеспочвенны.

— Так это правда? — насилу вымолвила Ниема. В горле у нее пересохло. — Ты убил ее?

— Да, — коротко ответил он и откинулся на спинку кресла, увидев, что к ним возвращается официант.

Ниема шагала рядом с ним по цветущей лужайке. Она так и не смогла оправиться от шока — его признание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Но она не решилась расспрашивать его — сначала ей мешало присутствие официанта, который принес заказ, разлил вино по бокалам, осведомился, не желают ли гости чего-нибудь еще, и только он удалился, как рядом «случайно» оказался Ронсар и остановился поболтать.

У Ниемы слова не шли с языка; она выдавила несколько фраз в ответ на расспросы Ронсара, но в горле у нее было сухо, как в пустыне, даже минеральная вода не помогала. С трудом проглотив ленч, она даже вспомнить не могла, каковы были на вкус блюда.

После ленча Джон натянул брюки на высохшие плавки и повел ее в сад. Жаркое солнце приятно согревало кожу, но сердце Ниемы сжимали холодные тиски. Легко быть наивной и верить в добро и справедливость. А что делать тому, кто, как она, познал и боль, и ужас, и горечь утраты? И как смог он пережить эту трагедию?

— Джон, прости, мне так жаль, — прошептала она.

Он взглянул на нее с немым изумлением. Возможно, ему кажется, что она должна чувствовать к нему отвращение и ненависть за то, что он сделал. Ниема постаралась подобрать подходящие слова.

— Я не хотела причинить тебе боль. Откровенно говоря, я не верила во все эти разговоры, иначе никогда не произнесла бы этого вслух.

— Причинить мне боль? — повторил он с совершенным безразличием. Она не могла угадать выражение его глаз, скрытых за темными стеклами очков, и ей захотелось сорвать их с него. — Правда есть правда. Тут уж ничего не попишешь.

Его рука, теплая и сильная, слегка сжимала ее пальцы, чтобы ей не было больно. Он и раньше обращался с ней исключительно бережно — даже в Иране, несмотря на всю ее явную антипатию и открытую враждебность по отношению к нему. Он спас ей жизнь и утешал ее, когда она оплакивала свою потерю.

— Да, правда есть правда, но порой не все так просто. Что же на самом деле произошло? Она была двойным агентом?

Он неопределенно хмыкнул. Ниема в отчаянии сжала его руку.

— Ответь мне.

Джон остановился и посмотрел ей в лицо.

— Иначе что?

— Ничего. Просто расскажи все, как было.

Он молчал, и она решила, что он не согласится. Но тут он пожал плечами и произнес:

— Ну да, она была двойным агентом. И занималась этим за деньги. У нее не было родных в Советском Союзе или Восточной Германии, а также других смягчающих вину обстоятельств. Ее семья жила в Америке и не имела никакого отношения к разведке. Ей просто нужны были деньги.

Итак, он не собирается оправдывать свою жену и считает ее изменницей.

Это явилось бы ударом и для любого другого, а каково было Джону, который всю жизнь посвятил служению интересам своей страны?

— И как ты об этом узнал?

Он двинулся вперед по дорожке.

— Предательство Венеции раскрылось не сразу, однако я уже давно начал ее подозревать. Я подстроил ей ловушку, и она попалась.

— Она не догадывалась, что ты ее подозреваешь?

— Конечно, догадывалась. Она была на редкость умна. Но я подложил в ловушку приманку, от которой она не могла отказаться: имена двух наших высокопоставленных «кротов»в Кремле. Самому Олдричу Эймсу не удалось заполучить эту информацию. — Джон сурово сжал губы. — Я чуть не опоздал и едва успел захлопнуть мышеловку. Это случилось в разгар «холодной войны», и секретная информация ценилась очень высоко, так что она не решилась передавать ее по обычному каналу. Она сняла трубку, позвонила в советское посольство и попросила политического убежища, поскольку прекрасно понимала, что я до нее непременно доберусь, и хотела было сразу назвать имена.

Он с трудом перевел дух.

— Я застрелил ее, — наконец вымолвил он, уставившись взглядом в массивную каменную ограду. — Я мог бы просто ранить ее, но не стал этого делать. То, что она знала, имело слишком большое значение: я не мог рисковать такими ценными «кротами». Их надо было оставить на месте. Она уже успела сказать своему начальнику, что знает их имена; они бы перерыли небо и землю, чтобы ее разыскать, как бы далеко мы ее ни упрятали, в какую бы тюрьму ни поместили, какую бы охрану ни поставили. Поэтому я ее убил.

Они молча продолжали путь, переходя от клумбы к клумбе и любуясь искусно спланированным садом. Ниема по-прежнему сжимала его руку в своей и размышляла над тем, какой же силой воли обладал этот человек, вынужденный совершить такое, что просто не укладывалось в голове. Но он не искал себе оправданий, не пытался обелить себя или исказить факты. Он не один год жил с этим бременем, продолжая делать то, что делал.

Многие посчитали бы его чудовищем. Впрочем, им не дано видеть дальше собственного носа: они будут осуждать его за то, что он убил свою жену, или же просто посчитают, что никакая информация не стоит таких жертв. Но те, кто постоянно ходит по лезвию ножа, лучше знают, что имеет значение, а что нет. Даллас отдал жизнь за свою страну в другой битве, однако в той же войне.

Джон спас тысячи жизней, а не только тех двух «кротов». Советский Союз распался, перестала существовать Берлинская стена, и мир вроде бы в безопасности. Но он продолжал работать на передовой, подставляя себя под пули.

— А почему она не выдала тебя? — спросила Ниема. — За твою голову много бы дали.

— Спасибо на добром слове, — сухо заметил он. — Однако я стою гораздо меньше тех двоих. Мне доверяли, меня считали благонадежным, и поэтому я был ей полезен как прикрытие, но она и сама имела доступ к секретной информации на самом высоком уровне.

— Я даже представить себе не могу, как тебе удалось это пережить, — с горечью промолвила она и снова сжала его руку, пытаясь без слов сказать ему о том, как она сочувствует ему и как раскаивается в том, что затронула эту больную тему.