Работала она, впрочем, усердно, и он решил простить ей эту невольную, надо полагать, дерзость. И, тем не менее, на душе его заскребли кошки. Он точно знал, что божественный Огус не требовал человеческих жертвоприношений. А значит, Атемис действовал своей волей, не удосужившись даже формально, через Элема, узнать мнение быка. В Эбире и во времена благословенного Доху-о-доху казнили виноватых. Но ведь Атемис приносил в жертву не только врагов божественного быка, но и его почитателей, не делая между ними разбора. Зачем? Вот этого Элем скромным разумом эбирского барабанщика постичь не мог. Одно он знал совершенно точно: после этих казней и жертвоприношений весь Эбир сейчас объят страхом. Чтобы понять это, ему не надо было даже выходить на улицу и опрашивать людей, ибо он сам был эбирцем, и страхи горожан были его страхами, а их мысли были его мыслями. Нет, не Огуса сейчас боятся горожане, а жреца Атемиса и его рогатых подручных, поскольку именно в их воле сейчас ткнуть пальцем и в виновного и в не виновного и тем самым решить его судьбу. Элему вдруг пришло в голову, что всё это, наверное, неправильно. Что священный страх перед Огусом, это одно, а липкий и противный ужас перед жрецами, это совсем другое. Может быть даже постыдное, но уж никак не священное. Стоило бы, наверное, поговорить об этом с Элией. Вот только захочет ли знатная дама говорить с простым барабанщиком, ведь Атемису она верит безгранично. И не исключено, что напрасно. Однако спорить с божественной коровой себе дороже. Уж очень своенравна дочь Улека. Взять хотя бы эту историю с Сегией, одной из бывших жён Доху-о-доху, ныне перешедшей в наследство то ли Элему, то ли божественному быку. Огус, правда, был к Сегии равнодушен, а Элем и вовсе считал, что скандальную бабёнку лучше отправить к Регулу, который бесспорно заслужил это сокровище своими трудами на священной плите. Но мнение Элема по этому поводу как раз никого не интересовало, а непокорную Сегию божественная корова Огеда приказала отстегать бичами, как самую распоследнюю рабыню. Случай, конечно, неслыханный в благословенном Эбире, где свободных женщин имели право наказывать только их мужья. После столь решительного демарша Элии ропот среди её бывших товарок мгновенно заглох, а Сегия и вовсе превратилась в верную рабыню божественной коровы. Правда, Элем в показную покорность Сегии не верил, скорее уж у него были все основания подозревать выпоротую бабёнку в предательстве. Наверняка она имеет какое-то отношение к недавнему покушению на божественную Огеду. Другое дело, что у Элема нет никаких доказательств вины Сегии. Как нет у него доказательств против Юдиза, одного из подручных Атемиса. Элем как-то раз отважился намекнуть верховному жрецу на возможную связь Юдиза с Регулом, но Атемис бросил на барабанщика такой взгляд, что у него сразу же язык прирос к нёбу. А ведь обеспечение безопасности божественной коровы входит в обязанности жреца. Очень может быть, что Атемис уверен во всемогуществе божественного быка, который защитит свою корову от происков врагов. Но у Элема в этой связи есть кое-какие сомнения. И сомнения эти он не только вслух не решился бы высказать, но даже и мысленно формулировать не спешит. Ибо даже лёгкая тень этой мысли, невидимкой проскальзывающая в мозгах, повергает его в священный трепет и отдаёт дрожью в коленях. Нет, не может такого быть, что у божественного быка нет разума. Не может и всё тут. Скорее всего, это разум такого высокого порядка, что он доступен пониманию только избранных: жреца Атемиса скажем, божественной коровы Огеды, но уж никак не простого эбирского барабанщика.
Чеботарёву Рекуновский дом понравился – солидный был дом, вполне приличной архитектуры, облицованный белой плиткой. И как-то очень к месту здесь были стальные двери, преграждающие вход в разбойное гнездо рыцаря российских реформ.
Гостеприимный хозяин поднялся гостям навстречу, но руки не подал – видимо опасался, что она так и останется висеть в воздухе, не найдя опоры в ответном жесте. Кроме Рекунова в обширном холле первого этажа находились ещё трое: Халилов, Селянин, которых Чеботарёв предполагал здесь увидеть, и Тяжлов, присутствие которого в Рекуновских хоромах явилось для него неожиданностью. Тяжлов занимал высокий пост в областной администрации, и с его стороны не слишком красиво было афишировать перед следователем прокуратуры столь предосудительные знакомства. Но, похоже, мистер Икс, как называет его Корытин, решил не стесняться, в виду складывающихся драматических обстоятельств, и его присутствие должно было охладить пыл слишком уж прыткого следователя. Кивнул он гостям, впрочем, довольно дружелюбно.
– Не скрою, господа, – Рекунов сопроводил свои слова приглашающим садиться жестом, – я удивлён вашим визитом. Давненько я уже не беседовал с работниками прокуратуры.
Чеботарёву понравилась и мебель в Рекуновском доме – надёжная и со вкусом подобранная. На стенах несколько картин, а по углам две вазы, то ли японские, то ли китайские, на изящных подставках красного дерева.
– Я пришёл к вам не как следователь, а как частное лицо, – Чеботарёв вежливо кивнул головой, принимая из рук красивой белокурой женщины чашечку кофе. – Вскрылись некоторые обстоятельства, господа, о которых я хочу вам поведать. – А вы уверены, что эти обстоятельства касаются именно нас? – спросил Селянин, чуть скосив глаза на Корытина, который с небрежным видом развалился в соседнем кресле.
Костюм на Селянине был отличного покроя, а вот галстук ни к чёрту не годился, во всяком случае, Чеботарёв порекомендовал бы ему более скромную расцветку. – Я не буду ходить вокруг да около, – спокойно продолжал Виктор. – Хочу только предупредить, что разговор наш неофициальный, и сведения, которые я вам сообщу, не подлежат широкой огласке. Это в первую голову в ваших же интересах. – Вы нас заинтриговали, господин Чеботарёв, – вежливо откликнулся Рекунов, но вежливость эта была усмешливой, намекающей гостям, что хозяева люди занятые и временем для долгой беседы не располагающие. – Скажу сразу, речь пойдёт не о ваших финансовых дёлах с Ксенией Николаевной Костиковой, хотя я в курсе возникших между вами недоразумений. Меня интересует высокий, худой, прямой как палка старик.
– Какой ещё старик? – искренне удивился Рекунов. – Жрец Атемис, – пояснил с кривой улыбочкой Корытин. – Настоятель храма Огуса в Эбире.
– Я вас не понимаю, господа, – обиженно развёл рунами Тяжлов. – Мы что, собрались здесь шутки шутить? – Если вы, Николай Ефимович, считаете, что четыре трупа, это всего лишь невинная шутка, то тогда мы можем закончить беседу, – холодно заметил Чеботарёв. – Однако в этом случае у вас есть шанс стать трупом пятым и боюсь, что вами этот список не будет закрыт.
– На что вы, собственно, намекаете, Виктор Васильевич? – нахмурился Тяжлов. – Я намекаю на убийство Паленова и тройное убийство в тупике. У нас есть все основания полагать, что здесь не обошлось без человека, которого мы пока называем жрецом Атемисом.
Ответом Чеботарёву было скептическое молчание. Похоже, собравшиеся здесь люди знали кое-что об убийстве предпринимателя и рассматривали Чеботарёвский рассказ то ли как неуместную шутку, то ли как неумелую провокацию.
– Я вовсе не утверждаю, что Паленова самолично убил жрец Атемис, но я знаю, что он его подставил под пулю. – Каким образом? – выказал некоторые признаки беспокойства Рекунов. – Статьей Резанова, – пояснил Чеботарёв. – Именно она стала причиной смерти Паленова, который, к слову сказать, никогда с Костиковой связан не был и пострадал безвинно.
– А почему вы решили, гражданин следователь, что нас интересует смерть этого Паленова, был он там связан с Костиковой или нет?
– В таком случае вы, Игорь Витальевич, единственный человек в городе, которого это происшествие оставило равнодушным.
Рекунов засмеялся, но смех его не был поддержан и быстро умер в настороженной тишине.
– Вы хотите сказать, – угрюмо бросил Тяжлов, – что этот жрец Атемис прикрывает Ксению Николаевну и руководит её действиями в своих интересах?
