– Я не стану в этом участвовать, и мне все равно, какие будут последствия. То, чего вы требуете, – это не просто чудовищно, это омерзительно. Можете на меня не рассчитывать!

Наступило продолжительное молчание. В конце концов Дитц сказал:

– Ну хорошо. Никто не станет принуждать вас силой.

– Очень любезно с вашей стороны!

– Однако ваше решение окажется жестоким ударом для вашего деверя.

– Для моего… Вы хотите сказать, для мистера Броуди? Этот человек не имеет никакого отношения к Николасу, – заявила она вопреки очевидности. – Такой человек, как он, не заслуживает лучшей доли. Пусть гниет в тюрьме до конца своих дней!

С этими словами Анна повернулась к ним спиной, чтобы скрыть свои пылающие щеки. Вот уже целые сутки она переживала в памяти встречу с ненавистным мистером Броуди, безуспешно пытаясь выбросить из головы беспощадно четкие воспоминания. Даже в эту минуту она внутренне съежилась от стыда и унижения, вспоминая, как сама начала тот незабываемый поцелуй и как ей это понравилось.

Крепко зажмурив глаза и покусывая костяшки пальцев, Анна попыталась отбросить преследующий ее образ, но это не помогло: усилием воли невозможно было прогнать из памяти мгновенно вспыхнувшее, захватывающее наслаждение, которое она испытала в его объятиях.

В долгие часы перед рассветом она молилась, чтобы это оказалось кошмарным сном, но от горькой правды некуда было деться. Случившееся казалось неслыханным кощунством, изменой Николасу, и тем не менее ей пришлось признать, что все происходило наяву. Анна никак не могла изжить в душе самый предательский, самый позорный момент: когда она уже поняла, что это не Николас, и все-таки позволила ему себя обнимать.

– Может, ему бы и следовало гнить в тюрьме, – говорил между тем Дитц, – но поскольку вы отказались с нами сотрудничать, придется его повесить.

Анна медленно обернулась. Ей пришлось облизнуть губы, чтобы заговорить, но даже после этого ее голос не поднялся выше шепота:

– Что?

– Я говорю, поскольку…

– Вы лжете! Он согласился участвовать в вашей авантюре, он свое слово сдержал, и теперь вы не можете его казнить. Вы это говорите, чтобы оказать на меня давление. Это возмутительно.

Дитц оттолкнулся от стены, собираясь уходить.

– Уверяю вас, мои слова – не блеф, а чистая правда. Можете сколько угодно твердить, что это несправедливо, но если вы нам не поможете, мистеру Броуди придется вернуться обратно в бристольскую тюрьму, где его первоначальный приговор будет приведен в исполнение.

Он подошел к двери.

– Вам предстоит принять нелегкое решение; поверьте, я сочувствую вашему горю, хотя со стороны может показаться, что это не так. Я готов сделать для вас все, что в моих силах. Даю вам слово, что вся эта история никогда не выйдет наружу и не станет достоянием гласности. Что касается вашей личной безопасности, она будет обеспечиваться круглосуточно.

Еще с минуту он пристально смотрел на Анну, потом открыл дверь и вышел.

Застывшая, онемевшая, она неподвижно уставилась в пол. В голове у нее царил сумбур. Эйдин что-то говорил… спрашивал, остаться ли ему с ней.

– Нет! Это вы во всем виноваты – вы шпионили за Ником, именно вы сообщили, что у него есть брат-близнец! Если бы не ваше вмешательство…

Анна отвернулась, не смея взглянуть в глаза Эйдину. Никогда раньше ей не случалось говорить со своим другом в таком тоне. Она сама испугалась своих чувств.

Голос О'Данна прозвучал уныло и безнадежно:

– Дорогая моя, если бы вы знали, как я сам об этом сожалею.

– Простите меня, Эйдин, простите! Я знаю, вы ни в чем не виноваты. Просто не представляю, что стало бы со мной, если бы вас здесь не было.

Он неловко взял ее за руку:

– Я пытался отговорить Дитца, поверьте мне, но он и слушать не хотел. Я ему сказал, что он подвергает чрезмерному риску ваше здоровье.

– Мое здоровье? Вы хотите сказать – из-за удара по голове?

– Нет, не только. Я имел в виду ваше общее состояние.

Она бессознательно приложила руку к груди, потом невесело рассмеялась.

– Жаль, что мне самой не пришло в голову сослаться на слабое здоровье, но ведь это неправда. Я здорова, Эйдин, и вы это знаете.

– Я знаю только одно: все надеются, что это правда. – Он улыбнулся своей обычной доброй улыбкой:

– Что же вы намерены делать, Анна?

– Я не знаю.

Все, что ей предлагалось на выбор, было одинаково неприемлемо.

– Но вот что я вам скажу, – горячо добавила она, – если я и соглашусь принять участие в этой нелепой комедии, то лишь для того, чтобы очистить имя Николаса от клеветы, а не доказать его вину!

* * *

– Билли, мальчик мой, что ты там делаешь?

– А что, по-твоему, я должен здесь делать? – Логичный вопрос. Особенно если учесть, что Билли сидел в уборной.

– Ты не мог бы поторопиться? Этак мы с тобой, не ровен час, ужин пропустим!

Билли смачно выругался на своем колоритном диалекте, и Броуди усмехнулся. Ощутить привязанность к своему тюремщику – вот уж чего он никак не ожидал! Но Билли Флауэрс невольно вызывал симпатию. Если, конечно, закрыть глаза на тот факт, что он запросто мог бы – повинуясь приказу – прикончить своего пленника одним ударом кулака. Однако Билли сделал бы это без злобы, может, даже с сожалением, а Броуди был не из тех, кто попрекает человека его ремеслом. Живи и давай жить другим – таков был его девиз.

К тому же если бы он хотел сбежать, то давно уже мог бы это сделать – ведь прошло целых десять дней с тех пор, как они высадились во Франции. Уж если на то пошло, Броуди мог бы сбежать прямо сейчас, пока Билли сидел в сортире, а сам он стоял снаружи, и руки у него в виде исключения были свободны. Но он, как дурак, дал слово, что не сбежит. До сих пор ему ни разу не случалось изменить данному слову. Его светлые голубые глаза задумчиво прищурились, пока он размышлял о том, что все когда-то бывает в первый раз.

– Ну я пошел, Билл. Встретимся у входа в гостиницу.

Флауэрс что-то невнятно пробурчал в ответ, и Броуди направился прочь, наслаждаясь несколькими неожиданно подаренными ему мгновениями свободы.

Стоял прекрасный вечер, мягкий и теплый. Солнце садилось на другом конце широкой темной долины, простиравшейся перед маленькой гостиницей, где они остановились на эту ночь. Облака приобрели особый серебристо-розоватый оттенок, свойственный, по его наблюдению, только закатам на Европейском континенте, совершенно не таким, как в Австралии, к примеру, где они были гораздо более красными и…

Броуди остановился, не доходя до изгороди, отделявшей гостиничный двор от соседнего пастбища. Возле изгороди, глядя на ослепительное закатное небо, стояла вдова его брата. Последние десять дней он видел ее только издалека, и при этом она ни разу не была одна. Они ехали в отдельных наемных каретах: он с Билли – в одной, она с О'Данном – в другой. Но иногда ему случалось увидеть ее мельком на постоялых дворах, где они останавливались на ночлег, пока она ужинала – в одиночестве или в обществе адвоката. Сам Броуди вместе с Билли всегда ужинал на кухне.

В тех редких случаях, когда их взгляды встречались, Анна всегда вспыхивала и отворачивалась первая, как будто увидев нечто непристойное или отвратительное. Но обычно она его просто не замечала, смотрела прямо сквозь Броуди, словно его не существовало вовсе. Такое отношение неизменно приводило Броуди в бешенство, но потом ему приходило в голову, что ничего другого он, пожалуй, не заслуживает.

Она его еще не заметила, поэтому Броуди воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее хорошенько. Вблизи он увидел, что Анна еще меньше ростом, чем ему запомнилось. К тому же она показалась ему еще более хрупкой. Волосы точно не каштановые, а рыжие – в косых лучах заката это было ясно видно. Светло-рыжие, мягкие, красивые, уложенные узлом на затылке. Она сменила коричневое дорожное платье на сиреневое (как всегда, с высоким воротником) и выглядела такой же чистенькой и аккуратной, как новенькая пенсовая монетка. Руки она держала сложенными за спиной и стояла, вытянувшись в прямой и строгой, никогда не изменявшей ей позе дамы из высшего общества.