Вообще же из пятнадцати арестованных 26 октября министров семь остались в России, а восемь эмигрировали. Живший во Франции военно-морской министр адмирал Д. Н. Вердеревский в 1945 году явился в посольство СССР, пил там за здоровье Сталина и даже успел стать гражданином СССР, хотя в 1946-м его постигла смерть (ему было 73 года). А исполнявший (в последние дни существования Временного правительства) обязанности военного министра генерал А. А. Маниковский не пожелал эмигрировать и стал — ни много ни мало — начальником снабжения Красной армии, правда, не надолго: в 1920 году он погиб в железнодорожной аварии.
Конечно, часть оставшихся в России министров не избежала репрессий, но умер насильственной смертью, насколько известно, только один из них — министр земледелия С. Л. Маслов. До 1929 года он был видным деятелем российской кооперации («Центросоюза»), а также преподавал в Московском университете и других высших учебных заведениях. В 1930-м его отправили в ссылку, в 1934-м он вернулся в Москву, но 20 июня 1938 года был расстрелян НКВД.
Словно ради некой трагической симметрии казнь постигла также и одного из эмигрировавших — министра-председателя Экономического совета С. Н. Третьякова — внука одного из создателей Галереи, С. М. Третьякова: в декабре 1943 года он был расстрелян (согласно другим сведениям, ему отсекли голову) немецкими нацистами как виднейший тогда агент советской (!) контрразведки в Париже (он стал им еще в 1929 году — как раз в тот момент, когда в Москве его коллегу Маслова отстранили от руководящей работы в кооперации…).
Владимир Солоухин зачем-то решил мгновенно отправить на невское дно всех: этих людей с их удивительными судьбами (я сказал о шести из пятнадцати министров, но и истории остальных достаточно яркие). Забегая вперед, отмечу, что судьбы народных комиссаров, сменявших в ночь на 26 октября министров Временного правительства, были гораздо более прискорбны: казнь постигла десять человек из пятнадцати (наркомов было столько же, сколько арестованных министров…), к тому же из пяти умерших своей смертью трое «успели» скончаться раньше, чем над новыми властителями стал падать дамоклов меч Революции.
Но об этом — впереди. Здесь же нельзя не опровергнуть еще одно совершенно ложное утверждение В. Солоухина. Он пишет, что-де «в первом составе Совета Народных Комиссаров соотношение евреев к неевреям 20:2» (c. 212). Между тем абсолютно точно известно,[229] что в этом «первом составе» (утвержденном 26 октября) из 15 наркомов евреем был только один — Л. Д. Бронштейн (Троцкий), — если не считать «еврейских корней» Ленина (евреем был его дед по материнской линии Бланк). Сравнительно небольшой оставалась доля евреев и в последующих составах Совнаркома — вплоть до середины 1930-х годов, когда около половины наркомов (но все же не девять десятых, как уверяет В. Солоухин) были евреями, — в том числе наиболее важные наркомы внутренних и иностранных дел, путей сообщения, внешней торговли, оборонной промышленности и т. д.
Это вообще непростая и по-своему чрезвычайно интересная тема, к котором мы еще специально обратимся. Что же касается «информации», предлагаемой в книге «При свете дня», остается только руками развести — откуда такое берется?!
Как ни прискорбно, подобные вещи встречаются на многих страницах книги Владимира Солоухина, хотя несправедливо было бы умолчать, что то же самое характерно едва ли не для большинства нынешних сочинений о 1920–1930-х годах. Владимир Солоухин утверждает, что в 1918 году Ленин «бросил крылатую фразу: пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожили до мировой революции. Тогда-то заместитель Дзержинского Лацис (на деле — пред. ЧК 5-ой армии. — В.К.)… опубликовал в газете «Красный террор» 1 ноября 1918 года своеобразную инструкцию всем своим подчиненным: «…Мы истребляем буржуазию как класс… Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти»…» (с. 145–146).
Но, во-первых, сия «крылатая фраза» принадлежит не Ленину, а Г. Е. Зиновьеву, который к тому же говорил все-таки о гибели 10, а не 90 % (об этом еще пойдет речь), а, во-вторых, ознакомившись с тем самым журналом (а не газетой) «Красный террор», Ленин тут же не без резкости заявил: «…вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своем казанском журнале «Красный террор» товарищ Лацис… на стр. 2 в № 1: «не ищите (!!?) в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом…» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, c. 310).
Вообще нетрудно доказать, что Ленин как человек, стоявший во главе всего, вел себя «умереннее» многих деятелей того времени, и не раз стремился занять «центристскую» позицию, — хотя Владимир Солоухин голословно утверждает обратное. Доказательства ленинской «умеренности» еще будут приведены, а пока скажу о самом существенном.
В книге «При свете дня» многократно повторяется, что, мол, «болезнь мозга… в зрелом возрасте Владимира Ильича развила в нем чудовищную, бешеную, не знающую никаких преград агрессивность. Если бы больной сидел дома под присмотром родных — это одна картина. Но он волею судеб сделался диктатором над сотнями миллионов людей. И полились реки крови…» (c. 50), Притом диктатор «сидел в Кремле, защищенный… высокими зубчатыми стенами» (c. 78), и потому, мол, злодействовал без всякого риска.
Вот такое «толкование» истории… При этом как бы полностью исчезает бушевавшая в России в 1917–1922 годы Революция, о которой Сергей Есенин сказал в 1924 году:
Тот ураган был небезопасен и для самого Ленина. Широко известно только одно покушение на его жизнь — 30 августа 1918 года. Но еще 1(14) января этого года автомобиль, в котором Ленин ехал по центру Петрограда, был обстрелян залпом из нескольких винтовок, и лишь находчивость сидевшего рядом соратника спасла вождя: рука, которой спаситель мгновенно пригнул голову Ленина, была задета пулей… Через четыре дня, 5(18) января, Ленин отправился разгонять Учредительное собрание, и ему, ввиду опасности, вручили револьвер, который был тут же у него украден и возвращен лишь на следующий день после настойчивых розысков. Далее, 10 марта в обстановке строжайшей секретности Ленин переезжает — в сущности бежит, — из опасного Петрограда в Москву, и ему преграждает путь эшелон, переполненный анархически настроенными матросами; положение спасает сопровождающий беглецов вышколенный батальон латышских стрелков, без которых Ленин вообще едва ли уцелел бы в 1918–1919 годах.
9 июля 1918 года автомобиль Ленина был обстрелян из револьверов у Николаевского (позднее Октябрьского) вокзала в Москве. 30 августа его — что общеизвестно — тяжело ранили. А 19 января 1919 года его автомобиль около Сокольников остановил знаменитый тогда, пользуясь нынешним словечком, «авторитет» Кошельков: предсовнаркома Ленин был вышвырнут (буквально) из своей машины, у него отняли бумажник и револьвер, а машину угнали, и т. д.
Все это показывает, в какой стране, в каком мире правил диктатор… И я обратился к вышеизложенным фактам отнюдь не для того, чтобы вызвать «сочувствие» к Ленину и, тем более, как-то «оправдывать» его действия; цель моя только в воссоздании истинного положения в послереволюционной России. Ураган, бушевавший в стране, был настолько всепроникающим, что и всевластный, казалось бы, диктатор не мог избежать его смертоносного натиска.
Атмосфера революции создавала достаточно напряженное положение и внутри самой власти. Хорошо известно, что любое существенное «решение» Ленина в 1917–1921 годах резко оспаривалось многими его соратниками, и ему приходилось вести нелегкую борьбу. Когда же в 1922 году его ослабила тяжелая болезнь, он не раз «проигрывал».
Владимир Солоухин возмущенно говорит в своей книге, что в составе высшей революционной власти, которая объявила себя властью «рабочих и крестьян», «один только был экс-рабочий — М. И. Калинин, да и то его держали для вывески» (c. 81). Это действительно так, но В. Солоухин умалчивает (или же не знает), что в 1922 — начале 1923 года именно Ленин пытался кардинально изменить положение дел. В его последних сочинениях, известных под названием «Завещание», главная, стержневая мысль — мысль о необходимости безотлагательно передать верховную власть «рабочим и крестьянам, поставив их во главе нашей партии» (т. 45, c. 345); притом Ленин подчеркивал, что это должны быть рабочие и крестьяне, «стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет» (c. 348).
