Султан смотрел в землю:

– Не знаю… Мы – мирный…

– Товарищ майор, – обратился к ротному Тунгус, – старший лейтенант Панкевич просил доложить… Там Хож Ахмет – ну, тот, у которого еще барана задавили. Его повесили. По шариатскому приговору. Сейчас снимают как раз…

Ротный в бешенстве схватил Султана за плечо:

– Что скажешь, тоже не знал? Кто в селе, Султан? Что ты муму ебешь? Что тут у тебя происходит?

Султан, казалось, стал еще меньше ростом, еще больше поник плечами:

– Не знаю, Аллахом клянусь… Хлэбом клянусь – мы мирный… Те, кто с гор приходят, – звери… Они придут, фугас поставят – нас поссорить хотят. Вы зачистку делаете – они приходят с гор, говорят, вот, вас от гоблин защищать надо… Давай баран, давай дрова… Я не боюсь – менэ столько раз кинжал на горло приставал… Меня зарежут – ты, майор, с кем говорить будешь? С аксакалами?! Иди – говори. Как прокурор.

– Ладно, – чуть сбавил тон Самохвалов. – Ты мне Лазаря не пой… Не первый день… Только что то в этот раз – вчера нашего парня зарезали, сегодня – вашего сельчанина повесили… А в селе, ты говоришь, никого? С гор летают?

Султан отвернулся.

…Между тем на том конце села, где находился взвод Рыдлевки, с истошным криком побежала по улице пожилая чеченка:

– Ой, федералы насилуют! Ой, прямо дома грабят!

Рыдлевка с Веселым ее даже не сразу догнать смогли:

– Стой, стой, мамаша! Где насилуют?

– Там. Контрактники…

Панкевич буквально ворвался в указанный дом – Веселый ввалился за ним. Дверь в комнату старлей чуть ли не вышиб с петель и… замер на пороге. В комнате пожилая женщина угощала трех лысых крнтрактников «вованов» еле заварившимся чаем. На стенах – советские грамоты и дипломы с выставок филателистов. Сидевший рядом с контрактниками древний старик с азартом тыкал пальцем в аккуратный кляссер. Аксакал посмотрел на Рыдлевку недоуменно и, видимо, продолжил что то объяснять про марки:

– …Вот, смотри, точно такая же – но без зубцов, а год – семьдесят третий.

Потом старик все же отвлекся от альбома и спокойно сказал десантникам:

– Зачэм двери ломаете? Открыто. Заходите. Нас уже провэрили. Вот, филателиста встретил… Я сначала только советскую флору фауну. Потом, когда в Грозном уже… Там – заграничные. Вот Гвинея, а это – афганские… Жирафы. А ты – «спорт», говоришь? Олимпийские, восьмидесятого года – нужны, «гашеные»? Мнэ – нэ надо…

Вэвэшник филателист развел руками и пояснил Рыдлевке:

– Товарищ старший лейтенант, мы только чай… Свои дома прошли – все чисто… доложили… А что?

Панкевич не ответил, махнул с досадой рукой, вышел, наткнувшись на Веселого. На улице стояла все та же старая женщина, которая подняла панику.

– Ну и чего ты, дура старая, орешь? Чего людей баламутишь?

Вообще то, Рыдлевка редко так грубо разговаривал с женщинами, тем более пожилыми, но тут сорвался. Старуха, впрочем, не особо и смутилась:

– А я смотрю – трое мужиков зашли. А там – женщина… Что же им там делать?

Веселый заржал. И тут с другого конца села ударил винтовочный выстрел… А потом – еще один.

…К Самохвалову подбежал Орлов с тремя бойцами:

– Товарищ майор… Там за кладбищем снайпер работает…

– Японский городовой… – Самохвалов снова посмотрел на Султана. – Ну что? Мирный… С огнем играешь.

Султан молчал…

Ротный сориентировался быстро – развернул разграфленную на квадраты карту и начал по радио наводить минометчиков:

– …По улитке – девять… Какой, на хер, тридцать восемь? Сорок, минае… артели хреновы, мать вашу! Перед развалинами, перед развалинами! Земля лысая. Бери сорок, ты что – турок?! Чего? Мне все равно, как. Хоть в рот, хоть раком. Давай!

Со стороны кладбища ухнули три разрыва. Самохвалов кивнул – заорал в «радио» снова. – Сорок, сорок давай. Еще разик, японский городовой!

Бабахнуло еще трижды.

– Что? Накрыл, говоришь? Сейчас посмотрим. Орлов! Бери пару бойцов – гранатометчики обязательно… И вот Николаева бери – раз уж у него снайперка… И нежненько так… В темпе вальса… Вперед!

Орлов с бойцами ушли перебежками по направлению к кладбищу, Коняев с Гусевым остались, но Самохвалов тут же рявкнул и на них:

– А вы чего? Живо до Панкевича, передайте – всем в броню, быстро!

Коняев и Гусев побежали назад, но успели услышать еще один снайперский выстрел со стороны кладбища и матерный рык ротного:

– Ах ты, блядь… Неужели снял, сука… Суханов, еб твою мать, он жив!! Разворачивай и по полной – 18 40, по улитке – 9. Никакой поправки… Какой, в жопу, ветер?! В жопе у тебя ветер! Он, падла, кажется, у меня одного снял…

…Между тем через несколько минут к дому «администрации» вернулся старший лейтенант Орлов. Тунгус и еще один боец волокли за руки убитого десантника. Он был без одного сапога. Самохвалов глянул в лицо убитому и закусил губу:

– Японский… Месяц почти спокойно было… А тут… За неделю – только дембель уже второй… Ну, Орлов, я те яйца оторву… Ладно, кладите… Пошли посмотрим этого… снайпера, еби его… Откуда он взялся?

Они все вместе ушли за дом, откуда хорошо было видно кладбище. Тунгус долго мудрил со своей снайперской винтовкой – словно разглядывал просто, а не целился, и вдруг выстрелил. Ответного выстрела с кладбища не последовало.

– Ну? – не выдержал Самохвалов, разглядывая кладбище в бинокль.

Николаев ответил, по прежнему не отрывая прищуренного глаза от оптического прицела:

– Товарищ майор, он – перед развалинами. Вон, видите?.. Как будто крышка… Метрах в семнадцати… Чуть левее… К нему тропа… И назад… В прицел видно, будто желтеет… Может – поссал… И, по моему, их двое… Земля поднималась, и крышку было по бокам видно. А под ней блеснуло. Но не прицел. Ну, я, кажется, снял…

– Все? – спросил Самохвалов.

– Все, – ответил Тунгус.

– Оратором тебе, японский городовой, в Госдуме выступать, – буркнул ротный и снова стал по радио гранатометчикам: – Смотри, блядь, своих не захерачь! Смотри улитку! А так – молодец! Давай ка – повтори.

Минометчики не успели еще нанести очередной удар по кладбищу, как с того конца села, где находился взвод Рыдлевки, затрещали плотно очереди.

– Блядь! – сказал Самохвалов. – Это что же такое делается то… а?

В микрофон вызвать Панкевича он не успел – минометчики жахнули со всех стволов, потом тут же еще раз.

Стало тихо. Майор откашлялся в рацию:

– Панкевич… Панкевич – что у тебя там?

Из мембраны донесся искаженный, прерываемый помехами, голос Рыдлевки:

– …плохо слышу… Я взял для связи…

– Для половой ты связи взял! – заорал, сорвавшись окончательно, Самохвалов и обернулся к командиру взвода «вованов»: – У них дома дети, а они с собой только хрен берут…

Комвзвода «вэвэшников» ухмыльнулся и подхватил:

– И сто рублей на опохмелку.

– Панкевич! – снова закричал Самохвалов. – Что у тебя?

Рыдлевка в этот момент стоял с опущенным автоматом метрах в пяти от тел двух чеченцев – одного бородатого, а другого – совсем еще юноши. Оба были в коротких бараньих куртках и в черных шапочках, оба – с автоматами. Бородатый, уже не дергаясь, лежал на спине, запрокинув к небу единственный уцелевший глаз, а молодой еще бился, издавал хрюкающие звуки и согнутыми пальцами скреб землю, сгребая под себя грязь…

Они были живыми еще несколько минут назад, зачем то внаглую рванули из дома прямо по улице, нарвались на Конюха с Гусевым, обстреляли их, развернулись и напоролись на Панкевича со спецназерами и остальными бойцами… Гусева чуть зацепило пулей по щеке. Конюха они вообще не задели – он высадил по бегущим весь рожок и, видимо, как то с нервяка развернул автомат так, что по роже хлестнуло собственными горячими гильзами. Конюх тяжело дышал и не слышал, что Веселый говорил Гусеву, тщетно пытаясь отобрать у него оружие. Гусев смотрел на Веселого полубезумным взглядом, намертво вцепившись в дымящийся автомат, а по лицу его катились в одном коктейле слезы, сопли, пот и кровь…

– Товарищ майор, – к Конюху наконец то вернулся слух, но доклад Панкевича ротному доходил до него, как сквозь вату: – У нас двое уйти пытались… Да… Уже… Нет… Гусева чуть царапнуло.:. Нет, товарищ майор, просто царапина… Нет… Один готов сразу, второй… тоже… кончается… Есть…