— Как мы выяснили, он отнял у мальчика резиновую маску, — вступил в разговор Густафсон. — Большую, которая надевается на всю голову. Натянул ее и смылся. Должен сказать, что ему крупно повезло.

— Ему всегда везло, — с горечью в голосе заметила Рози. Они въезжали на стоянку перед зданием полицейского участка; Билл не свернул вслед за ними. Рози повернулась к подруге. — Ладно, можешь отпустить мою руку.

Герт поддалась на ее уловку, и кулак Рози тут же грохнул о дверцу. В этот раз она здорово ушибла руку, но какой-то только что родившейся части ее самосознания боль доставила странное удовольствие.

— Ну почему он не хочет оставить меня в покое? — повторила она свой вопрос, ни к кому не обращаясь. И все же услышала ответ. Ей ответил чувственный низкий голос, прозвучавший в глубине ее разума.

«Он не будет твоим мужем. Он не будет твоим мужем, Рози Настоящая».

Она опустила голову, глядя на свои руки, и увидела, что они покрылись гусиной кожей.

Его разум снова воспарил — выше, выше и прочь, как пела когда-то эта рыжая сучка Мэрилин Макку — очнувшись, обнаружил, что пытается втиснуть «темно» на очередной пятачок стоянки. Он не мог понять, где находится, но подумал, что, скорее всего, приехал в подземный гараж в половине квартала от «Уайтстоуна», где уже

оставлял машину. Наклоняясь, чтобы рассоединить провода зажигания, он увидел датчик уровня топлива в баке, и кое-что показалось ему довольно интересным: стрелка упиралась в правый край шкалы. Значит, во время провала сознания он заезжал на заправку. Но почему он это сделал?

«Потому что на самом деле я останавливался не ради бензина», — ответил Норман самому себе.

Он снова подался вперед, намереваясь глянуть на себя в зеркало заднего вида, но вспомнил, что оно валчется на полу. Подняв его, он поднес зеркало к лицу. На него уставилась распухшая в нескольких местах физиономия в ссадинах и кровоподтеках; огромное количество следов, свидетельствовавших о недавней драке, но крови не было. Следовательно, пока служащий заправки заливал бак его «форда», он смыл кровь в туалете заправочной станции. Что ж, в таком виде он уже может появляться на улице — во всяком случае, если удача не изменит ему, — и это хорошо.

Рассоединяя провода зажигания, он задумался на мгновение, определяя, который сейчас час. Узнать неоткуда; он не носил часов, никто не догадался установить их на вшивеньком «форде», и даже спросить не у кого. Да, впрочем, так ли это важно? Какое…

«Нет, — мягко произнес знакомый голос. — Совершенно неважно. Время не должно тебя волновать».

Он опустил голову и увидел маску быка, уставившуюся на него со своего места на резиновом коврике перед пассажирским сидением: пустые глаза, всезнающая сморщенная улыбка, идиотские украшенные цветами рога. Ему тут же захотелось надеть ее. Глупо, конечно, он испытывал отвращение к цветочным веночкам на рогах, еще сильнее ненавидел дебильную улыбку счастливого кастрата… но, как знать, возможно, маска принесет ему удачу. Разумеется, на самом деле она не разговаривает, все это фокусы его сознания, однако без нее он наверняка не смог бы выбраться из Эттингер-Пиера. В этом никто не сомневается.

«Ну хорошо, хорошо, — подумал он, — viva el toro» и наклонился, чтобы поднять маску с пола.

Затем, казалось, без малейшего перерыва в происходящем он шагнул вперед и, обхватив руками талию блондинки, сдавил ее сильно-сильно-сильно, чтобы девушка не смогла набрать в грудь воздуха и закричать. Она только что появилась из двери с табличкой «ДЛЯ ОБСЛУЖИВАЮЩЕГО ПЕРСОНАЛА» толкая перед собой тележку, и он подумал, что, наверное, прождал здесь некоторое время, но это неважно, совершенно неважно, потому что они опять возвращаются за дверь с табличкой «ДЛЯ ОБСЛУЖИВАЮЩЕГО ПЕРСОНАЛА», только вдвоем, — Пэм и ее новый друг Норман, viva el toro.

Она дергалась и вырывалась, пытаясь ударить его ногой, и некоторые удары приходились в кость голени, но он их почти не чувствовал, потому что она была обута в мягкие кроссовки. Он освободил одну руку, без труда придерживая ее другой, закрыл за собой дверь и запер на задвижку. Быстро огляделся, убеждаясь, что они одни. Суббота, предвечерний час, самая середина уик-энда, здесь должно быть пусто… и действительно, в подсобке никого не было. Узкая и длинная комната с небольшим рядом шкафчиков для одежды в дальнем конце. В подсобной комнате царил удивительный запах — аромат выстиранного и наглаженного белья, пробудивший у Нормана воспоминания о днях стирки в родительском доме, когда он был еще совсем маленьким.

На полочках с одной стороны комнаты возвышались стопки аккуратно свернутых простыней и наволочек, чуть дальше стояли корзины с пушистыми ванными полотенцами. У другой стены расположился целый склад одеял. Норман толкнул Пэм на одеяла, без малейшего интереса наблюдая за тем, как ее форменная юбка задралась при падении, открывая бедра. Его сексуальные потребности ушли в отпуск, а может быть, и на пенсию, и это, наверное, тоже неплохо. За прошедшие годы та штука, что болтается у него между ног, втянула его во многие неприятности. Забавный вывод ив серии тех, которые способны заставить поверить, что Господь Бог имеет гораздо больше общего с Эндрю Дрисом Клэем, чем это кажется. Двенадцать лет вы этого не замечаете, а следующие пятьдесят— или даже шестьдесят — половые прихоти волокут вас за собой, как взбесившийся бритоголовый тасманийский дьявол.

— Не вздумай кричать, — пригрозил он ей. — Не вздумай кричать, Пэмми. Если пикнешь, убью.

Разумеется, он не намеревался исполнять свою угрозу — по крайней мере сразу, — но ей-то откуда знать?

За миг до этого Пэм сделала глубокий вдох; теперь же она медленно и неслышно выпустила воздух из легких. Норман заметно расслабился.

— Пожалуйста, не трогайте меня, — заскулила она, и это уже оригинально, этого он прежде никогда не слышал, нет-нет, ну что вы!

— И не собираюсь, — с теплотой в голосе заверил он ее, — Я не собираюсь причинить тебе боль. — Что-то зашевелилось в заднем кармане. Он сунул туда руку и нащупал резину. Маска. Нельзя сказать, чтобы он удивился. — Все, что мне надо от

тебя, это узнать то, что я хочу знать, Пэм. Ты мне это скажешь, и мы, счастливые и довольные, разойдемся каждый в свою сторону.

— Откуда вам известно, как меня зовут? Он ответил ей уклончивым пожатием плеч, которое часто применял при допросах подозреваемых, словно говоря — ему известно многое, в этом и заключается его работа.

Она сидела на свалившейся куче темно-коричневых одеял, точно таких же, как и то, что покрывало его постель в номере на девятом этаже, и разглаживала юбку на коленях. Надо отдать ей должное, глаза у нее замечательные, такого редкого сочного синего цвета. На нижнем веке левого глаза собралась слезинка, дрогнула и покатилась по щеке, оставляя черный след туши для ресниц.

— Вы хотите изнасиловать меня? — спросила она, глядя на него своими бесподобными по-детски синими глазами, роскошными глазами— имея такие глазки, можно свести с ума любого мужика, правда, Пэмми? — однако он не замечал в них того, что хотел. А хотел он увидеть взгляд, знакомый ему по камерам, взгляд человека, который после допроса, продолжавшегося целый день и половину ночи, готов сломаться: жалкий, униженный, умоляющий взгляд, утверждающий: «Я скажу вам все, все, что хотите, только оставьте меня в покое хоть ненадолго». Он не видел этого взгляда в глазах Пэмми. Пока.

— Пэм…

— Пожалуйста, не надо насиловать меня, прошу вас, не надо, но если вы все-таки собираетесь сделать это, прошу вас, воспользуйтесь презервативом, я так боюсь СПИДа…

Он уставился на нее потрясенный, потом разразился хохотом. От смеха у него свело живот, вернулась невыносимая боль в груди и еще сильнее заболело лицо, но какое-то время Норман просто не мог остановиться. Он говорил себе, что обязан остановиться, что кто-нибудь из администрации отеля, проходя мимо, решит полюбопытствовать, что же так развеселило кого-то, и попытается заглянуть в подсобку, но даже эта доводы не помогли; он просто должен отсмеяться, пока приступ не закончится сам собой.