Однако она справилась и вскочила на ноги, бросив короткий панический взгляд через плечо в его сторону… но, похоже, глядела не на него — посмотрела на ручей. Когда Рози поднималась, перед его взором мелькнули обнаженные ягодицы — голые, как в тот миг, когда она появилась на свет, — и произошло нечто, повергшее его в полное изумление: он почувствовал эрекцию.

— Я иду, Роуз. — прохрипел он. Да, и может быть, в скором времени он придет к ней не только как разгневанный, но и как желающий ее муж. Можно сказать, явится в ответ на призыв.

Он поспешил к ручью, затаптывая изящные отпечатки босых ног Рози толстыми подошвами ботинок Гампа Питерсона с квадратными носами, и достиг берега ручья в тот момент, когда она добралась до верхней точки противоположного откоса. Рози

остановилась на мгновение, озираясь, и в этот раз явно глядя на него. Затем совершила что-то, не сразу дошедшее до его сознания; словно пораженный молнией, он какое-то время не мог двинуться от удивления.

Она показала ему вытянутый средний палец в понятном во всем мире жесте: «А пошел бы ты.»

Причем сделала это со вкусом и изяществом, насмешливо чмокнув кончик пальца, после чего повернулась и побежала в рощу мертвых деревьев.

«Эй, Норм, старик, ты это видел? — возмутился эль торо в черепной коробке. — Паскуда только что отправила тебя сам знаешь куда! Ты видел?»

— Да, — взбешенно выдохнул он. — Я все видел. Ей это даром не пройдет. Все припомню, до мелочей.

Но почему-то у него не возникло желания сломя голову броситься за ней в погоню и пересечь поток — и свалиться в воду. Что-то в этом ручейке ей не понравилось, и ему осторожность тоже не помешает; не оступиться бы — в самом прямом смысле слова. Черт знает, может, в этой сточной канаве полно тех южноамериканских милых рыбок с острыми зубками, которые за один присест обдирают корову до самого скелет». Он сомневался в том, что смерть в галлюцинации способна привести к физической смерти, но с каждой минутой происходящее все больше и больше смахивало на реальность.

«А как она посветила мне своей задницей! — облизнулся он. — Своей голой задницей! Как знать, может, и у меня найдется кое-что, дабы удивить ее… разве не говорят, что любезность должна быть взаимной?»

Норман оскалил зубы в гримасе, которую только слепой мог принять за улыбку, и осторожно стал толстой подошвой гамповского ботинка на первый белый камень. В этот момент луна скрылась за облаком, а появившись снова, застала Нормана на середине ручья. Он опустил взгляд на воду и замер, сначала всматриваясь в поток с любопытством, а потом ощущая, как его сознание наполняется ужасом. Лунные лучи проникали в толщу черной воды не глубже, чем удалось бы им проникнуть в слой жидкой грязи, но не потому у него перехватило дыхание. Отражение луны на поверхности воды было вовсе не луной. Оно показалось ему смутным отражением ухмыляющегося человеческого черепа.

«Испей водицы, Норми, — прошептал череп, покачиваясь на глади воды. — Всоси в себя порцию этого дерьма. Прими ванну, черт побери, если желаешь. Забудь про все свои заботы. Напейся и забудь. Напейся, и ничто и никогда больше тебя не потревожит; ничто и никогда».

Призыв звучал так соблазнительно, так многообещающе. Он поднял голову, наверное чтобы проверить, похожа ли повисшая в небе луна на человеческий череп, привидевшийся ему в воде, но вместо луны взору предстала Роуз. Она приостановилась в той точке, где тропинка углублялась в рощу мертвых деревьев, рядом со статуей мальчика с воздетыми руками и несоразмерно огромным торчащим фаллосом.

— Не-ет, — протянул он, — так легко ты от меня не уйдешь. Я не…

Каменный мальчик пошевелился. Его руки опустились и сомкнулись на запястье Роуз. Она закричала и отчаянно заколотила кулачком по каменным пальцам. Норман увидел, что физиономия мальчика расплылась в довольной улыбке; мальчишка высунул мраморный язык и принялся дразнить Роуз.

— Ах, молодец, — похвалил статую Норман. — Держи-ка ее, только не выпускай.

Он перепрыгнул на другой берег и бросился к жене-беглянке, протягивая к ней большие мощные руки.

— Не хочешь позабавиться со мной по-собачьи? — предложил ей каменный мальчик скрипучим, лишенным живых интонаций голосом. Сжимавшие ее запястье руки представлялись Рози комком острых углов и выступов, они настойчиво тянули ее вниз. Она оглянулась и со страхом увидела, как Норман спрыгнул с камня на берег и побежал вверх по откосу, вонзаясь рогами маски в ночной воздух. Он поскользнулся на сухой траве, но не упал. Впервые с того момента, когда она догадалась, что в полицейской машине сидел Норман, ее состояние приблизилось к паническому. Он поймает ее, и что потом? Искусает, разгрызет на кусочки, и она умрет, крича и задыхаясь от запаха одеколона «Инглиш Ледер». Он…

— Не хочешь поиграть в собачку, — произнес, словно плюнул, мальчик. — Не хочешь прилечь, поработать в партере, встать на четыре кости, подстав…

— Нет! — закричала она, чувствуя, как из всех ее пор начинает сочиться прежняя ярость, красной пеленой окутывая сознание. — Нет, оставь меня, не трогай меня, прекрати болтать чепуху, ОТПУСТИ МЕНЯ!

Рози размахнулась левой рукой, не думая о том, какую испытает боль, когда изо всех сил заедет в мраморную рожу малолетнего подонка… и, как выяснилось, боли не возникло совсем. Словно казавшаяся каменной поверхность статуи в действительности представляла собой запекшуюся корку теста, под которой пряталась рыхлая гнилая субстанция. За миг до того, как кулак погрузился в плоть, если ее можно назвать таковой, Рози успела заметить, как изменилось выражение на ухмыляющейся роже мальчишки: похоть уступила место потрясенному удивлению, а затем голова трухлявого малолетнего пакостника рассыпалась на сотню осколков цвета старого теста. Тяжесть его жестких рук на запястье исчезла, но теперь возникла новая опасность — Норман, почти настигший ее Норман, протягивающий к ней большие сильные руки, бегущий навстречу с опущенной головой, хрипло дышащий под гнусной маской.

Рози юркнула под его протянутой рукой, ощутив, как скользнули по единственной бретельке дзата хищно растопыренные пальцы, и стремглав помчалась по тропинке в сад.

Теперь все зависит от того, кто окажется быстрее.

Она бежала так, как бегала в детстве, до того, как ее практичная и благоразумная мать принялась за нелегкую задачу воспитания юной Роуз Дайаны Макклендон, растолковывая дочери, что позволено делать настоящей леди и что не позволено (бег, в особенности в том возрасте, когда груди подпрыгивают при каждом толчке ног о почву, разумеется, принадлежит к числу самых осуждаемых проступков). Рози неслась, не чувствуя под собой ног, не глядя вперед, молотя кулаками воздух. Сначала она ощущала близость Нормана, наступавшего ей на пятки, затем, когда начал отставать — сначала на футы, потом на ярды, — ощущение опасности отступило. До нее доносились его сопение и тяжелое, с присвистом, дыхание, в точности напоминавшее пыхтение Эриниса в подземном лабиринте. Она слышала собственное легкое дыхание, чувствовала, как подпрыгивающая за спиной коса постукивает при каждом шаге то по левой, то по правой лопатке. Но все это Рози воспринимала краем сознания, ибо всеподавляющим и всепоглощающим было безумно-возвышенное возбуждение; кровь набатом стучала в висках, и ей казалось, что голова вот-вот лопнет, но даже сам взрыв станет пиком экстаза. Она мельком взглянула на небо и увидела соревнующуюся с ней луну — та скакала по звездному небу и ныряла в просветах между сплетенными уродливыми ветвями мертвых деревьев, вздыбившихся, словно воздетые в мольбе руки заживо похороненных великанов, задохнувшихся в попытках выкарабкаться из-под земли. Однажды, когда Норман, отставая, прокричал ей в затылок, чтобы она остановилась и «не была дурой», Рози не удалось удержаться от смеха. «Кажется, он считает, что я с ним заигрываю», — решила она.