1 См.: Kube J. Techne und Arete. Sophistisches und platonisches Tugendwissen. Berlin, 1969. S. 14-18.

У Ксенофана же arete перестает быть выражением доблести, достоинства конкретного лица в конкретном деле. Понятие добродетели употребляется в широком контексте определений путей благочестия и справедливости и превращается в выражение общего морального правила. Теперь arete, так же как и dike, не даруется богом, а приобретается самим человеком. Бог может даровать лишь силы к соблюдению справедливости. Dike у Ксенофана - это не богиня Дике Гесиода и не эпизодический ориентир нравственной жизни человека, а общая норма общественной жизни. Наряду с разумностью, добродетель и справедливость характеризуют благочестивого человека, который не будет говорить ничего постыдного о богах и в своих действиях не позволит никаких отступлений от добродетели и справедливости.

146

Во фрагменте В2 размышления о dike, arete и "разумных мужах" трансформируются в размышление об "эвномии полиса" и "благой мудрости". Исходный пункт размышления заключен в вопросе: кто достоин почестей государства, что полезнее для него - грубая телесная сила или "благая мудрость"? Ксенофан обосновывает мысль о том, что мудрость гораздо лучше силы людей и лошадей. Основой доказательства выступает тот факт, что победа в спортивных состязаниях, которую одерживает гражданин полиса, приносит лишь небольшую радость его согражданам, но не укрепляет "устоев полиса" (перевод А. О. Маковельского mychoys poleos как "казны города" в данном случае неточен) и не улучшает благозакония полиса (eynomiei polis). Следовательно, совершенно излишни те чрезмерные почести, которыми осыпают атлетов, одержавших победу: пропитание на общественный счет, ценные подарки и т. п. Никто их не заслуживает так, как сам Ксенофан. Мудрость (sophie), которой он владеет, названа им благой, полезной (agathe). И, как следует из общего смысла фрагмента, она соответствует укреплению устоев полиса и хорошему его управлению.

Отрицательное отношение Ксенофана к победам атлетов расценивается иногда как проявление его "антиаристократизма". Оспаривая эту точку зрения, У. Гатри пишет: "...культ успеха на играх не был ни традиционным, ни исключительно аристократичным" [1]. Все это так, но, на наш взгляд, победы в спортивных состязаниях, став общегреческими, оставались все же и традиционными ценностями. Речь о них может идти как о характеристиках личной славы. Ксенофан же, порывая с традиционными ценностями личной славы и бессмертия, противопоставляет им общественный полисный идеал "полезной мудрости", что в определенной степени, конечно, может быть расценено как его "антиаристократизм", но по своей сути не проясняет существа вопроса.

1 Guthrie W.K.C. A History of Greek Philosophy. Cambridge, 1962. Vol. 1. P. 365.

Важно то, что полис выступает для Ксенофана новой самодостаточной ценностью. По существу, он призывает сограждан к "эвномии" - соблюдению законов на основе справедливости (dike). Отдавая предпочтение физической силе перед мудростью, граждане полиса поступают несправедливо: "Это совершенно бессмысленный и несправедливый обычай - nomidzetai". Тем самым поступки их оказываются не соответствующими полисным законам. В поведении людей "номос" - закон, обязательный для всех, - сводится до уровня "nomidzetai" - произвольного установления. Но при этом как произвольные рассматриваются лишь человеческие законы (anthropoi nomoi), а не полисные законы (poleos nomoi). Произвольным nomidzetai как несправедливым обычаям противопоставляется "эвно-мия" полиса как единственно справедливая норма.

147

В оценке полисных законов nominon и dikaion (законное и справедливое) отождествляются. Можно предположить, что "благочестивые мужи", о которых шла речь во фрагменте В1, выступают носителями "полезной мудрости" и новых полисных идеалов справедливости и благозакония. Они-то и способствуют упрочению основ общественной жизни. Им не пристало воспевать ни кровопролитных сражений, ни неистовых междоусобиц. Грубая физическая сила не служит им идеалом даже в таких ее проявлениях, как спортивные состязания. Доблесть "благочестивых мужей" проявляется в совершенно ином - в справедливости и в постоянном стремлении к ней. Фрагмент В2 как бы проливает свет на способ приобретения справедливости - "полезную мудрость" и сферу ее приложения - полисное благозаконие. Мудрость Ксенофана, разделяемая "разумными мужами", "наша мудрость", как подчеркивает Ксенофан, видимо, и позволяет им стать справедливыми и благочестивыми.

Достаточно полно можно представить себе требования к благочестию, столь естественному в оценке Ксенофана для "справедливых мужей". Ксенофан предпринимает попытку коренного переосмысления народной религии, продолжая проявляющуюся во фрагменте В1 идею борьбы за искоренение "неподобающего" в прославлении богов и в целом в отношении людей к богам. Ряд высказываний Ксенофана по этому вопросу обычно объединяется исследователями в раздел "деструктивная теология" или "деструктивный критицизм" [1].

1 KirkG.S., Raven J.E. The Presocratic Philosophers. Cambridge, 1971. P. 168-171.

Ксенофан обрушивается с язвительными нападками прежде всего на Гомера и Гесиода. Глубоко почитаемые среди эллинов, они приписали богам все самое отвратительное и постыдное: "воровство, прелюбодеяние и взаимный обман" (В11). Тем самым Гомер и Гесиод, широко изображающие в своих поэмах богов, повинны в распространении самых невежественных и нелепых, а с нравственных позиций просто вредных представлений о них. Эти "учителя эллинов" могли так глубоко заблуждаться, поскольку вообще "смертные думают, будто боги рождаются, имеют одежду, голос и телесный образ, как и они" (В 14). Поэтому-то и могли быть так широко распространены ложные вымыслы Гомера и Гесиода.

Эталон, по которому люди судят о богах - "по собственному образу и подобию",- весьма ненадежен. Сами люди не замечают, как велики между ними различия, а это не может не сказаться на их оцен

148

ках: "Эфиопы говорят, что их боги курчавы и черны; фракияне же (представляют) своих богов голубоглазыми и рыжеватыми" (В16). У много путешествовавшего и много повидавшего Ксенофана были основания для таких замечаний. Ксенофан объединяет антропоморфизм и конвенционализм представлений о богах в логическом обобщении: "Но если бы быки, лошади и львы имели руки и могли ими рисовать и создавать произведения (искусства) подобно людям, то лошади изображали бы богов похожими на лошадей, быки же похожими на быков и придавали бы (им) тела такого рода, каков телесный образ у них самих (каждые по-своему)" (В 15).

Приведенными фрагментами рассмотрение "деструктивной теологии" обычно и ограничивается. При этом обращают внимание на то, что критика олимпийской религии проводится в двух планах: моральном (осуждается аморализм богов народной веры) и физическом (осмеивается их антропоморфный внешний облик). Более важным, на наш взгляд, является допущение, что, реформируя олимпийскую религию, Ксенофан провозглашает достижение посредством этого "эвномии" (благозакония). Согласно традиционной религии греков, боги - и прежде всего Зевс - считались охранителями полисной справедливости и права. Критикуя антропоморфизм и конвенционализм "народной религии" и эпистемологизируя бога, как считает М. Айзенштадт, Ксенофан стремится тем самым доказать его нравственность и обосновать благодаря этому социальный правопорядок как божественный правопорядок и прежде всего полисную "эвномию" как божественную "эвномию" [1].

Но ограничивается ли Ксенофан тем, что пытается спасти представление о боге как об источнике нравственного и правового порядка от неадекватных представлений? Обращаясь к истории древнегреческой философии в связи с историей религии, Д. Бабю замечает, что обращение философов к проблеме божества не обязательно было самоцелью, оно могло быть и средством в обосновании взглядов на собственные проблемы философии [2]. Гораздо вероятнее предположение, что Ксенофан обращается к проблеме "эвномии", как к самозначащей проблеме (что следует из контекста фрагмента В2) и уже в связи с этим поднимает вопросы нравственного обновления религии и благочестия ("эвсебии").