Мы поднялись в воздух – ускорители ревут, пламя омывает крылья и корпус, летим сквозь столбы дыма. Через несколько секунд нас подбили. Я почувствовал это, когда был в грузовом отсеке, засев с сорока тремя братьями и некоторыми другими, не из моего легиона. Пара запасных «Носорогов» сорвались с креплений и заскользили по палубе. Раздавили двух легионеров, когда проскребли по стенке. И под действием гравитации вылетели сквозь раскрытую аппарель наружу, захватив с собой в этот ад ещё полдюжины воинов. Некоторые пытались выкарабкаться, но времени добраться через коридор до своих мест в десантном трюме не было, так что я просто держался.

Палуба… разорвалась – ещё можно увидеть следы, где Рууман собирал её и латал паяльником и промышленным степлером – и начала разваливаться на части. Через рваную дыру в фюзеляже, сквозь броню, искрящиеся провода и вентиляционные трубы, я видел Исстван.

Он был похож на тёмный океан, усеянный островками огня и рябящий от тысяч воинов, пытающихся убить друг друга. Целые танковые роты исчезали во вспышках взрывов, когда стреляли титаны, уничтожались фаланги легионеров, тяжелые зажигательные снаряды рвали саму землю. Я едва мог осознать ужас того, чему стал свидетелем.

Взгляд направился в небо, когда тень другого корабля проползла по обожжённому лицу. Он, появившийся над нами, был огромен, застилая солнце, которого мы так отчаянно пытались достичь сквозь слой облаков. Хотя я думаю, что мы столкнулись вскользь – нос лишь пробороздил наш бок – этого оказалось достаточно. Второй десантный корабль был в огне. Сквозь марево видел объятых пламенем легионеров, запертых в его нутре. Некоторые прыгали, несмотря на неизбежную смерть. У нескольких были прыжковые ранцы. Большинство из них взорвалось от перегрева турбин. Вороны с горящими перьями падали. Железо рушилось с небес. Змии пылали. Остальных рвали на части зенитным огнём окопанные пушки снизу – они даже не успевали выбраться из обломков.

Видел группу Саламандр и Воронов, садящихся в катер, чтобы эвакуироваться с корабля. Не слышал их сквозь рёв проклятых выстрелов и взрывы, но намерения были ясны, как и знаки, что они делали нам.

Но план был обречён с самого начала. Ракетный залп какой-то невидимой батареи внизу разодрал корабль посередине, создав в его чреве огненную бурю, вышвырнувшую несостоявшихся «коммандос» из трюма в забвение.

Повернулся, стараясь ухватить одного из братьев, но вспышка вырвалась из погибающего корабля быстрее, чем я предполагал: опалила меня и испепелила его. И когда взглянул назад, его уже не было: остались лишь царапины на стене, оставленные кончиками пальцев – и всё.

Корабль накренился. Корпус застонал и вновь разорвался, микротрещины побежали по металлу.

Вцепился в переборку и держался, чувствуя, как гравитация на мгновение отступает, и меня охватывает извращённое чувство спокойствия.

«Грозовая птица» подобно комете падала с небес, но приземлилась вдали от Ургалльской впадины. Тяготение безжалостно вернулось, жёстко впечатав меня в палубу и раздробив ногу. Мы врезались в гору, снося утёсы и отправляя их в бездонные разломы внизу. Но корабль выдержал и залёг внизу: раненный хищник, ждущий, когда его добьют.

Почти готовый, но всё же не до конца.

– Сколько шестов установлено в этот раз? – спросил Рууман, возвращая меня к действительности.

– Шесть, – ответил Усабий.

Сотворённый кивнул с почти впечатлённым видом.

– Такие действия связанны с большим риском.

– Будем надеяться, что не зря, – вмешался я. – Потому что ради этого мы рискнём всем.

– Мы? – спросил Эразм. – Ты имеешь в виду ваш легион?

Хотя знаю, что говорил с жаром, не уверен, что смог донести всю страсть своей веры – ведь он практически не испытывал чувств.

И ответил: «Да, все, кто ещё остался в живых».

Рууман недолго смотрел мне прямо в глаза, потом отвернулся от нас и оружия и включил маленький сканер на скамейке позади. Его маленькая комнатка была завалена, хотя места на троих хватало – но только на троих. Когда экран ожил с мерзкой вспышкой зелёного неона, голос сзади произнёс: «Ты опоздал».

Измал Салнар со сложенными руками ожидал у двери в оружейную. Он был здоровяк и легко заполнял пространство в ширину – но не высоту. Голова едва достигала двух третей дверного проёма. Потому что гордый легионер Железных Рук восседал на «троне» – самодельном кресле на колёсах, частично каталке, частично лафете, с колёсами, снятыми со сломанного остова тележки для подвоза боеприпасов.

Куски его брони исчезли во время боя и крушения. Остался только левый наплечник, руки были обнажены. Правая рука была полностью бионической, так же как левая кисть и правый глаз. Красная линза мигала из-за повреждённых фокусирующих колец. От этого Измал щурился, и половина рта иногда дёргалась, заставляя неодобрительно хмуриться.

Большая часть поножей отсутствовала ниже колен – как и ноги.

– Что там случилось? – спросил он.

Усабий не смог сдержать гнев.

– Резня случилась, Салнар!

– Брат пошёл против брата, и тысячи погибли. Мы прошли через это, если помнишь.

Возможно, в нём говорила вина. Возможности поговорить позже нам не представилось.

Салнар расправил руки, и на долю секунды я напрягся, когда подумал, что он может ударить моего брата – хотя не отрывал взгляд от меня. Возможно, не решался взглянуть на Усабия из страха, что может сделать, если всё же посмотрит тому в глаза. Железнорукий не мог ходить, но руки силы не утратили.

Измал сдержался и протянул руку в примиряющем жесте.

– Я помню, – тихо ответил. – Мы все что-то потеряли. Наши отцы пропали и нас осаждают враги, которых мы когда-то называли союзниками… даже друзьями.

– Твой отец...

Я предостерёг его взглядом. Салнар обманывал себя, веря, что Феррус Манус не мёртв. Никто из нас не видел, как пал Горгон, но то, что слышали от других, оставляло мало сомнений. Как бы то ни было, споры на этот счёт ни к чему хорошему привести не могли.

– Ничего, – уступил Усабий. – Мне жаль, брат. У меня выдалась та ещё ночка.

– Принимаешь всё близко к сердцу, – ответил Измал. Слегка склонил голову, но видно было, как непроизвольно подёргивается бионический глаз. Я понял, что он висит на тонком волоске. Салнар стойко переносил кресло, но оно оскорбляло его достоинство. Любой вклад в сражение мог быть минимальным, а не в первых рядах во время последнего боя, как он, полагаю, предпочёл бы. Мы все были воинами. И не могли выбирать, как умрём. Разрезанные на куски дюжиной клинков, обезглавленные другом, обернувшимся заклятым врагом, раздавленные под гусеницами тяжёлых боевых машин – во время резни на месте высадки я видел все эти смерти и многие другие. В глубине души верю, что Измал предпочёл бы любую из них тому, что с ним случилось. Он отмёл раскаяние брата.

– И извиняться не нужно, – добавил. – Тяжёлые времена для всех нас. Даже невозможные. Опять спрашиваю, что случилось?

Я рассказал, опустив ту часть, в которой Усабий сломал Гвардейцу Ворона шею, чтобы сохранить маскировку. Салнар особенно заинтересовался вражескими патрулями и их расположением.

– Встречались ли другие отряды сопротивления? Другие корабли, приземлившиеся или готовые к отлёту, с которыми можно объединиться?

– Таких нет, брат, – ответил я.

Измал склонил голову в раздумии: «Завтра попробуем снова. Лишь после создания хоть какого-то подобия боевого порядка появится надежда нанести ответный удар. Если бы мы могли связаться с кем-нибудь из примархов…»

Усабий вновь вышел из себя, и предметы на рабочей скамье Руумана задрожали от психокинетического гнева: «Салнар, ты слеп на оба глаза? Нет никакого сопротивления. Мы не сражаемся в партизанской войне. Это выживание, больше ничего, и продлится оно ровно столько, сколько мы сможем продержаться».

За исключением того, что мы оба знали, что это не совсем правда. Мы затеяли это дело с Руумановыми шестами в последнее время не для того, чтобы как-то занять себя. Цель наша была гораздо значимей.