— А ты сама помнишь, как она грозила вызвать полицию, когда Арчи в поисках Хендерсона вбежал на ее газон?

— Всегда ходила в нарядных платьях, красивая, словно лилия, — добавила Эйприл. — Но мамуся говорила, что оригинальный цвет волос миссис Сэнфорд — результат искусной работы дорогого парикмахера.

— Но ведь многие женщины красят волосы. Надо все-таки признать, что Флора Сэнфорд была очень хорошенькая, хотя выглядела чрезмерно хрупкой и не совсем здоровой.

— Уверена, что мистер Дегранж не считал ее хорошенькой. И мистер Черингтон тоже. И этот тип…

Эйприл подхватила одну из множества бумаг. "Этим типом" оказался безобидный с виду управляющий торговой фирмы, владелец небольшой виллы, любящий муж и отец нескольких маленьких детей. К несчастью, у него была вторая жена в Рок Айленде, штат Иллинойс. В двадцать один год он женился на двадцатидевятилетней женщине, но прожил с ней только шесть недель. Поскольку у него не было денег ни на судебные издержки по бракоразводному процессу, ни на алименты, а бывшая жена неплохо зарабатывала, официанткой в каком-то ресторанчике, он не развелся формально с женой, а просто уехал и сменил фамилию.

Нашлись в бумагах Флоры Сэнфорд и документы, компрометирующие сельского врача, фальсифицировавшего свидетельство о смерти, чтобы старая вдова не утратила права на страховое пособие, которое не выплачивалось в случае самоубийства.

Была внушительная пачка нескромных писем некоей весьма известной в обществе дамы, фотография которой не раз попадалась на глаза девочкам в еженедельном приложении к "Тайме" и которая ни за что не хотела признаться в том, что ее мать служила горничной в какой-то захудалой гостинице в Цинциннати.

Был документ, подтверждающий, что некая немолодая учительница английского языка, преподававшая в пуританском воспитательном заведении для девочек, была когда-то задержана летучим полицейским патрулем в притоне с азартными играми, куда она вошла, полагая по наивности, что это приличный ресторан.

— Миссис Сэнфорд не брезговала массовым производством, — прокомментировала Эйприл. Она переложила бумаги и вытащила еще одну пачку писем. — О, тут что-то любопытное.

Она прочитала письмо, написанное фиолетовыми чернилами на фирменной бумаге дорогого нью-йоркского отеля.

"Милая Флора!

Твои подозрения относительно этого угрюмого адвоката Холбрука оказались справедливыми. Это его дочь! Насколько мне удалось выяснить, старик, однако, скорее умер бы, чем признал это в своем родном городе. У него, должно быть, не все дома. На его месте я гордилась бы такой дочерью. Когда она танцует свой танец, прикрытая всего лишь тремя павлиньими перьями и ниткой жемчуга, зрители срываются с мест, награждая ее овацией. А сколько она зарабатывает! Целую кучу долларов! У людей разные взгляды. Этот ее папаша, наверное, огорчен, что она сменила трех мужей. Но, моя дорогая, каким образом женщина может набраться опыта, если не учится на собственных ошибках? Старику, может быть, не нравится и ее популярность, но, по-моему, любая реклама хороша, если привлекает зрителей в театр и пополняет кассу. Надеюсь, милая Флора, парочка таких сведений позволит тебе заставить этого субчика бесплатно представлять твои юридические интересы. Очень, очень признательна за десять долларов, которые ты прислала. Они пришлись весьма кстати. Надеюсь, чувствуешь себя хорошо?

Твоя Вивьен".

— Мистер Холбрук! Кто бы мог подумать! — воскликнула Дина. — Значит, у него есть дочь, которая танцует, прикрытая только тремя павлиньими перьями и ниткой жемчуга! Этот благочестивый мистер Холбрук! Ведь он когда-то сердито отругал Арчи за то, что тот свистел в воскресенье. Наткнулся на него, выезжая из ворот миссис Сэнфорд…

— Никогда ничего не знаешь заранее! — торжественно провозгласила Эйприл. Она взяла в руки очередное письмо, написанное тоже фиолетовыми чернилами на фирменной бумаге отеля.

"Милая Фло!

Я все сделала так, как ты хотела. Обратилась к ней, сославшись на старое знакомство, ибо когда-то выступали вместе в одном ревю в Мэриленде, хотя она была тогда хористкой, а я примадонной… Да, да! Когда попала к ней, сказала, как ты хотела: что ее старый отец болен и неизвестно, выздоровеет ли, и что он мечтает получить какую-нибудь весточку от дочки. Сказала, что знаю об этом от нашей общей с ним знакомой, которая предложила свою помощь. Поэтому нужно переслать ей хотя бы несколько слов для старика. Она сразу же поверила, даже расплакалась и тут же написала письмецо, которое высылаю тебе вместе с конвертом, адресованным, согласно твоему поручению, мистеру Холбруку. Благодарю тебя от всего сердца за ту сотню долларов. Я очень нуждаюсь в деньгах, так как должна лечить зубы, тем более что ты пробудила во мне надежду на эту роль в Голливуде. Не забывай о своем здоровье, милая Фло, и дай мне знать как можно быстрее, получу ли я эту роль. Вивьен".

С письмом был скреплен конверт, адресованный мистеру Генри Холбруку, а в конверте лежало Другое письмо следующего содержания:

"Мой любимый Папочка!

Только что узнала, что ты болен. Умоляю тебя, выздоравливай как можно скорее! Прости мне все то беспокойство, которое я тебе причинила. Правда, правда! Когда-нибудь ты будешь 'гордиться мною. Я не сделала и не сделаю ничего такого, чего бы ты мог стыдиться, обещаю тебе. Поправляйся быстрее, может быть, скоро я стану настоящей звездой в настоящем театре, и тогда Папочка придет на премьеру и будет мне аплодировать! Твоя искренне любящая дочь Б."

Следующее письмо, написанное, как и два первых, фиолетовыми чернилами, гласило:

"Милая Фло!

Конечно, жаль, что она не подписалась полным своим именем и фамилией, но откуда я могла знать, что для тебя это так важно? Впрочем, я и не осмелилась бы просить ее изменить подпись, когда она подписалась инициалом. Не сердись на меня, милая Фло, я ведь делаю, что могу, и стараюсь по-дружески помогать тебе во всем. Я отдала ей присланное тобой письмо, написанное якобы отцом, с просьбой прислать ему фотографию и автограф. Растрогавшись, она даже заплакала. Воспользовавшись замешательством, я сама выбрала фотографию и подала ей ручку, и на этот раз она подписалась своей настоящей фамилией. Прилагаю к письму эту фотографию. Фло, милая! Если бы ты могла одолжить мне несколько долларов, я была бы тебе бесконечно признательна, так как за последние недели у меня была масса непредвиденных расходов. Всегда твоя Вивьен".

Эйприл повернула лист обратной стороной, открепила фотографию и, взглянув на нее, удивленно присвистнула:

— Ну и бабка!

Фотография была подписана: Гарриэтта Холбрук.

— Если бы мистер Холбрук ее увидел, умер бы на месте, — заявила Дина.

— Думаю, уже видел, — сообщила Эйприл, с лица которой не сходило удивленное выражение. — Хотел иметь уверенность, что миссис Сэнфорд спрятала эту улику. Поэтому после ее смерти он пытался проникнуть в виллу. Он ни за что не хотел допустить, чтобы все узнали, что его дочь танцует, имея на себе всего лишь несколько павлиньих перьев и горсть жемчужин.

— Есть и другие письма, — заметила Дина, откладывая фотографию в сторону.

у Было еще несколько записок, написанных теми же самыми либо другими чернилами, но одинаковым чуточку расхлябанным почерком. Во всех содержалась также просьба прислать немного денег.

"…зубной врач твердит, что нужно вставлять всю верхнюю челюсть. Это стоит довольно дорого, но ты ведь знаешь, что я надеюсь получить роль. Очень прошу тебя одолжить мне денег…"

"…боюсь, что ты не получила моего последнего письма, так как я напрасно ждала ответа. С зубами, видимо, придется подождать до лучших времен, но я уже три месяца не платила за квартиру, и мне дали последнюю отсрочку до ближайшего четверга. Если бы ты могла одолжить мне денег, Фло, в память нашей старой дружбы! Пришли авиапочтой, сегодня уже суббота, и время не ждет…"

Как следовало из самих писем, ни на одно из них автор не получил ответа. Последнее, написанное карандашом на клочке дешевой линованной бумаги, гласило: