— А я вас ищу.

Что он делал там, у меня?

Сводчатая комната с бассейном, где мы находились, выглядела очень мрачно, и скупой свет от двух свечей — одной у меня, другой у Кристи в руках — терялся в казавшемся бездонным слепом куполе. Только в бойницы были видны темно-синие вертикальные полоски ночи.

— А что здесь внизу? — спросила с явной дрожью в голосе Юля. — Какое-то адское место.

— А это, — ответил я (вероятно, темнота ободрила меня), — была тюрьма, куда сажали дурных женщин.

— Зиндан? Тогда там, наверно, полно крыс? В Туркестане все слышали истории про страшные зинданы. И жабы, и клопы?

— Да, всего понемножку, — ободрил я ее.

Я расплачивался с ней за все то, что мне было неприятно и отвратительно в ней.

Наступило молчание, и сразу же явственно послышалось журчание родниковой воды.

— А это что? — спросила Юля.

— А это живая вода, — ответил я, — хотите, спустимся.

— Нет, нет, — задрожала она.

Я тут же устыдился своей безжалостности, не подобавшей ни мужчине, ни хозяину.

— Нет, Юлия Викторовна, там ничего страшного нет. Я шутил.

Принял вызов Кристи. Возможно, ему было интересно.

— Пойдем, Юли-джан. Кто боится? Никто боится.

Я пошел вниз, на полпути обернулся и сказал Юле:

— Давайте руку.

Она уцепилась за мою руку. Я не рассчитал высоты самой нижней ступеньки, споткнулся, выронил свечу, и мы остались в темноте. Подняв голову, мы ждали, когда спустится Кристи. Он держал свечу в вытянутой руке, чтобы лучше светить себе и нам.

И вот, когда мы стояли, подняв голову, ожидая Кристи, произошла неожиданная и странная вещь. При неверном свете свечи мы увидели, что сквозь бойницу над нами просунулся какой-то длинный предмет, почти одновременно возникла ослепительная красная вспышка, прогремел оглушительный выстрел, свеча выпала из рук грека, и он рухнул к нашим ногам. Теперь мы были в полной темноте. Юля начала визжать и биться. Все случилось так быстро, что в первые мгновения я не мог ничего понять. Лишь через несколько секунд я сообразил: кто-то стрелял в Кристи сквозь бойницу и убил его.

Я не знал, что делать. Нужно было прежде всего выбраться из ямы, из темноты. Я схватил Юлю за руку и потащил за собой.

Не успели мы подняться наверх, как услышали неистовый крик:

— Глеба, Глеба!

Я выбежал из макбары.

Навстречу мне бежал Рустам и, задыхаясь, кричал:

— Его стреляй окошко. Моя гоняй, его прыгай лошадь. Моя хватай халат, его бей приклад.

Снаружи было гораздо светлее, чем в макбаре. Я обежал макбару кругом, но там уже никого не было, и тотчас же вернулся. При свете месяца я разглядел, что лоб Рустама слева был рассечен глубокой раной, кровь залила щеку и стекала с подбородка.

— Давай сюда, живо! — приказал я.

Мы вернулись в макбару, зажгли свечи, усадили дрожащую Юлю на мою койку, я открыл аптечку, промыл и перевязал рану Рустаму.

— Ну, теперь, — сказал я, — вытащим наверх грека.

Юля опять завизжала. Я прикрикнул на нее, так как раньше слышал, что миндальничать с женщинами в истерике нельзя. Она притихла и, как больной зверь, смотрела на меня остановившимися, полными ужаса глазами.

Рустам укрепил свечу на краю ямы, и мы спустились вниз. Мы втащили грека наверх. Он был очень тяжел.

— Юля, мы должны помочь ему. Вы же сестра милосердия! Ну, давайте!

Она повиновалась с какой-то собачьей покорностью. Я взял у Юли ее зеркальце и приложил ко рту грека — зеркальце отпотело. Грек был еще жив.

— Рустам, буди караульных, пусть кто-нибудь бежит в лагерь за лошадьми.

Но караульных будить не пришлось. Разбуженные стрельбой, криками и шумом, они все уже проснулись.

Тут из города приехал тарантас за греком и Юлей.

— Ну, Юля, везите его. Не теряйте ни минуты, дело идет о спасении жизни.

Юля покорно встала. Мы набросали сена в тарантас и положили на него грека. Рустам и Юля сели в ногах и в головах. Я стоял у макбары до тех пор, пока они не исчезли из глаз. Взошла луна, и стало очень светло.

Я медленно вернулся в макбару. Ложиться после такой перетряски я не мог. Я вышел на воздух и стал прохаживаться перед домом.

«Так что же произошло? — пытался осмыслить я. — Кто-то стрелял сквозь амбразуру окна в грека, потом, насколько можно было понять со слов Рустама, бежал и с коня ударил прикладом пытавшегося задержать его Рустама».

Да! Я ведь еще толком не видел, где это было. Я вновь обошел макбару и за ней явственно увидел следы разыгравшейся здесь недавно сцены. Песок был взрыт так, словно лошадь крутилась под вскочившим на ее спину всадником. Да, а как он стрелял, амбразура же высоко? Очевидно, стоя, с лошади, ориентируясь на свечу в руках грека.

Кто же это был и почему он стрелял в грека?

При свете полной луны я прошел дальше по совершенно отчетливым следам коня, унесшего убийцу. Невдалеке я опять увидел взрытый копытами коня песок. А! Наверно, здесь Рустам боролся со всадником и, схватив его за халат, пытался стащить с коня. Я внимательно обошел это место кругом. В это время свет луны отразился на блестящем предмете, лежавшем в кустах татарника. Я подобрал его и стоял полный недоумения. Это была серебряная офицерская лядунка с золотым двуглавым орлом.

«Но ведь такую же я видел у Файзуллы», — вскричал я внутренне. Так, значит, стрелял он! И в голове, как молния, самопроизвольно возникла и вытянулась вся цепь. Стрелял Файзулла, друг и сообщник Бориса. Борис обнаружил грека в кишлаке, выяснил, что он с нами пробудет в гостях еще некоторое время и потом поедет с Юлей ко мне в макбару, поэтому сразу же поскакал к Файзулле, уведомил его, и тот примчался и свел какие-то свои темные счеты с греком.

Так вот до чего докатилась их взаимная слежка! Дело приняло серьезный оборот. Борис с Файзуллой на одной стороне, грек и Юля — на другой, началось с разговоров и подглядываний и кончилось ночным убийством. Но что за всем этим кроется?

Инстинкт подсказал мне, что тут нечто большее, чем личная вражда. Недаром каждый участник драмы был не тем, чем казался, у каждого было другое лицо и своя тайна.

Я пошел по следам далее, но облако уже закрыло луну, и я почти ничего не видел.

На следующее утро, чуть рассвело, я вышел из макбары в надежде снова проследить отпечатки копыт коня. Но покрывавшее от времени до времени луну вчерашнее облачко превратилось за ночь в сплошной войлочный покров, целиком закрывший небо; прошел довольно частый на этих высотах ливень, все следы были начисто смыты.

Не оставалось ничего другого, как направиться в лагерь, куда наверняка уже дошли слухи о ночном происшествии. Я бросил последний взгляд на макбару, и тут меня что-то толкнуло еще раз поглядеть то место в яме, куда свалился грек. В яме было довольно светло, по крайней мере по сравнению с кромешной тьмой прошлой ночи. Я задумчиво обошел яму, размышляя о том, что с ней связаны несчастья. Достаточно было мне захотеть освежиться в бассейне, чтоб я поранил ногу. Где-то в этой макбаре — и кто знает, может быть, в этой яме — обнаружили зарезанным старика сторожа. Грек, быть может, нашел здесь свою могилу. Что еще таит эта зловещая яма? Так, прохаживаясь, я неожиданно споткнулся о какой-то предмет. Я наклонился. Это были футляр с фотоаппаратом и металлическими кассетами. Как они попали сюда? Их не могла затащить ни мышь, ни крыса, ни собака — никаких таких животных я в макбаре не замечал. Да, как они сюда попали? Я поднялся наверх, и вместе со светом на меня нашло озарение: грек украл их у меня в комнате, когда мы с Юлей потеряли его на минуту из виду при обходе макбары, а когда он, подстреленный, свалился, покража выпала. Но зачем понадобились ему фотоаппарат и кассеты? Сцена на базаре воскресла передо мной: как я дважды снял верблюда и синеглазого погонщика, и как Юля судорожно дергалась, чтобы остановить меня во время первого снимка, и как побежала к киоску и что-то сказала греку после второго. Он хотел выкрасть снимки, это было ясно. Ага, теперь ясно и другое — почему Юля набивалась в гости ко мне и почему она подстроила эту поездку в кишлак и навязалась с ночным визитом. Но грек не все рассчитал: судьба сыграла с ним злую шутку, выдала замыслы; хитрость, приведшая его ночью в макбару, обернулась против него самого. А этот синеглазый погонщик? Поступки грека, а может быть, не одного грека, как-то вращаются вокруг него.