103. Нет! Это нам самим хочется ленивого и сонного покоя, и выдумываем мы себе ленивого Бога. Тяжел Крест Божий. Не по плечу он миру. Не поднять нам его… Не Бог, а мир ничего не делает. Не Бог полусонно мечтает, а мир. В мире, а не в Боге нет любви, жертвенной – какая еще есть другая? И медленно в мире тянется время, день за днем, год за годом, века за веками.

104. О, если бы мир, если бы я захотел наконец жить полнотою Божественной Жизни! Если бы я, если бы мир захотел Божественно умереть! Не тянулось бы лениво время. Неслось бы оно со стремительною быстротою, как дивные Божьи светила, по бесконечному кругу: смыкало бы начало свое со своим концом. Ничего бы не повторялось, но все бы и двигалось, и стояло: различенное было бы сразу. Погибало бы жертвенно все и воскресало, то есть вечно бы жило блаженною жизнью чрез смерть. А великою силою Жертвы все было во всем. Всему миру, малюсенькой букашке – с безмерною мукой, но и радуясь безмерно, – отдавал бы я всего себя; блаженно бы умирал за всех: и за паука, и за гада, и за черную муху. А они бы все – и ленивый змей, и хлопотливая букашка – все спешили меня воскресить своей жертвенной смертью и воскрешали. Но я бы заранее о том не знал или – как бы не знал: жертвенна ли смерть, если неверно знаешь, что воскреснешь? А как бы радостно встречались мы на нашей, все той же земле! Смеялись бы и плакали от радости: так, что не успевали бы поплакать от горя. Всех бы, всех я любил! Никто бы мне не был противен. Ведь противное – то же, что и мучительное. А страшна ли мне самая сильная мука, раз я тебя люблю? Смеялся бы я от удивления, что вот: любит меня забавная козявка, на самом же деле не козявка любит, а Бог, и только представился Бог козявкой. И сам бы я – страшно подумать! – был Богом. Как бы удивлялся я! Как бы за это любил Бога!

105. Но не захотел, не хочу я всего этого! Не хочет всего этого мир! Тяжела ноша Божья… не по плечу… не поднять…

106. Звал Бог небытный мир из небытной бездны, являя ей, слепой, сиянье свое. И не явственно, но прозрел что-то мир. Как в облаке густом увидел он сияние Божье. И такое было это сияние, такая это была Элените, что устремился к Божьему сиянию мир. Но взглянул еще раз – увидел сияющий Крест, и весь от ужаса содрогнулся. Столько было в этой пылающей Любви невыразимой Муки. Хотел мир объять эту страждущую Любовь и – не хотел. И устремился к ней и отпрянул: немного лишь сдвинулся с места… Невыносимая тоска мира о том, что боится, не хочет он приять Бога, сгущалась в черные тучи, остывала и твердела в черную землю. Не верилось, что захочешь и – станет сил объять Божью Любовь: загорались бесчисленные звезды, рассеивалась в них мечта о Божественном Солнце. И больно было, что мало желанья; плакал мир: падал из черных туч светлый дождь, и выбивали из земли чистые реки, сливались в отражавшее звезды великое море. Горько смеялся мир над своим бессилием и страхом: как черные вороны, метались и кружились бедные бесы. Безвольно мечтал мир, что будет наконец с Богом: далёко-далёко в прозрачных небесах, еще дальше: там, где уже нет небес, прозрачным светом мерцало бесплотное ангельское царство.

107. Не сомневайтесь, светловолосая читательница, не качайте с недоверием головой. Вам кажется странным «жить, чтобы мыслить и страдать»²⁵. Я постарше и хорошо знаю, что и для Вас нет наслажденья без муки. Не стану Вас смущать преждевременным описанием внутренних противоречий брачной жизни. Но ведь мечтаете же Вы иногда о такой любви, что «всё» ради нее вынесете и «сгорит» в ней Ваша жизнь. Попытайтесь выкинуть из грез Ваших «невыносимые» (разумеется – и «красивые») страданья. Сами увидите, какою пресною покажется Вам мечта о любви: просто недостойною Вам покажется. Не стыдитесь этой романтики. Она свойственна и Элените, у которой, по ее собственным словам, «все вполне сознательно». Даже мы, мужчины, не мечтаем о любви без страдания. Недаром в древности, когда хоть в земной любви люди кое-что еще смыслили, Амура изображали со стрелою, а то и с костями грифона на ногах, а Пеннорожденную считали жестокой богинею.

108. Можно ли вообще наслаждаться, если не страдаешь? – Как следует наслаждаться можно только своим страданьем. Возьмите для примера маркиза де Сада. Он, говорят, наслаждался тем, что мучил других. Но ведь, мучая другого, знал же он, что тот страдает? – Не только знал, а и очень часто чувствовал, то есть сострадал. Со-страдая же другому, человек, как это из самого слова видно, страдает его страданьем, хотя, правда, и в малой степени. Таким образом, маркиз наслаждался тем, что сам себя мучил. И оказывается он двойником писателя Захер-Мазоха, который, в свою очередь, наслаждался тем, что его, по собственной его настоятельной просьбе, мучили женщины. Так даже случай с унтер-офицерской вдовой представляется вполне возможным и совсем не смешным, хотя, как правило, со-страдание создает страдание, а не наоборот. Мир существует страдая только потому, что Христос ему со-страдает.

109. Всякое страдание связано с разъятием или распадом. Оно немного уже и смерть. Совершенно напрасно люди воображают, что они хотят только жить, а умирать вовсе не хотят. Сколь велико недомыслие, что не так давно попытались даже Христово учение исказить, утверждая, будто смысл его в том, чтобы уничтожить Смерть²⁶. Было бы вполне правильно, если бы при этом говорили о победе над смертью же, то есть о победе Божественной или полной смерти над неполною. Ибо лишь таким путем и достижима проповеданная Христом Жизнь чрез Смерть или Богобытие. А то думают спастись от всякой смерти, да еще с помощью разных хитроумных приемов. Но и помимо всего этого большинство только из рабьего страха не обвиняет Господа Бога за то, что не дал Он нам какой-то иной жизни: без смерти и страданий. Богу ни к чему даже указывать на невозможность подобной нелепости, то есть все того же противоестественного сочетания «хочу» с «не хочу». – «Чего же, – может Он сказать, – вы еще хотите? Я дал вам именно то, чего вы просили. Хотите жить и наслаждаться еще больше? Больше страдайте и умирайте. Примите Меня всего».

110. Вне всякого сомнения, хотят люди жизни чрез смерть, наслажденья страданьем или блаженства, но только сами не знают, чего хотят. Разделилися они с Богом, разделили Его и потому все уже разделяют. Одного и того же – Божьей Жизни чрез Смерть – сразу и хотят они, и не хотят, внутренне разделяясь. А воображают, двуглазые, будто хотят одного: жизни и наслаждений, не хотят же другого: смерти и страданий. Думают они, будто сами, по доброй воле живут и наслаждаются, а смерть и страдание – лишь роковые следствия, уповательно устранимые. И вместо того чтобы подойти к Богобытию с другого конца: со стороны страданий и смерти, измышляют они, будто не по доброй воле страдают и умирают, а кто-то их мучит и умерщвляет, Бог или дьявол. Конечно, дьявол, то есть лукавый змий, – «человекоубийца искони»²⁷. Но он убивает в нас настоящего человека, причисляя его к сонму бесплотных ангелов: убивает тем, что лжет нам, выдавая за истинную жизнь вечно живущую смерть. Верно он сказал: «не умрете», но лукаво умолчал: «и жить не будете»; правильную же мысль: «будете Богом» – извратил, употребив множественное число и не к месту прибавив «как бы», хотя Бог восхотел, чтобы мы были не «как бы Им», а – Им и вместо Него. Солгал змий, а мы-то, дорогая читательница, так ему и поверили на слово… Конечно, поверили или (что – то же самое) сами себя обманули: вместо всего Богобытия взяли лишь малую часть, да и ту надвое делим. И не понимаем, что, приняв часть Божьей Любви, жертвуем уже собою (хотя и мало), то есть страдаем и умираем. Без понимания же этого нет, строго говоря, и жертвы: есть только жгучая бессмысленная мука. Бедные мы, глупые мы люди!

111. Впрочем, как же человеку и понять нелепость своего существования? – Подслеповатый разум его жалко пресмыкается, а на небо даже не смотрит. В разуме своем человек, истинный дьявол, сам себя обманывает и себе самому лжет. Разобью ли мой разум, зеркало мое, о камень?