1. Платон. Горгий 493 а. Еврипид (ок. 480 до н. э. – 606 до н. э.) – др. – греч. драматург и поэт.

2. … к тому бы лучше на свет не рождаться – основная тема Книги Иова (давшей название труду Шестова) и Книги Экклезиаст в составе Ветхого Завета.

3. Ангел смерти… – см. Ап., 4, 8.

4. Тема пушкинского «Анчара» (1828).

5. par exelence – по преимуществу (лат.)

6. Ср.: «<…> В то время как первое зрение, «естественные глаза», проявляются у человека со всеми другими способностями восприятия и потому находятся с ними в полной гармонии и согласии, второе зрение приходит много позже и из таких рук, которые менее всего озабочены сохранением согласованности и гармонии. Ведь смерть есть величайшая дисгармония и самое грубое, потом явно умышленное, нарушение согласованности. Если б мы в самом верили в то, что закон противоречия есть самый незыблемый принцип, как учил Аристотель, – то мы обязаны были бы сказать: в мире есть либо жизнь, либо смерть, – обе они одновременно существовать не могут» (Ук. соч., 31).

В трактовке Шестова «подпольный человек» Достоевского отринул логическую целесообразность сплошь детерминированного, «самоочевидного» мира в пользу «узрения» истины. «Достоверности, – говорит Шестов, – сопровождающие обычно наши суждения и дающие прочность истинам всемства, нет и не может быть у того, кого ангел смерти наделил своим загадочным даром. Нужно быть без достоверности, без уверенности. Нужно предать дух свой в чужие руки, стать как бы материалом, глиной, из которой невидимый и неведомый горшечник вылепит что-то, тоже совершенно неизвестное. Только это одно прочно сознает подпольный человек. Он «увидел», что ни «дела» разума, ни никакие другие человеческие «дела» не спасут его. Он пересмотрел, и с такой тщательностью, с каким сверхчеловеческим перенапряжением, все, что может сделать человек со своим разумом, – все хрустальные дворцы, и убедился, что это не дворцы, а курятники и муравейники, ибо все они построены на начале смерти – на «дважды – два – четыре» (Ук. соч., 59).

Подобным образом трактуется и позиция «смешного человека» у Достоевского: «Кто хочет подойти поближе к Достоевскому, тот должен проводить особого рода exereitit (упражнение духа – лат.): проводит часы, дни, годы в атмосфере взаимно друг друга исключающих самоочевидностей – другого способа нет. <…> Таким образом можно увидеть, что время имеет не одно, а два и более измерений, что «законы» не существуют от вечности, а «даны» только затем, чтобы «проявился «грех», что спасают не дела, а вера, что смерть Сократа может разбудить окаменелое дважды два четыре, что Бог всегда требует невозможного, что гадкий утенок может превратиться в красавца-лебедя, что здесь все начинается и ничего не кончается, что каприз имеет право на гарантии, что фантастическое реальнее естественного, что жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь, и все прочие «истины», которые глядят на нас своими странными и страшными глазами со страниц сочинений Достоевского…» (Ук. соч., 76–77). См.: Бицилли П. Проблемы жизни и смерти в творчестве Толстого // Современные записки. Париж, 1928. Т. 36. С. 274–304.

7. Достоевский Ф. М. ПСС: В 30 т. Л., 1972. Т. IV. С. 130.

Так названа у Шестова вторая часть книги «На весах Иова». Приводятся фрагменты по указанному источнику: фрагм. X, XIV, XXXII, L. C. 149, 152–154, 293–205, 232–233. Впервые тексты опубликованы в изданиях: Современные записки. Париж, 1922. № 13; 1923, № 15; Окно. Париж, 1923. № 1; 1923. № 2.

1. Sub specie aeternitatis – с точки зрения вечности (лат.).

Sub specie temporis – с точки зрения времени (лат.).

2. Шестов имеет в виду следующее рассуждение из «Апологии Сократа»: «Заметим еще вот что: ведь сколько есть надежд, что смерть – это благо! Смерть – это одно из двух: либо умереть значит стать ничем, так что умерший ничего уже не чувствует, либо же, если верить преданиям, это какая-то перемена для души, переселение ее из здешних мест в другое место. Если ничего не чувствовать, то это все равно что сон, когда спишь так, что ничего не видишь во сне; тогда смерть удивительное приобретение. По-моему, если бы кому-нибудь предстояло выбрать ту ночь, в которую он спал так крепко, что даже не видел снов, и сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни, и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, – то, я думаю, не только самый простой человек, но и царь нашел бы, что таких ночей у него наперечет по сравнению с другими днями и ночами. Следовательно, если смерть такова, я, что касается меня, назову ее приобретением, потому что таким образом время покажется не дольше одной ночи»; перевод М. С. Соловьева).

3. пятую сущность (лат.).

4. mimicry – мимикрия, приспособление к… (лат.)

5. Non ridere inteltigere – Не смеяться, не плакать и не проклинать, но понимать (Спиноза <лат. >; далее эта фраза редуцируется).

6. ordo rerum – порядок и связь вещей (лат.), idearum – идей (лат.).

Лапшин Иван Иванович (1870–1952) – русский философ, исследователь творчества и истории общественной жизни. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, в котором с 1897 читал лекции как доцент, а с 1913 по 1922 г. как профессор философии. С 1920 по 1922 г. был также профессором Института теории искусств в Петрограде. В 1922 г. выслан из России. С 1923 г. – профессор русского юридического факультета, позже Русского университета в Праге. Сотрудничал в Славянском институте в Праге, Русском философском обществе и Обществе Достоевского. На родине и в Чехословакии, которая приютила многих русских изгнанников, Лапшин был известен не только как обстоятельный академический философ и психолог, специалист в области эстетики и блестящий музыковед. Близко знавшие его люди в воспоминаниях первым делом отмечали его удивительную эрудицию, исключительную память и несколько усложненную манеру речи. Память его была столь цепкой и сильной, что обычно создавала для него интеллектуальные трудности. В. В. Зеньковский в своей «Истории русской философии» справедливо упрекал Лапшина в перегруженности его работ ненужным, тяжеловесным цитированием. Действительно, его работы выглядят нередко рыхлыми, лишенными легкости и динамичности, но, как бы в порядке компенсации читателю за труды, они основательно вводят в обсуждение проблем, во всех, даже малейших, деталях и обстоятельствах и источниковедческих подробностях. И. И. Лапшин начинал научную деятельность как психолог, но под влиянием интереса к идеям У. Джеймса приобщается к философии. В 1906 г. появляется его первая книга «Законы мышления и формы познания», в основу которой была положена диссертация, принесшая ему докторскую степень. Вслед за ней Лапшин публикует большое количество самых разнообразных статей, заметок и книг по философии, эстетике, музыкальному искусству. Весьма продуктивными в творчестве Лапшина были годы революционного лихолетья и гражданской войны. В год изгнания вышли из печати: первое издание «Философии изобретения и изобретения в философии», «Римский-Корсаков», «Художественное творчество», «Философские взгляды А. Н. Радищева». Сохранились рукописи его работ «О смысле искусства», «Что есть истина?», «Феноменология нравственного сознания», «О научном творчестве русских ученых».

Публикуемый диалог представляет хороший образец философского творчества Лапшина, его «изобретения в философии» со всеми достоинствами и недостатками. Выбор темы смерти в качестве темы сопряжения различных форм размышления интересен тем, что как бы сталкивает три точки зрения на природу смерти, которые были наиболее характерны для русской философии: натуралистической, традиция которой восходит к А. Н. Радищеву (Лапшин был знаком с идеями Радищева очень хорошо, и его работу высоко оценивал Г. Г. Шпет), православной, традиция которой прямо связана с миросозерцанием Нила Сорского и более поздними вариациями у Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова, и философско-рационалистической, получившей развитие у русских естествоиспытателей, таких, как И. И. Мечников.