Бобби вернулся в мотель. Он собирался поговорить с отцом утром по парижскому времени, но оказалось, что он слишком напуган, и ему необходимо сбросить с себя этот груз немедленно. Поэтому он сразу подошел к телефону и поднял отца среди ночи.
– Я звоню из Пало-Альто, папа.
– Рассказывай, Боб, – сказал отец после долгой паузы.
– Ну, для начала, эта фирма работает под маркой похоронного бюро – фикция, для законности. Только так они могут, как они говорят, «делать» клиентов легально. Их «отсрочка смерти» юридически оформляется как похороны. И стоит все это два миллиона долларов.
Голос отца стал резким:
– Речь не о том. Технология?
Бобби вздохнул:
– Я не специалист.
– Ты видел оборудование?
– Да, меня провели повсюду.
– Ткани хранят в жидком азоте?
– Да.
– Холодильные установки на сверхпроводимости?
– Ну да...
– Лабораторные приборы?
– Куча.
– Компьютеры?
– До небес.
– Фирма выглядит солидно?
– У них сто двадцать четыре клиента; заплатили по два миллиона.
Короткая пауза. Когда отец заговорил вновь, его тон стал мягче и беспокойней:
– Ты видел... м-м-м... результаты?
– Я видел мозг. Потрогал. Твердый, как кирпич.
Снова пауза.
– Что ты об этом думаешь, Боб?
– Отец, я не специалист...
– Но ты журналист. Скажи мне, что ты чувствуешь, химера или нечто существенное?
– Мне показалось, что все тип-топ.
– Честная работа или обман?
Бобби подумал как следует.
– И то и другое, – сказал он наконец. – По мне, это дорогой комплект декораций для научно-фантастического фильма, но если это пустышка, они сами на нее купились.
– Меня это устраивает, – сейчас же сказал Джерри.
– Я только хочу сказать, отец...
– Если они убедили себя, что чего-то достигли, мы, конечно, убедим маму. Она так хочет поверить...
Бобби тяжело вздохнул.
– Вот оно что. Тебе все это нужно, чтобы мама согласилась на твое космическое путешествие, а я, как задница, тащился сюда, когда мир разваливается на части...
– Ты должен приехать в Париж, Боб! Вместе мы ее убедим.
– Господи, отец, это невозможно! Особенно сейчас! Ты что, не знаешь, что творится в мире? Что этот идиот Карсон привел «Космокрепость Америку» в боевую готовность? Что Красная Армия продвигается к границам Украины? Все рейсы в Европу задержаны. Никто не может пересечь границу ни в ту, ни в другую сторону, не говоря уж о таких, как я!
Он знал также, что, если бы ему удалось выехать и уговорить маму, если бы метод фирмы «Бессмертие» был надежен, как операция по удалению аппендицита, если бы они нашли такие деньги, отец все равно не смог бы приехать в Штаты. По Закону о национальной безопасности – тем более в обстановке нынешней истерии – администрация Карсона ни за что не даст ему визу. Наверное, его арестуют за измену, как только его нога ступит на землю Америки.
– Постарайся, Боб, ты должен постараться!
– Я уже пытался, отец, ты знаешь, – виновато отвечал Бобби. – Может быть, когда все это кончится, если нас всех не разнесет в клочья.
– Скорее, Бобби, скорее – у меня нет времени.
Может быть, у нас у всех, подумал Бобби мрачно.
И вдруг он понял отца, одержимого одной идеей, – успеть.
Величайшая военная машина мира была в руках дикаря. Украина не собиралась отступать, Красная Армия была отмобилизована. Константин Горченко загнан в угол. В любой момент могли взлететь ракеты. Мир стоял перед лицом смерти.
Так же, как и отец после того несчастного случая. Единственное отличие – он знал, когда и как наступит конец.
Сидя здесь, в залитой калифорнийским солнцем комнате мотеля, Бобби вдруг осознал, что завидует вдохновенному безумию отца, его умению видеть, от чего надо отказаться в оставшиеся ему считанные месяцы. Он даже посочувствовал бредовым идеям Джона Бертона. Только теперь страшная реальность пронзила его. Только теперь ощутил он ее как нечто большее, чем «последние известия из горячей точки». Время должно остановиться для каждого. Страшный разговор с отцом сделал эту абстрактную истину пронзительно личной.
Он может умереть в любую минуту, исчезнуть. Недоделанные дела, невыплаченные долги, слова, которые уже никогда нельзя будет сказать...
– Ты безумен, папа, – сказал Бобби нежно, – космический безумец, но я тебя очень люблю.
– Значит, ты поможешь мне, Боб? Ты на моей стороне?
Бобби вздохнул.
– Да, я на твоей стороне, – ответил он и с удивлением обнаружил, что это на самом деле так. – Я сделаю, что смогу.
Он сказал это, ясно сознавая, что в данных обстоятельствах сделать не сможет ничего.
После нескольких дней молчания президент Гарри Карсон дал наконец официальный ответ вице-президенту Вольфовицу на его призыв к импичменту.
Президент Карсон выступил в Овальном кабинете перед группой заранее отобранных репортеров. Он был, как отметили присутствовавшие, в нервном напряжении – вспыхивал и с трудом сдерживал ярость. Он потребовал отставки вице-президента.
– Если он не подаст в отставку, мы еще посмотрим, кто кого привлечет к суду. Он всегда был изменником, а теперь доказал это. Вымазать его дегтем, вывалять в перьях и тащить в Сибирь, в исподнем, верхом на шесте – вот чего он достоин, а не смещения.
Президент объявил, что вызвал вице-президента на заседание кабинета для подачи прошения об отставке. Иначе ему предъявят обвинение в государственной измене.
В своем комментарии вице-президент сказал, что принимает приглашение. Что касается отставки, он не намерен отступать и уйдет в отставку только вместе с президентом.
– Надеюсь, он попытается привлечь меня к суду, – заявил Вольфовиц. – По крайней мере, это вынудит конгресс заняться решением реальных проблем вместо того, чтобы щелкать каблуками и кричать «хайль Карсон». Вперед, Гарри, давай кидайся своими жалкими камешками. Вперед, готовь мою победу.
Атмосфера в Праге так сгустилась, что ее, казалось, можно было резать ножом. Американцев считали главными злодеями; чехи, разумеется, не говорили ничего хорошего об украинцах, и в то же время прошла большая демонстрация словацких националистов, поддерживающих вступление Украинской Республики в Объединенную Европу под знаменем «Европа народов, а не государств». В этом был такой антирусский накал, что Франя была рада убраться отсюда.
Над Москвой их самолет поставили на циркуляцию – они без конца ходили над аэродромом, вот уже двадцать минут, – и у Франи было время подумать обо всем этом. Она видела теперь, что ее подозрения подтвердились: американцы стремились не только развалить Советский Союз, но и взорвать Объединенную Европу. Для этого они поощряли шовинистов повсюду, играли украинцами, как марионетками, сталкивали басков и каталонцев с испанцами, шотландцев и валлийцев – с англичанами, бретонцев – с французами, словаков – с чехами, национальные меньшинства – с их государствами, государства – с их национальными меньшинствами.
«Украинская Республика» вопила о «солидарности с угнетенными народами Советского Союза» и призывала к строительству «Свободной Европы свободных народов»; в Узбекистане, Белоруссии, Армении, Азербайджане прошли демонстрации поддержки. Впервые на памяти Франи против демонстрантов вышла специальная полиция с пожарными брандспойтами и нервно-паралитическим газом. Президент Горченко приказал разогнать демонстрацию и подписал пустую бумагу – поставил национальную милицию Украины под командование Красной армии.
Франя подумала, что она сочувствует Горченко. В конце концов, что он мог сделать, несчастный ублюдок? Естественно, он не мог признать отделение Украины. Но если бы он ввел войска, неизвестно, что учинили бы маньяки в Вашингтоне. Он мог лишь поставить армию вдоль украинской границы и твердить, что это внутреннее дело Союза, что предстоят всеобщие выборы и надо «подождать и послушать, что скажет советский народ».
