Тогда-то Эмиль Лурад и отправился в таинственную поездку в Страсбург. К тому времени он дорос до поста руководителя отдела перспективного планирования, самого высокого положения, какого удалось добиться кому-нибудь из «космических фанатов»; впрочем, дел у него было немного: на столах конструкторов давно уж не рождалось ничего передового, и бюджет Агентства не позволял в ближайшие годы рассчитывать на это.
Никто не знал, что на самом деле произошло. Эмиль явно поехал на свой страх и риск. Он оставался в Страсбурге неделю. Выступал за закрытыми дверями перед парламентскими комиссиями. Встречался с министрами. Когда он вернулся в Париж, все ждали, что директор ЕКА Арман Лабренн уволит его за нарушение субординации. Вместо этого, ко всеобщему изумлению, Лабренн через неделю вдруг ушел со своего поста «по состоянию здоровья», а директором Агентства был назначен Эмиль Лурад.
И теперь, спустя всего два дня после своего назначения, старый протеже и друг Эмиль вызывал Джерри к себе.
Такие вот дела. Двадцать лет позади, думал Джерри, спускаясь в метро на площади Пигаль; двадцать лет – но теперь все переменится. Когда он подходил к зданию ЕКА, шел дождь, но погода не могла испортить ему настроения. Он не вполне представлял, каким образом Эмиль убедил политиков, зато догадывался, что сулит ему, Джерри, приглашение нового директора. Если один из «космических фанатов» столь внезапно, после таинственной поездки в Страсбург, сменил Лабренна, стало быть, «фанаты» возглавят Агентство и дадут работе новое направление. Наконец-то «Гранд Тур Наветт» станет официальным проектом Европейского космического агентства. И конечно, Эмиль намерен сделать Джерри главным инженером проекта или, быть может, даже его руководителем.
То, что мечта его становится реальностью, было всего-навсего справедливо, но то, что человеком, от которого он услышит добрую весть, оказался старый друг Эмиль – о, это был шоколадный сироп в большой вазе с мороженым.
Сегодня Дмитрий Павлович Смерлак резко осудил тех, кто пытается повлиять на подготовку договора, руководствуясь узкими националистическими интересами.
Распределение советских мест в Европейском парламенте по национальному признаку не может быть и не будет предметом обсуждения между нашим правительством и Объединенной Европой, заявил президент. Пикетирование украинцами и казаками собственного посольства в Женеве – позорный спектакль. Они прибегают к подобной тактике оттого, что не могут сфальсифицировать результаты демократических выборов в Верховный Совет по национальным квотам. Мы не позволим делать наши внутренние дела, законы, по которым проходят выборы в стране, предметом обсуждения европейских парламентариев.
Соня Гагарина-Рид торопливо шла через зал обработки данных – опять опоздала, пришлось в очередной раз утихомиривать Франю и Роберта. Ее приветствовали улыбками и кивками.
– Доброе утро, Соня.
– Доброе утро, товарищ Гагарина.
Старые операторы – компьютерные «негры» – звали ее Соней, а новички – «товарищ Гагарина». Соня всегда просила, чтобы ее звали Соней Ивановной Гагариной, словно это могло решить ее проблемы с «московскими мандаринами».
Прежде партийных комиссаров и кагэбэшников было видно за версту, они не стеснялись демонстрировать свою власть: беззастенчиво командовали и сурово карали. Но сейчас на дворе стояла Русская Весна, и теперь было не принято открыто напоминать, кому подчинена «Красная Звезда», а КГБ избегал в открытую воздействовать на служащих. Потому и появились «московские мандарины» – расплывчатая прослойка между правительственными кругами и высшим руководством «Красной Звезды». Официально «Красная Звезда» считалась независимой корпорацией, учрежденной по законам Объединенной Европы, – хотя главным держателем акций случайно оказалось правительство СССР. Формально все вопросы решались на Совете директоров, но в действительности «Красная Звезда» была чистой воды государственной организацией, всецело зависящей от сросшихся друг с другом чиновничьих аппаратов – партийного и правительственного. Невозможно было определить, кто и как дергал за ниточки в Москве, но если «московские мандарины» хотели кому-то выразить свое неудовольствие, это не вызывало у них ровно никаких затруднений.
...Соня зашла в комнату, которую считала своим кабинетом, притворила дверь и села за стол, в вертящееся кресло. На столе, кроме большого видеотелефона и сваленных в кучу писем и распечаток, стояла электрическая кофеварка, и Соня, включив ее, принялась нетерпеливо ждать, пока пройдут полторы минуты и машинка надоит первую за день чашку кофе.
«Красная Звезда» могла позволить себе выстроить свое новое здание именно здесь – на новой авеню Кеннеди, рядом с Трокадеро, в шикарной части 16-го района, но должность ассистента руководителя отдела экономической стратегии не давала права на кабинет с приличным видом из окна. И все-таки отсюда был виден крохотный кусочек Сены, и этот кабинет принадлежал ей, Соне.
Долгонько пришлось ей сюда добираться! Если она и не была в явной немилости, то уж наверняка знала, что лед под ней тонок, потому что достигла нынешнего своего поста совсем недавно – по выслуге лет, упорным трудом, а в «Красной Звезде» карьеру делали иначе. Она давным-давно должна была стать руководителем отдела экономической стратегии: работала дольше всех, знала Францию гораздо лучше любого из своих сменяющихся начальников, которых присылали из России, но никак не могла получить то, что ей причиталось, – и только из-за Джерри. Это ясно продемонстрировали ей два месяца назад, когда Горский уехал в Лондон, и вместо того, чтобы назначить на освободившееся место ее, из Москвы прислали Илью Пашикова.
Впервые встретившись с ней в своем большом угловом кабинете, Пашиков и сам выглядел весьма смущенным. Он с располагающей откровенностью признал, что вместо него за этим старым ореховым столом следовало бы сидеть Соне. «Но так уж сложилось...» – сказал он, избегая ее взгляда. И у нее не хватило характера заставить его выразиться яснее.
Она знала, что ее держат в загоне. Да, у нее был партбилет, иначе она не добралась бы и до своего нынешнего места, но в ее характеристике хватало серых пятен, а может, имелись и большие черные кляксы. Она никогда не работала в Советском Союзе, ее политическая лояльность всегда оставалась под подозрением. Она была замужем за американцем, который, правда, выглядел предателем в глазах Вашингтона, однако же, как ни странно, оставался настолько американцем, что не позволял своим детям получить советское гражданство.
После назначения Пашикова она несколько недель бушевала дома, но Джерри и ухом не повел. Взгляд его становился отсутствующим, он бормотал свое «грязные политиканы» и исчезал в иных мирах.
...Кофе со свистом вылился в чашку, и Соня разом выпила половину. Как он не поймет? Это ведь легче легкого. Она же не требует, чтобы он сам отказывался от американского гражданства. Пусть позволит Роберту и Фране стать гражданами Советского Союза, это их законное право...
Зажужжал интерком.
– Соня, это Илья, где вы были, я...
– Извините, товарищ Пашиков, дети...
– Да-да, не зайдете ли ко мне прямо сейчас?
– Если вы дадите несколько минут, чтобы собрать сегодняшние...
– Не стоит заниматься сегодняшними данными сейчас, мы сможем посмотреть их после ленча, – сказал Пашиков. – Я приглашаю вас по другому вопросу.
Соне что-то не понравилось в его голосе, а когда она вошла в директорский кабинет, ей не понравилось и выражение лица Ильи Пашикова.
У них сложились странные отношения: с одной стороны, натянутые, с другой – менее натянутые, чем можно было ожидать в такой ситуации. Пашиков был несколькими годами моложе Сони. Элегантно причесанные светлые волосы, ясные синие глаза, тонкие, выразительные черты лица; дорогой костюм сидел на нем как влитой, а двигался он точно танцор. Очень привлекательный мужчина, Соня не могла не замечать его привлекательности, и он конечно же знал это.
