– Из-за нынешней нелюбви к американцам становится нелегко противостоять политическому нажиму – меня заставляют идти на уступки Вельникову. А самым разумным, по-моему, было бы опередить его, а? Допустим, ты сам отойдешь от активной работы в проекте и позаботишься, чтобы все об этом знали...

– Здорово придумано! – хмыкнул Джерри. – Даешь мне бритву и просишь, чтоб я перерезал собственную глотку.

– Да нет же, это вовсе не так, Джерри, – хмуро возразил Корно. – Мне, право, жаль, что ты так это понял. По крайней мере, подумай над этим.

На том разговор и кончился – при полной неопределенности. Но Джерри «подумал над этим». Потом еще раз подумал, и еще, и еще.

Тут пахло той подлой чиновничьей кухней, которую он так ненавидел и в которой так хорошо разбиралась Соня. Но ей он обо всем этом и не заикнется. Он знает, что от нее можно услышать: надо, мол, покориться неизбежному, прикрыть свой зад, по меньшей мере избавиться от парочки темных пятен в этой, как ее там, – характеристике. Или еще хуже: пользуясь тем, что благодаря грандиозной махинации с ценными бумагами они с Пашиковым находятся у Москвы на прекрасном счету, Соня может попробовать воздействовать на Мельникова, и он, возможно, отступит, почувствовав давление «Красной Звезды». Но это значило подключить к делу красавчика Пашикова, и страшно подумать, чего тот может потребовать в уплату. Хотя разум и подсказывал Джерри, что догадки о любовной связи жены с Пашиковым – чистый бред, стоило ему представить, что придется просить через нее милости у этого сукина сына, как все внутри переворачивалось.

А сегодня вечером еще и Бобби...

...Соня вышла из кухни с кислой миной и большим деревянным подносом. На нем блюдо жареного лосося с картофелем и чашка соуса по-голландски. Поставила поднос, разложила еду по тарелкам, снова оставив тарелку Бобби пустой.

«Где он, черт возьми? – думал Джерри. – Говорил я ему, держись ближе к дому из-за всей этой антиамериканской...»

– Мама, рыба сухая, как картон, – застонала Франя.

– Ну что ж, полей ее этим голландским...

Входная дверь открылась и с грохотом захлопнулась. Бобби протопал по коридору в столовую.

– Бобби! – вскрикнула Соня.

Он был в рубашке, без куртки. На штанах у него засохло нечто, смахивающее на дерьмо, волосы с одного боку залеплены, кажется, тем же самым. И ботинки забрызганы чем-то очень похожим на блевотину.

– Где ты был, Бобби? – спросил Джерри. – Что это с тобой стряслось?

Бобби глупо улыбнулся. Выудил что-то из заднего кармана брюк и поднял вверх, словно талисман.

– Я... это... ходил в американское посольство за своим паспортом, – сказал он. – И... это... попал в демонстрацию...

– Ты попал в стычку у американского посольства! – воскликнула Соня, не зная, сердиться или радоваться.

– В какую стычку? – спросил Джерри.

– Ты что, не знаешь? – Бобби даже ухмыльнулся.

– У американского посольства была мирная демонстрация, – вмешалась Соня, – но гринго включили свои нейронные облучатели и превратили ее в...

– Брехня! – воскликнул Бобби. – Они перли на ограду, они швырялись дерьмом с кровью, и бутылками, и камнями, и морские пехотинцы были просто вынуждены...

– Я слышала последние известия!

– Я был там, а ты нет!

– Что ж, тебе наверняка там понравилось! – вступил в дискуссию Джерри.

– Перестаньте, оба! – закричала Соня. – Роберт, сейчас же иди под душ! Поговорим, когда вернешь себе человеческий облик!

– То есть лет через сто! – предположила его сестра.

– Хватит, Франя, – гневно сказала Соня. – Сиди и ешь или выйди из комнаты!

...Бобби вернулся в столовую, облаченный в тенниску, джинсы и в свою старую, потрепанную доджеровскую куртку; но вид он имел победный и вызывающий.

– Придется тебе объяснить свое поведение, Боб, – быстро сказал Джерри, пока Бобби не успел усесться за стол, а Соня – раскрыть рот. – Тебя ведь предупреждали – не уходи далеко от дома.

– Но это было необходимо, пап! – Бобби сел на свое место. – Мне же нужно было взять паспорт, я ведь на следующей неделе еду в Америку, так что...

– Об этом не может быть и речи! – выпалила Соня.

– Что-о? – встрепенулся Бобби.

– А то, что русскую миссию в ООН ограбили какие-то проходимцы! «Космокрепость Америка» привели в состояние боевой готовности! Сенаторы вопят о захвате Бермудов, Кайенны, Мартиники и Кюрасао по доктрине Монро! Сам президент говорит о завоевании Нижней Калифорнии! Худшие представители американского правящего класса используют антиамериканские выступления в Европе, которые сами же вызвали, чтобы оправдать новый всплеск открытой империалистической агрессии!

– Ну и что? – сказал Джерри. – Какое отношение вся эта политическая возня имеет к...

– Ну и что?! – закричала Соня. – Целая страна сошла с ума! В Штатах сейчас не лучше, чем в Латинской Америке, где марионеточные режимы! Мы не можем отпустить сына туда, где царит хаос! Это все равно, что...

– Все равно, что благословить его на поездку в Будапешт перед тем, как Хрущев послал туда танки, чтобы давить венгерских борцов за свободу, – огрызнулся Бобби. – Или в Кабул перед вторжением русских!

– Боб! – воскликнул Джерри. – Хоть ты-то не впутывай сюда политику!

...Соня смотрела через стол на сына – он сидел с мокрой шевелюрой, глядя на нее исподлобья, готовый биться до конца, – и, странное дело, ощутила прилив любви к Роберту. Он не спасовал перед ее политическими выпадами, ответил ей тем же, как взрослый, как равный.

– Нет, Джерри, Роберт прав, – сказала она, по-прежнему не сводя глаз с Бобби. – Без политики тут не обойтись. Да, Бобби, Советский Союз делал в прошлом ужасные вещи, такие же, как сейчас Америка. Ты прав, отправить тебя в Америку теперь – это то же самое, что послать тебя в Будапешт или Кабул под гусеницы русских танков.

– Я не это имел в виду, мам, ты же знаешь!

Конечно, она знала. Но это не меняло дела.

– Я знаю, что ты не поверишь мне, но я делаю это только ради твоего блага, Роберт...

– Ты же обещала! Ты дала слово!

– Да, я дала слово, но обстоятельства...

– Ты обманула меня! Ты обманула отца, чтобы он отпустил Франю в Россию! Ты с самого начала не собиралась меня отпускать!

– Как ты можешь называть свою мать обманщицей? – вознегодовала Франя.

– А тебя никто не спрашивает, заткнись, – завопил Бобби. Весь красный, с набухшими на шее венами, он вскочил и грохнул кулаками по столу. – Все вы одинаковые! – заорал он. – Гады русские, хитрожопые! Всегда все по-своему повернете! Врете, крадете, подглядываете да прикидываете, обманываете собственных детей!

– Хватит, Роберт! – воскликнула Соня. – Я твоя мать, и я не желаю слушать эту империалистическую чушь!

– Ах, не желаешь, мамочка! – заорал Бобби. – А не ты ли тут хвасталась, как лихо вы с «Красной Звездой» провернули дельце на бирже? Тоже мне, новые члены европейской семьи! Советский Союз месяц как приняли в Объединенную Европу, а вы уже успели всех облапошить! И еще называешь американцев империалистами!

– Да как ты смеешь!..

– У меня есть билет, и паспорт есть, и я американец, и поеду в Америку, и никаким долбаным русским меня не удержать! – провыл Бобби в слепой ярости. И бросился вон из комнаты.

– Ну и катись в Америку и подохни со всеми подонками-гринго! – закричала ему вслед Франя.

– Хватит, Франя! – приказал Джерри. – Иди к себе в комнату. Нам с матерью надо поговорить!

– ...Парень прав, – ровным голосом сказал Джерри. – Мы дали ему слово, Соня. Это дело чести.

– Чести? – язвительно отозвалась Соня.

«Да что вы, русские, знаете о чести?» – чуть не вырвалось у Джерри, но он совладал с собой.

– По крайней мере, с точки зрения Бобби. – Он старался говорить помягче. – Если мы его не отпустим, он нас возненавидит, разве ты этого не понимаешь, Соня?

– Ничего, переживет.

– Нет. Потому что это действительно будет предательством.

– Патриархальная болтовня! – раздраженно заявила Соня. – И из-за этого ты способен отправить сына прямиком в осиное гнездо?