Уровень жизни постепенно снижался. Но медленно тонущую лодку еще не кинулись раскачивать. Тем более что во всех бедах можно было обвинять Европу, Японию и повстанцев в Латинской Америке. Закон о национальной безопасности постоянно ужесточался, и любого, кто рискнул высказать горькую правду, легко было заставить молчать.

– Ну, Нат, мы понимаем, что вступление в Объединенную Европу – единственный выход, – сказал наконец Бобби. – Вот только как это сделать? На кой им наши товары? Они и мысли не допустят, чтоб мы к ним влезли.

Марла показала три восьмерки и забрала банк. Джонни и Фрида застонали.

– Надо заплатить им долги, – ответил Вольфовиц.

– Это же миллиарды и миллиарды!

Вольфовиц взял карты; пришла его очередь сдавать. Он принялся за дело с обычным шиком.

– От такого предложения они не отказались бы, – сказал он.

– Конечно, не откажутся, но где взять такие деньги? И кому предлагать такой рецепт – нашим нацистам?

Вольфовиц пожал плечами.

– Это я еще не продумал. Я не собираюсь побеждать на выборах, так что мне не надо волноваться из-за мелочей. Я хочу одного – чтобы люди заговорили об этом.

– Хочешь взобраться на трибуну?

– Потреплюсь от души. Чем я хуже демократов или республиканцев? – Вольфовиц стасовал колоду. – Сдаю по семь карт, салаги, ставка в этой игре всего пятьдесят долларов. Бодрей, ребятки, это ведь теперь не деньги...

Избирательная кампания началась с субботней вечеринки. Накануне Бобби и другие обитатели Малой Москвы расклеили по Телеграф-авеню и в кампусе афиши. Вольфовиц сочинил рекламную заметку, ее напечатали в университетской газете и передали по местному радио. «Натан Вольфовиц баллотируется в конгресс. Пришло время последних козырей» – таков был лозунг всего предприятия. Бобби не мог заставить себя относиться к этому всерьез, но, к его большому удивлению, в девять вечера их дом был переполнен. Публика теснилась на крыльце, на лужайке, на заваленном мусором заднем дворе. Вольфовиц решил денег за вход не брать, во всяком случае на первый раз. Однако поручил Бобби и другим своим постояльцам обходить толпу с кружками и шляпами – собирать пожертвования на избирательную кампанию. Как ни странно, монет и мелких купюр им набросали немало. Бобби уже не в первый раз поднимался в комнату Вольфовица и высыпал на его кровать деньги из полной до краев шляпы, а карманы его были набиты записками с именами и телефонами желающих помочь кандидату. В числе этих желающих было немало хорошеньких девушек, заинтригованных европейцем Бобби.

Навряд ли и сам Вольфовиц хоть на секунду верил в успех. И не скрывал этого даже ради приличия. Он расхаживал по комнатам и разглагольствовал о вступлении в Объединенную Европу, о необходимости «американского Горбачева», имея в виду себя, и тут же открыто называл все происходящее жестом отчаяния, «последним козырем»...

– Это ты – Бобби Рид? – спросила очередная девушка, опуская чек в его шляпу. Девушка как девушка – среднего роста, каштановые волосы, короткая стрижка, но что-то было в ее лице, что-то притягательное...

– Единственный и неповторимый, – поклонился Бобби.

– Парень из Франции?

– Bien s?r [71], – не без кокетства сказал Бобби.

– Ну-ну, не зарывайся! – Она сверкнула зелеными глазами. – Я хочу помочь вашей кампании, но не надейся, что пополню список твоих любовниц!

– Если, по-твоему, я записной бабник, на что мне нужна ты? – разозлился в свою очередь Бобби.

Она внезапно изменила тон, лукаво улыбнулась.

– Где же твоя галльская изысканность? Знаешь, кем тебя считают?

– Ну?

– Ты думаешь, ты можешь переспать с половиной девушек Беркли, а другая половина не будет знать о твоих манерах и размерах? До миллиметра?

Бобби побагровел.

– Ладно, как тебя зовут?

– Сара Коннер.

– Послушай, Сара Коннер, если ты серьезно хочешь помогать нам, тебе стоит научиться приличным манерам. Многого мы не требуем, но все-таки с незнакомыми людьми...

Сара словно переключилась снова.

– Извини, ладно? – сказала она с подкупающей искренностью. – Я просто хотела посмотреть, как ты будешь реагировать. Видно, я перестаралась, мне часто говорят, что я меры не знаю...

– Во что могу поверить...

– Но я действительно хочу помочь кампании Вольфовица. Ты уж, пожалуйста, улыбнись и не держи на меня зла, ладно?

– Тогда начнем сначала, – предложил Бобби. – Пошли наверх...

– К тебе в комнату?

Бобби закатил глаза.

– В комнату Ната! – застонал он. – Мне надо это выгрузить! – Он поднес к ее лицу шляпу, наполненную деньгами.

Сара рассмеялась. На этот раз и Бобби заставил себя рассмеяться.

На кровати Вольфовица была куча денег; Бобби высыпал содержимое шляпы туда же.

– Ого! Солидный фундамент для дела! – сказала Сара.

– Не так уж здесь много, как кажется, – вздохнул Бобби. – Бумажек много, да все мелкие. Нат – мой друг, но... Ты действительно думаешь, что он выиграет?

– Нет. И что?

– А это что? – Он показал на кровать.

– Думаешь, он украдет деньги?!

– Конечно нет. Истратит все до последнего цента, вложит еще и свои, и выигранные в покер, но...

– Что «но»?

– А то, что ничего не выйдет. И он знает, что не победит. Мы морочим людям голову!

– Вовсе нет! – Сара села на кровать рядом с ним. – Все не так, никто никого не дурачит. Я понимаю, что Вольфовиц не победит на выборах, и большинство людей, чьи деньги лежат в этой куче, понимают тоже, но вопрос не в победе...

– Только, пожалуйста, не уверяй меня, что в игре важна не победа, а участие!

Сара ответила очень серьезно:

– Важно изменить саму игру. Выборы в этой стране потеряли всякий смысл. Демократы говорят одно, республиканцы – чуть-чуть другое, а суть-то одна! К серьезным вещам они одинаково равнодушны, а страна катится в пропасть, и даже те, кто это видит, ничего не предпринимают, потому что система так и задумана, чтобы ничего нельзя было изменить...

Зеленые глаза девушки искрились яростью. Бобби был ошеломлен и очарован.

– Да-да! Твой Вольфовиц говорит о запретных вещах. Его обзовут коммунистом и предателем-европешкой, и он проиграет выборы. Но, всячески его оскорбляя, они будут вынуждены спорить о том, что он предлагает. Так вот, люди, по крайней мере, услышат правду о том, что творится в Заливе. Что с того, что Вольфовиц проиграет? Знаешь, что самое главное в говорящей собаке?

Бобби удивленно поднял брови.

– Не то, о чем она говорит, а сам факт, что она может разговаривать!

Бобби рассмеялся и придвинулся к ней – она сделала вид, что не заметила.

– Пришло время лихих поступков! – говорила она. – Мой прадед был террористом в Ирландии, а бабка – в числе тех, кто случайно уцелел, когда полиция открыла огонь по студентам. Я пошла в них, и я говорю: надо что-то делать! Побеждать или проигрывать, но не протирать штаны в разговорах. Вот почему я хочу работать на Вольфовица! Люди хотят действия! Ты понимаешь это, Бобби Рид? Разве тебе этого никогда не хотелось?

Бобби вспомнил свои мальчишеские мечты об Америке. Вспомнил, как долго сюда стремился и как отстаивал свое решение остаться здесь. Вспомнил беспорядки у посольства в Париже и шествие с перевернутым флагом на Телеграф-авеню. Он остался в Америке, чтобы быть настоящим американцем, но что он сделал стоящего с тех пор? Что, кроме нытья и жалоб? Там, за флагом, шли настоящие американцы, они заставили его гордиться ими. И Америкой. Девушка рядом с ним – такая же, одна из них.

– Да, – ответил он, – хотелось. Спасибо, что напомнила.

Сара Коннер мягко улыбнулась. Бобби ужасно хотелось схватить ее в объятия тут же, но он удержался.

– Можно когда-нибудь позвонить тебе? – спросил он.

Сара Коннер хитро на него посмотрела.

– Как только для меня здесь найдется настоящая работа, – ответила она.

– А ты крепкий орешек! – улыбнулся Бобби. Он, можно сказать, непроизвольно поднес ее руку к губам и поцеловал. Сара отдернула руку, словно обожглась.