Всю ночь длилась перестрелка, гестаповцы блокировали дом еще вечерком, но взять врасплох хозяина явки не удалось. Кощей Бессмертный носился от окошка к окошку, поливая улицу свинцовым дождем. Метился в красноватые вспышки выстрелов. Два раза атакующие подходили так близко, что приходилось отбиваться гранатами. К утру наступило затишье. Видимо, гестаповцы, понеся большие потери, решили вызвать подмогу, скорее всего роту автоматчиков из комендатуры, и сейчас накапливали силы перед последним броском.

Уже совсем рассвело. Всю комнату наполнял сизый пороховой дым. Кощей в щелочку наблюдал за улицей. Никаких признаков движения. Бессмертному удалось насчитать пятнадцать трупов — они лежали, уткнувшись лицами в липкую грязь.

— Эти уже не будут топтать мою родную землю, — удовлетворенно подумал хозяин явки. За ночь Кощея трижды прошивали автоматные очереди. Одиночные попадания он давно уже перестал считать. Сквозные раны к утру затянулись, а те пули, что не прошли навылет, кончали растворяться в могучем организме. Опасность грозила не с этой стороны, хуже всего было то, что подходили к концу патроны и гранаты. Их хватит в лучшем случае на два штурма, а что потом?

В рукопашной схватке К. Бессмертный мог одновременно одолеть двух-трех, в лучшем случае четырех.

— Пока не поздно, надо сжечь все бумаги.

Кощей разложил на полу несколько листочков — это были готовые к отправке в отряд донесения. Одно было написано рукой Василисы, другое — корявым детским почерком Иванушки-дурачка. Кощей перечитал их несколько раз, чтобы получше запомнить и поднес к уголку одной из бумажек зажженную спичку. Потом подошла очередь листовок из числа тех, что не успела расклеить Крошечка-Хаврошечка. Задумчиво глядел Кощей на пламя. Огонь относится к тому немногому, что не может наскучить даже за очень долгую жизнь…

За окном послышался гортанный окрик офицера, и подпольщик понял, что начинается очередная атака. Он наскоро растер сапогом пепел и бросился к окну.

Как только Кощей оказался напротив проема, в животе зачмокали пули. Четко, как на учениях, он вскинул автомат, поймал в прорезь прицела рослого гитлеровца с закатанными рукавами и нажал на спусковой крючок. Немец выронил автомат и упал на бок. Окрыленный удачей, Кощей перевел оружие на офицера, решив вначале убить его, а потом поменять позицию. Это было крупной ошибкой — одновременно раздалось несколько очередей, и подпольщик почувствовал сильный удар в голову.

— Пять попаданий, оба глаза выбиты, — безошибочно определил Кощей, — это плохо. Очень плохо. На восстановление глаза нужно три минуты. Успеют добежать до дверей…

Кощей на всякий случай дострелял диск вслепую, расплескивая очереди веером от живота, и бросился к столу, ощупью ища гранату. Пальцы наткнулись на ребристую сталь лимонки. Сразу стало спокойнее. Кощей сорвал чеку, зажал в руке предохранитель и стал ждать… За дверью послышался грохот кованных сапог. И вот, когда в комнату ввалилось несколько отборных разгоряченных гитлеровцев, он вскинул руку над головой и разжал ладонь.

Стойкость подпольщика удивила даже видавших виды гестаповцев. Вот уже пять часов подряд Кощей честно валял дурака, притворяясь, что ему очень больно. Изо всех вопросов он ответил только на один — когда его спросили об имени и фамилии, он ответил:

— Ка Бессмертный.

Штурмбанфюрер фон Клюге задумчиво плюнул на пол, рыгнул протяжно и решил перейти ко второй части допроса — очной ставке.

По его приказу плюгавый солдат Вилли ввел провалившую всю цепочку провокаторшу — Огневушку-Потаскушку. Она страшно испугалась, увидев, какую свирепую рожу состроил ей висевший на крюке Кощей.

— Дяденьки, — крикнула Огневушка гестаповцам, — не пытайте его — хуже будет, он же бессмертный!

Переводчик презрительно смерил ее взглядом.

— Фамилию мы и без тебя знаем, — процедил он с резким баварским акцентом. — Имя?!

Вилли неправильно понял тон Швайнера и двинул Огневушке-Потаскушке кулаком в живот. Некоторое время она хватала ртом воздух, а потом выдохнула:

— Кощей!..

— Костя? Константин?

— Да нет, Кощей!.. Дяденьки, не троньте его! Он потом вас из под земли достанет!

— Она нас морочит, — обратился Швайнер к Клюге. — Дас ист шайзер. Они сговорились, пора переходить к допросу третьей степени.

Клюге кивнул плюгавому Вилли, и он направился с железным прутом к раскаленной печке, открыл дверцу и сунул прут туда. Огневушка-Потаскушка не знала немецкого языка, но решила: «Пора сматываться». Дверцу печки непредусмотрительно оставили открытой — Огневушка рванулась к дверце и скрылась за нею. Глаза гестаповцев полезли на лоб. Вдруг дверца открылась: немцы увидели наглые фиолетовые глаза и издевательски высунутый раскаленный язык. Когда через минуту Вилли выгреб из печки угли, никаких следов провокаторши обнаружено не было, угли тяжело вздыхали…

— Капут, — подумал Клюге.

И только висевший на крюке Кощей криво усмехался.

Иванушка-дурачок сидел в одном из помещений немецкого штаба и пускал изо рта слюни, удивленно хлопая глазами. За эту манеру глядеть его, собственно, и держали при штабе, потому что уборщик он был никудышный. Немцам нравилось видеть около себя этого бессловесного идиота, в котором они нашли типичное выражение «неполноценного славянина». Дурацкий вид Иванушки внушал каждому штабисту мысль о превосходстве арийской расы. Идиотизм его не вызывал никаких сомнений, поэтому его даже не выгоняли с секретных совещаний. Когда составлялся план очередной карательной операции против партизан, Иванушка-дурачок обычно сидел где-нибудь в углу, привольно развалясь на стуле и глядя по сторонам. Но как только офицеры разворачивали на столе посреди комнаты карту с синими стрелами и надписями «Olhoffka», «Kiriloffka», Иванушка вставал и, прыгая на одной ножке, приближался к столу. Засунув в рот палец, он тупым взглядом упирался в карту, каждый раз вызывая невольную улыбку на губах немецкого генерала.

Немки-машинистки тоже относились к Иванушке с презрительным покровительством. Уборщик бывал в комнате, где они печатали, чаще, чем в других и, направляясь оттуда в туалет, обычно прихватывал со столов документы, чтобы использовать их как бумажку. Документы были секретными; обычно Иванушке били по рукам и отнимали их, но когда он хватал черновик или забракованный лист с опечаткой, ему не мешали. Машинистки были уверены, что дурачок документы дальше сортира не донесет. Они ошибались, Иванушка регулярно отправлял циркуляры, приказы и сводки в партизанский отряд, а оттуда они на самолете попадали в Москву. С такой продуктивностью мало кто работал во вражеском тылу. В Москве просто поражались обилию и важности сведений, которые непрерывном потоком лились из Лукоморска.

Иванушка не понимал того, что говорилось на совещаниях перед карательными рейдами, но по карте он мог кое-что разобрать. Свои выводы он записывал огрызком карандаша на обратной стороне одного из краденых документов и передавал Кощею. Поэтому все акции фашистов неизменно срывались, они несли крупные потери и никак не могли понять, где произошла утечка информации. Ясно было, что в штабе действует вражеский агент, и гестаповцы прилагали все усилия для его разоблачения. Слежка, взаимные доносы, внедрение в ряды штабистов тайных осведомителей — гестапо использовало все. Подозрения падали на многих. Две телефонистки и один сбер-лейтенант были арестованы и, в конце концов, признались в связях с партизанами. Правда, они не могли вразумительно объяснить, как осуществлялась эта связь, но на всякий случай их расстреляли. Утечка информации не прекратилась. А Иванушка спокойно продолжал драить полы.