Почему Лев Григорьевич так не любил свой предмет, для Кати оставалось загадкой. Он никогда не пытался разнообразить текст лекции, никогда не использовал пылящийся в центре класса голографический проектор, хотя имел полный набор голограмм ко всему курсу. Любовь к мифам и сказаниям ей привили еще в детстве мама с бабушкой. И Катерина упрямо посещала «Историю религий». Ей нравилось то чувство соприкосновения с тайным знанием, которым были насыщены древние саги. Что было тут же отмечено студенческим бомондом. Своими конспектами Вязникова выручала весь курс.

Аудитория была заполнена сияющей пустотой, что было естественно, согласно постулатам дзэн-буддизма.

«Ну и ладно», — подумала Катя, опускаясь на скамью где-то посередине аудитории. Она углубилась в свои мысли. На повестке дня были более серьезные вопросы, чем взаимоотношения между преподавателем и студентом. Какими бы ее родители ни были «мировыми», поджилки все-таки тряслись. И основательно. Катерина поймала себя на том, что переживает вовсе не из-за родителей. Они действительно мировые, достаточно только все объяснить. На самом деле ее пугало то новое состояние, в котором она теперь пребывала. И еще: что же теперь делать? Аборт? Оставлять ребенка?

Память услужливо вытащила из небытия давний разговор. Они лежали в наспех сооруженной кровати. Влад курил и смотрел куда-то в потолок. Чтобы вывести его из этого состояния, она мрачно пошутила:

— А представь, что я залетела.

Он дернулся и нервно переспросил:

— Чего?!

Даже его итальянские черные кудряшки встопорщились от негодования.

— Что ты так испугался? — насмешливо спросила Катерина. — Мы же предохраняемся.

Но она все равно надулась. Хотя головой понимала, лучше сейчас прояснить отношения, чем потом…

Впрочем, сейчас его мнение интересовало ее в последнюю очередь. Ложное джентльменство, красивые жесты, позы, маски. Вся эта мишура выглядела сейчас чем-то вроде сухих осенних листьев, от которых избавляются засыпающие деревья. У них впереди трудная и длинная зима, серьезное испытание.

Всю жизнь терпеть возле себя глупое, но красивое ничтожество? На такой подвиг она не способна.

Теперь Катю интересовали три вопроса. Как такое могло случиться, если они постоянно предохранялись? Этот вопрос можно было бы отнести к риторическим, если бы не следствие. Как этого избежать в дальнейшем? И что делать с ребенком?

Она так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда услышала голос однокурсника:

— Вязникова, уснула, что ли? Подъем! Лекция кончилась.

Катя неожиданно сообразила, что это была первая лекция, на которой она не вела конспект. Фыркнув в сторону однокашника для проформы, Катерина вышла.

Накинув в гардеробе зимнее пальто, она очутилась в промозглом питерском феврале. Машина стояла на парковке. За три минуты, потраченные на путь к машине, холодный ветер выдул из Вязниковой все тепло, и она продрогла до самой последней косточки. Модные сапожки-чулки немедленно промокли от сырого снега. Одежда по моде, как ни крути, не предназначалась для сколь-либо серьезных холодов.

Впереди ее ждала дорога длиной около часа. Хотя если все сложится удачно, то, вполне возможно, она даже успеет поужинать со всеми. Катя завела старый, неопределенного цвета «ситроен» и тронулась в путь. Автомобильные дворники лихим китайским бойцом отмахивались от летящего снега.

Катерина поежилась. Разговор с родителями нельзя было откладывать на завтра. Да и вообще не следовало переносить. Лучше сразу отмучиться. Где-то на самом краю сознания мелькнула мысль, что неплохо было бы и будущего папашу уведомить. Но эта идея испарилась так же быстро, как и появилась на свет. Вадим ничем ей помочь не мог. Да и вряд ли бы захотел.

Единственный вопрос, на который она до сих пор не могла ответить, это — хочет ли она ребенка или же от этой идеи следует пока отказаться?

С одной стороны, она сама виновата. Или не сама?

Мысли путались, цеплялись за какие-то малозначительные факты и норовили сорваться на истерическое: «Мы же предохранялись!»

Катя выехала за город и вздохнула с облегчением. Ее всегда нервировали запруженные машинами перекрестки, где движение превращалось в пародию. Нельзя сказать, что Катерина не любила Питер. Нет. Но с молоком матери она впитала незыблемую истину: человек и его семья должны жить в доме на своей земле. Этой догме следовала вся ее семья, наследовавшая землю на майоратной основе. От отца к сыну.

А это значило, что Дом Вязниковых никогда не будет пуст.

Но вот уже приветливо мигнули огоньки гаражных ворот, дернулась и поползла вверх решетка. Катя загнала машину в гараж. И пока пробежалась до входной двери, замерзла окончательно.

В доме Катерина тут же уловила запах печеностей.

«Что-то вкусненькое», — подумала она. Желудок радостно зашевелился.

Бабушка хлопотала около плиты, громыхая посудой. Катя разделась и прокралась на кухню.

— Ку-ку! — громко сказала она.

— А, привет! — не отвлекаясь от противня, ответила бабушка. — Переодевайся скорей и спускайся. Скоро ужинать будем. Родители уже дома.

— Я знаю, видела их машины в гараже, — ответила Катерина и поднялась к себе. Она нерешительно остановилась на лестничной площадке. Но потом, отбросив колебания, направилась к родительской комнате.

— Заходи, кто там, — ответил на стук отец.

— Это я, — сказала Катя, проскальзывая в дверь. Вязников-старший в домашней одежде, освещенный золотым сиянием настенного бра, сидел у маленького журнального столика и перебирал эскизы. Катя чмокнула его в макушку. — А мама где?

— В ванной. Что-то делает с лицом, — рассеянно ответил отец. — Ну, ты лучше меня знаешь.

— Па, я бы хотела сегодня с тобой и с мамой посоветоваться по одному вопросу. Хорошо?

— Конечно! Давай сразу же после ужина, у меня в кабинете. Я сегодня вечером хотел еще поработать.

— Договорились, — сказала Катя. Она не думала, что это будет так просто. Ждала наводящих вопросов, на которые нужно отвечать, а на голодный желудок сил для этого не было.

Тем временем отец продолжал пристально вглядываться в два эскиза. В жемчужно-сером свитере и потертых джинсах Александр Алексеевич Вязников походил на студента-старшекурсника. Он легко мог взволновать любое женское сердце, несмотря на веер тонких морщинок в уголках глаз. А если к этому образу добавить тронутую сединой бороду да свитер сделать погрубее, получился бы натуральный Хемингуэй, собственной персоной.

— Как ты думаешь, какой из них лучше? — спросил у дочери отец. На одном листе была изображена модель в крохотном расклешенном платье. Художник настолько увлекся, что рисунок походил на одну большую ромашку. На другом тоже было изображено платье, но в пестрых тонах и очень откровенное. Оно словно прилипло к модели. Если первый вариант выглядел невинным и подошел бы даже школьнице, то второй ориентирован, как сказал бы Достоевский, на инфернальную женщину.

— Мне нравится эта. — Катя указала на второй рисунок.

— Мне тоже, — радостно подтвердил отец.

— Но все зависит от целей. Вы хотите запускать новую коллекцию?

— Девочка моя, — воскликнул отец, — весна на носу! Конечно! Более того, коллекция будет чем-то из ряда вон! Видела мое новое приобретение?

Он указал на толстую коробку с программным обеспечением.

— «Modist Centrum», — прочитала Катя. — Это то, что ты хотел?

— Ага! — В глазах у отца проскакивали искорки. — То самое! Новая версия. Я на нее всю нашу фирму посажу.

— А как же дома? Ты же любишь дома работать.

— В этом вся фишка. На терминалах устанавливается только клиентская часть. Среда разработки. Кстати, с поддержкой виртуальных имидж-построителей. Все коллекции хранятся на внешних машинах, на машинах фирмы разработчика. Очень гибкая среда…

В это время дверь ванной открылась, вышла мама.

— Ты еще не переоделась? — удивилась она, глядя на Катерину. — А ну марш переодеваться, сейчас кушать пойдем.

— Все-все, удаляюсь, — комично кланяясь, вышла Катя. Мама сверкнула на нее голубыми глазами и легко-легко улыбнулась.