— Это от него, Туся…

— Bay! Bay!!! ВАУ! Ну почему кому-то все, а кому-то ничего! Вот мне никто таких писем не пишет, а я уж как стараюсь, как стараюсь.

— Что мне делать, Туся? Как мне сопротивляться?

— Лучший метод — раз лежать, два тихо. О чем ты говоришь, Синельникова! Ни одна женщина не может сопротивляться такому мужчине. Это невозможно.

Некоторое время они обе сидели безмолвно, погруженные в собственные мысли, поэтому, когда раздался стук в дверь, обе подскочили как ужаленные и уставились друг на друга.

— Это Макс! Чтоб мне в жизни больше никому не отдаться!

— Но он сказал, что теперь моя очередь идти к нему…

— Может, замучился ждать? Ленка, немедленно смени личико. У тебя на нем написан ужас. Так, все, я ухожу, но буду на связи. Немедленно звони мне, если что.

— Если что — что?

— Если сама знаешь что. Я пошла через черный ход. У тебя нормальное белье? Не хэбэ? Не цветочки? Хорошо бы черные кружева…

— Тимошкина!

— Все-все, ухожу. Ни пуха.

Тимошкина ускакала на цыпочках в противоположный конец дома, а Лена на негнущихся ногах отправилась навстречу судьбе.

Если она сейчас откроет дверь — а она ее откроет! — то эта мука никогда не кончится. Сопротивляться Максу Сухомлинову и тому дьявольскому жару, который от него исходит, возможно только в отсутствие самого Макса. Сейчас он возникнет на пороге и…

Стук повторился, более настойчиво. Лена немедленно разозлилась.

Если он думает, что она деревенская дурочка, изголодавшаяся по мужику и на все готовая ради… в общем, готовая — то он сильно ошибается! Она — уверенная в себе, независимая современная женщина, а каждый глупый дурак в наши дни знает: современной независимой женщине мужик ни к чему. Отлично она прожила эти двадцать лет, проживет и еще сорок.

Внутренний голос немедленно подлил яду:

— А зачем?

Лена внутренний голос проигнорировала, потому что вести бой на двух фронтах у нее все равно сил не было. Набрала воздуха в грудь — и резко распахнула дверь, так что Макс, прислонившийся к ней с той стороны, едва не упал прямо на хозяйку.

— Ох… Салют, Синельникова.

— Здравствуй, Сухомлинов.

— А я вот зашел…

— Зачем?

— Ну… вообще-то ты меня звала в гости.

— Я из вежливости. Заходи, мол, как-нибудь на чай.

— А… понятно. Купаться пойдешь?

— Чего?

— Купаться. Это в воде, я тебе объясню. Находишь побольше воды, снимаешь одежду…

— Сухомлинов, я не расположена выслушивать пошлости.

— Хорошо-хорошо, прямо в одежде погружаешься в воду и совершаешь в ней ритмичные движения всем телом…

— Я сказала!

— Не те, о которых подумала ты. Ты очень испорченная женщина, Синельникова. Я это сразу понял.

— Что-о?

— В смысле, раскованная и естественная. Кроме шуток, пошли на речку?

— Ты меня зовешь купаться?

Макс занервничал. Что-то шло не так, только он не понимал пока, что именно.

— Ленк, я чего-то не пойму — а что здесь такого? Вроде, не зима, на улице жара, на речке попрохладнее…

— Я не могу. Работы много. [Идиотка!] Но спасибо, что пригласил. Все?

Повисла пауза, во время которой Лена лихорадочно соображала, достаточно ли холодно и неприступно она выглядит, а Макс Сухомлинов мрачнел и злился. В итоге он решительно шагнул через порог и схватил ее за руку.

— Лен, что происходит? Что-то не так?

— Пусти сейчас же! Все так, просто… просто мне купаться не хочется. Не хочется, понял? Не в том я настроении, чтоб купаться, Сухомлинов.

— А в каком ты настроении? Поругаться со мной?

— Ничего подобного, я…

В следующий момент негодяйский Сухомлинов стремительно обнял ее и прижал к себе самым недвусмысленным образом, а потом проворковал низким бархатным баритоном:

— А-а, я понял, в каком ты настроении. Я тоже в нем. Сейчас покажу.

Следующие полстолетия выпали из биографии Лены Синельниковой, потому что они с Максом самозабвенно целовались, но все хорошее когда-нибудь кончается, и она смогла взять себя в руки. Оторвавшись от Макса, Лена Синельникова вежливо и настойчиво уперлась ему в грудь руками. На лице у Макса выразилась явная озадаченность.

— Лен, я не пойму… Тебе не понравилось сегодня ночью?

— Увы, понравилось. Это было замечательно.

— Тогда почему «увы»? И почему ты дышишь, как загнанная лошадь?

С этими словами он положил руку ей на грудь, и Лена едва не потеряла сознание от возбуждения.

— Максим… пожалуйста, не надо больше.

Он отпустил ее, но тут же схватил за обе руки и пытливо вгляделся в побледневшее лицо.

— Лена, посмотри на меня! Ты сейчас споришь с очевидным. Ты же хочешь меня так же сильно, как и я тебя, почему же ты отказываешься?

— Это неправда…

— Что именно? Что я тебя хочу? Ты получила тому все доказательства сегодня ночью. Ты меня хочешь? Я это чувствую даже сейчас, просто держа тебя за руки.

— Вот и пусти!

— Не пущу! Я хочу знать правду. Между нами произошло слишком много, чтобы я просто повернулся и ушел…

— Но ты уже уходил двадцать лет назад. А тогда произошло куда большее.

— Большее? Ты считаешь, что два бестолковых подростка относились к жизни и любви серьезнее, чем два взрослых человека, несколько раз кончавших вместе вчера ночью?!

— А ты считаешь, что совместный оргазм важнее потери девственности?

— Лена!

— Максим!

— Вчера ночью…

— Вчера ночью все было хорошо. И хватит. Давай расстанемся на этой прекрасной ноте. Так и не узнав друг о друге ничего плохого…

Он неожиданно выпустил ее, и Лена едва не упала. Макс Сухомлинов исчез, перед ней стоял Максим Георгиевич Сухомлинов, взрослый, жесткий и, в общем-то, жестокий мужик. Карие глаза стали черными от злости.

— Ну почему же? Кое-что я о тебе уже узнал.

— Ну давай, давай, назови меня доступной, развратной и циничной бабой, которая…

— Еще чего! Ты обычная трусиха.

— Что?

— Ты трусиха и нытик. Впервые за двадцать лет позволила себе безрассудство — и теперь следующие двадцать лет посвятишь оплакиванию своего легкомыслия. Ханжа, больше всего на свете боящаяся «общественного мнения». Лентяйка, не желающая учиться жить не только для себя. Эгоистка и зануда…

— Заткнись!

— Правда глаза колет! Давай, иди, сочини пару рецептов фуа-гра. Испеки пирог и скорми его собакам. Да тебе даже канарейку слабо завести, потому что ее надо кормить, а ты привыкла ухаживать только за собой, а когда она подохнет — ты даже не всхлипнешь, ведь единственный человек, чьи переживания действительно важны для тебя, — это ты сама.

— Максим…

— Чао, Синельникова. Желаю тебе воистину спокойной ночи. И не трудись запирать калитку — я больше не приду.

С этими словами разъяренный Макс Сухомлинов птицей слетел с крыльца и не оглядываясь зашагал к калитке. Именно поэтому он и не видел, как Лена Синельникова, некрасиво распялившая рот и прижавшая заломленные руки к груди, беззвучно рыдает, глядя ему вслед.

На Центральную вырулил грязный «лендровер», с визгом тормознул возле «Кулебяки», и из него вылезло небритое чудовище с красными глазами и серой щетиной на скулах. Чудовище глухо рыкнуло на ребятишек, окруживших машину, и нетвердым шагом направилось внутрь супермаркета, прямиком в кафе-бистро.

Всю минувшую неделю Макс Сухомлинов старательно избегал крепкого сна. Весь день он мотался по различным инстанциям, собирая документы на участок Крупченковых, а вечером, наскоро перекусив пивом и чипсами, принимался за работы по дому. Первый этаж выглядел уже конфеткой, лестница на второй лишилась старых перил, а второй, соответственно, этаж ожидал своей очереди.

Спать Макс не мог по очень простой причине. Ему снилась Ленка Синельникова.

В самых разных видах и ракурсах, непременно голая либо в голубой прозрачной ночнушке, но всегда возбужденная, раскрасневшаяся, соблазнительная — и недоступная.

Во сне он пытался прорваться к ней, кидался со всего маху на невидимую преграду, разделяющую их, но все тщетно. Ленка даже не замечала Макса Сухомлинова.