Коридор был грязным. Местами заляпан какой-то едой, местами лежат фантики и хлебные крошки. Тот петушара, что здесь убирается, определённо забил на свои обязанности. Пройдя через несколько отсекающих решёток, которые вообще-то полагается на ключ закрывать, мы оказались в помещении для досмотра.

Мы — это я, ваш покорный слуга, а со мной несколько человек в синем камуфляже. Как положено, помощник оперативного, начальник отряда, дежурный по изолятору. Опера не вижу, положил болт на служебные обязанности. Но, это дело его, а мы не расстроимся. Сейчас будет полный обыск и водворение. Контролёр, молодой парень в сержантских погонах, чьего имени я не помнил, привычно спросил, есть ли у меня запрещённые предметы, после чего предложил раздеваться и передавать одежду ему. Плавали, знаем. Тщательно прощупав каждый шов лепня[1], молодой сержант отдал его помощнику, а тот, сноровисто приложив трафарет, губкой вывел на ткани "ШИЗО". При водворении положено в другую, местную робу переодевать, но такое расточительство никому не нужно, потому и клеймят водоэмульсионкой, а потом, когда выйдешь, за пару стирок сойдёт.

Обыск не затянулся, вещей при мне почти не было, только то, что надето, посуда и мыльно-рыльное. Бритвенный станок, естественно, забрали, выдадут при помывке. Собственно, две недели можно и с бородой походить. Снял носки, вывернул, показал, трусы до колен, повернуться задом. Плоских шуток при этом отпускать не стал. Спасибо и на том, что приседать не заставляют, хотя могли бы.

Само собой, ничего не нашли. Не было у меня ничего. Какой идиот в изолятор потащит телефон или нож? Ремень и часы я тоже не брал. Многие пытаются сигареты припрятать, но мне без надобности, я не курю. А если бы и курил, то привязывать свёрток между ягодицами, или, того хуже, заряжаться[2], а потом это курить, — увольте.

Свёрток из одеяла и подушки благополучно отправился в матрасовку, а меня повели в камеру. Запищал электрозамок, повернулась ручка, упала блокировочная цепь и стальная дверь распахнулась. За ней была решётка на простом засове, её открыли и я вошёл в просторную камеру. Рассчитана она была на шесть человек, а сидел только один. Я вторым буду. Тут в ШИЗО вообще народу мало, десятка полтора, чего-то администрация ленится.

— Здорово были, — сказал я угрюмому мужику, молча сидевшему на приваренной к полу табуретке.

— Здорово, Псих, надолго заехал?

— Пятнашка.

Он кивнул и продолжил созерцание пола под ногами. Это Слепой, один из немногих старожилов колонии, досиживает тринадцатилетний срок, странно, что его закрыли, зек полезный, сварщиком работал в промке, а вот, поди ж ты. Слепым его не зря дразнят, зрение у него никакое, очки-микроскопы носит. Положив на маленький столик пакет с нехитрыми пожитками, я уселся на другое сидение.

— Не в курсе, кто сегодня в ночь дежурит?

— Иваныч, вроде, — ответил Слепой и замолчал. Вообще, большинство зеков, оказавшись вдвоём в замкнутом пространстве, тут же заводит разговор, но мы с ним, так уж получилось, оба неразговорчивые.

— Иваныч — это хорошо, — ответил я. Действительно. Пётр Иванович этот, старший прапорщик, — одна из достопримечательностей зоны. Лет ему под пятьдесят, а в зону он, надо полагать, сразу после армии устроился. Когда Слепой в колонию прибыл, тот уже был матёрым сотрудником. Ростом выше среднего, фигура могучая и кулак в половину моей головы, рожа страшная, тёмные волосы стрижены ёжиком, глаза цепкие, глядят из-под низкого, как у неандертальца, лба. В молодости был то ли боксёром, то ли штангистом, то ли тем и другим сразу. Спокойный и неповоротливый, даже иногда выглядит тюфяком, но зеки, кто поумнее, прекрасно знают, что в его присутствии лучше сопротивления не оказывать и администрации не хамить. Потом ты, конечно, будешь жаловаться во все инстанции, но здоровье тебе уже никто не вернёт.

При всём этом, он лишён был той мелочной мстительности, что свойственна многим другим сотрудникам. Веди себя хорошо, Иваныча не подставляй перед начальством, тогда можешь рассчитывать на мелкие послабления.

Терять время даром я не собирался. Всё же я спортсмен и форму надо поддерживать. Начал с отжиманий. А пока я выжимаю соки из своего бренного тела, давайте знакомиться.

Зовут меня… А впрочем, какая разница, как меня зовут? Здесь в колонии я два раза в день слышу свою фамилию, а в ответ называю имя и отчество. Здесь меня называют Псих, это моё новое имя. Мне двадцать восемь лет, один год я уже провёл за колючкой, осталось ещё пять. На воле я был спортсменом и работал тренером в фитнес-клубе. Гонял жирных тёток на тренажёрах. Гонял успешно, тётки меня любили (в хорошем смысле), денег, естественно, хватало. Помимо работы, у меня было хобби. То, что я делаю для души. У многих есть хобби. Вот и у меня было, но необычное. Преступления. В первую очередь убийства. Это наиболее интересный вид правонарушений, разбой и изнасилования не так интересны. Несколько недель подготовки, напряжённая работа мозга и готово. Солидный бизнесмен, чиновник или сотрудник органов в немалых погонах внезапно умирает. Выбор в качестве жертв социально значимых людей не случаен. Нет, я не питаю иллюзий по поводу социальной справедливости, в капиталистическом мире я и сам смог неплохо прижиться. Просто убийство работяги, проститутки или бомжа не так интересно. Путь наибольшего сопротивления, вот что меня интересует. Кроме того, как бы дико это не звучало, этих людей есть, кому и за что убить. А поэтому следственная группа прорабатывает кучу версий, хватает жену и её любовника, начинает трясти детей и соседей, ставит на уши деловых партнёров, должников, кредиторов. Следователи — люди рациональные. Им не приходит в голову, что убийство совершил человек со стороны, причём не по найму, а из любви к искусству. Пришлось изучить гору литературы, ознакомиться с методами оперативно-розыскной деятельности. Отдельно изучил все самые современные методы экспертизы. Ни малейшего шанса быть обнаруженным.

Сделав пять подходов по шестьдесят повторений, я поднялся и уцепившись пальцами за решётку, закрывающую вентиляционное отверстие, приступил к подтягиваниям.

Вы, конечно спросите, или, как принято говорить в наших широтах, поинтересуетесь: как же я такой умный в зону-то попал? Смешно сказать, дал волю чувствам, один только раз. Забил человека насмерть, при свидетелях. Не насмерть, конечно, умер он потом, в больнице, благодаря чему статья не за убийство, а за тяжкие телесные повреждения. Кто Кодекс читал, статья сто одиннадцатая, часть четвёртая. Надо отдать должное мне. Защищал я себя сам, справедливо полагая, что адвокат, даже платный, мало чем поможет. А у меня получилось. Наказание назначили очень гуманное. Статья предусматривает до пятнадцати, а мне дали шесть. И вот я здесь.

Когда пальцы уже не могли держаться, я встал одной ногой на край табуретки и начал прокачивать икроножную мышцу, вставая на носок. Заодно неплохая тренировка координации движений.

На чём я остановился? Ах, да. Преступления. Если бы вскрылась хотя бы половина всего, что я натворил, сидеть мне на пожизненном в полосатой робе. Но, не вскрылось. Значит, всё сделано идеально. Но и шесть лет сидеть не хочется. Условно-досрочное — вещь молодоступная. Нужно для этого работать официально, а где прикажете работать, если на всю зону с тысячей зеков, только сто рабочих мест. Стучать в оперчасть тоже не хочется. Не то, чтобы я был ярым поборником лагерных обычаев, они мне до одного места, хоть для вида и поддерживаю. Просто не хочу. Есть в этом что-то неправильное, вроде торговли собой. Поставил подпись и всё, ты уже себе не принадлежишь, задница твоя целиком в руках оперативника. Есть у меня деньги, возможно, хватило бы на взятку, но вопрос, кто и как будет её давать? Родственников у меня нет, родители умерли. Есть пара друзей, я оставил им некоторую сумму, на которую они мне передачи собирают, но взятки давать — уголовно наказуемое деяние, а я им не брат родной, чтобы ради меня рисковать.