Было это, мягко говоря, неприятно. Словно гвоздь раскалённый в меня вбили, рот наполнился кровью, которую я не успел выплюнуть, поскольку потерял сознание. Когда очнулся, лежал на носилках, раздетый по пояс и перебинтованный. Санинструктор, сидевший рядом на чурбачке, заменявшем стул, поспешил меня успокоить:

— Сквозное, лёгкое пробило, жить будешь.

— А?

— Говорю же, нормально всё. С точки зрения медицины.

— А с других?

— А с других, стоящие рядом люди, которым, к слову, тоже досталось, отметили странности, произошедшие с тобой во время попадания. Ты словно сместился сантиметров на тридцать в сторону, потому и досталась тебе только третья или четвёртая пуля в очереди. Первые прошли мимо.

— И? Что это? Есть версии?

— Это Улей. А за подробностями к знахарю.

— Ясно, — ответил я и задумался.

В это время из помещения для содержания скота стали выводить пленных. Выглядели они, и правда, жалко. Кормить их, видимо, кормили, живец тоже давали. Но регулярная кровопотеря сделала своё дело. Бледные люди едва стояли на ногах. Некоторые стоять не могли, половина имела на теле грязные бинты, прикрывавшие следы от операций. Парень лет пятнадцати шёл, согнувшись, и плакал. Солдат, оказавшийся рядом, как мог, успокаивал его, объясняя, что потеря гениталий не критична, что в Улье всё отрастает заново, будет он ещё мужиком и все девки его будут.

Однако, даже эти измождённые люди, которые уже мысленно поставили на себе крест, оказались способными на агрессию. Когда солдаты выволокли из какого-то закутка человека в забрызганном кровью белом халате, толпа вдруг преобразилась и с воплями кинулась к нему. Дюжина крепких солдат смогла их сдержать, а Бородин успокоил их словами, что доктор этот — всё равно не жилец, только казнят его уже на базе, после долгого допроса. Сам виновник торжества в происходящее вникал слабо, его мутные глаза ничего не выражали, закатанные рукава халата откровенно говорили о его пристрастиях. На предплечьях буквально не было живого места, и это притом, что в Улье все раны заживают очень быстро, видимо, кололся по пять раз в день.

Спасённых пока разместили в доме, где жили охранники, последних же заперли в хлев, при этом связав и заткнув рты. Нам предстояло решить, что делать дальше: уходить на базу или же дождаться внешников и дать им бой. Для решения собрался консилиум в лице Бородина, его зама, лейтенанта с примечательной фамилией Смертин и меня. Сам командир был за бой, но Смертин уверял, что шансы невелики, что в случае поражения даже уйти не сможем с такой обузой, что вертолёт прилетит не обязательно транспортный, а вполне может быть чем-то вроде МИ-24 или, того хуже, "Аллигатора", тогда мы и пикнуть не успеем.

Я тоже хотел бы принять бой, но имел место быть недостаток информации, который я предложил заполнить за счёт пленных. А потом, по результатам допроса, примем решение. Спасённых в любом случае следует отправлять. Многие из них могут не доехать до базы. Даже живец, который санинструктор сейчас заливает в них литрами, может не спасти. На том и решили.

Уже поздно ночью на допрос привели первого пленного мура, который по показаниям других был старшим. Уже привычно привязав его к стулу, я начал раскладывать инструменты на столе перед ним. Свои действия я подробно комментировал:

— Как тебя зовут, парень? — спросил я, разрезая на части его футболку.

— Лео, — испуганно ответил тот.

— Смотри, Лео, — я показал на Бородина, — это ментат, который будет задавать вопросы и следить, чтобы ты не врал. Знаешь, кто такой ментат?

Он кивнул.

— А я, — я ткнул себе в грудь большим пальцем, — палач. Заплечных дел мастер. Моя задача в том, чтобы ты не уходил от ответа. Очень хочется сказать, что у меня нет желания делать тебе больно, но, увы, мама учила меня никогда не лгать людям. Желание такое у меня есть, очень хочется сделать, мысленно я уже снимаю с тебя кожу и выдираю зубы. Твой единственный шанс — говорить быстрее, чем двигаются мои руки.

Я зажёг газовую плитку и положил длинную отвёртку нагреваться.

— Итак, Лео, — начал Бородин, — нас интересует, когда произойдёт встреча с внешниками?

— Послезавтра, — быстро ответил он, — то есть уже завтра, около восьми.

— Как это выглядит?

— Они прилетают на вертолёте, там площадка у нас, садятся. Док им контейнеры отдаёт, потом гонит мясо, пленных то есть. Они отбирают человек десять, анализ крови делают и в вертолёт грузят. Нам патронов оставляют, спораны с горохом тоже. Еду и водку. Потом улетают.

— Марка вертолёта?

— Не знаю, иностранный какой-то, большой, больше "восьмёрки", с двумя винтами, в одном конце и в другом.

— Иностранный? А говорят они по-русски?

— Да, только у некоторых акцент непонятный, но не знаю чей, под масками слышно плохо.

— Сколько партий вы уже отправили?

Пленный замялся, чем немедленно воспользовался я и сдавил его палец пассатижами. Не расплющил, как в прошлый раз, а только сдавил, так, чтобы из-под ногтя брызнула кровь. Этого хватило. Он заорал:

— Не помню, двадцать… может, двадцать пять, я не считал.

— Тебя совесть не мучает? — участливо поинтересовался я.

— Какая совесть? — сквозь слёзы он посмотрел на меня, — думаешь, сюда добровольно, по объявлению набирали? Подобрали после загрузки, увидели, что молодой и крепкий и предложили либо на стол, либо работать, сам-то что выбрал бы?

— Ты на жалость не дави, шлюха тупая, — я ощерился в улыбке, — оправдание, оно как дырка в жопе, у каждого есть.

— Мы отвлеклись, — оборвал нас Бородин, — как они узнают, что всё хорошо и можно садиться?

— Рация, доктор им по рации говорит что-то, не знаю точно.

Я взял второй палец, но командир меня остановил.

— Доктора допросим, как отпустит его.

— Правда, не знаю, — заныл пленный.

— Сколько человек в вертолёте?

— По-разному, двадцать, тридцать иногда. Ещё яйцеголовых человек шесть. Те в скафандрах жёлтых.

— Вооружение?

— Да, обычное. Автоматы, калаши, только с наворотами, пулемётов пара, броня хорошая, почти всё тело закрывает. Ещё намордники их, с хоботом и ранцем.

— Тяжёлого оружия нет?

— Не видел. Если есть, то только внутри, наружу не вытаскивают.

Бородин некоторое время молчал, потом вызвал солдата и приказал:

— Увести.

Тот подхватил пленного под руки, но я всё же успел ткнуть его концом трости в стопу, так, что даже сквозь ботинок, послышался треск ломающихся костей. Тот заскулил и едва не упал. Командир бросил на меня укоризненный взгляд, но я лишь улыбнулся в ответ.

— Зато не убежит, — прокомментировал я свои действия, глядя, как покалеченный пленник прыгает на одной ноге, подгоняемый конвоиром.

Следующим пунктом был доктор. Его привели уже под утро. Спек отпустил, выглядел он почти нормально. Правда, когда он посмотрел мне в глаза, уверенности у него поубавилось, и появился страх.

— Меня убьют? — поинтересовался он.

— Думаю, что да, — командир не стал его обнадёживать.

— А я уже настроился на сотрудничество, — вздохнул доктор и грустно опустил плечи.

— На этот счёт не переживайте, сотрудничать вы будете, хотя бы ради лёгкой смерти.

— Смерть всегда одинакова, — философски заметил он, — а если она неизбежна, то разные мелочи, вроде мучений, ничего не изменят.

— Попробую вас разубедить, — я взял пассатижи, — мучения бывают разные, кроме того, зачем вам страдать? Внешники отнюдь не ваша родня.

— Разумеется, но… сколько людей, столько причин, — он кивнул мне, — начинайте.

И я начал. Оказалось, что этот невзрачный человек, наркоман, убийца, отнюдь не богатырской комплекции, превосходит всех, кого я пытал до этого. Он тоже орал, захлёбываясь криком, блеванул желчью себе на штаны, в какой-то момент обоссался, но при этом на все вопросы отвечал отказом. Через десять минут у него недоставало четырёх пальцев, уха, глаза, на спине был снят кусок кожи размером с тарелку, локтевой сустав раздроблен, ухо, которое осталось на месте, было обожжено изнутри, наконец, когда он в очередной раз потерял сознание, я предложил Бородину: