Шпионские камеры октопауков более всего возмутили Кэти. Она много говорила об этом, утверждала, что происходит вторжение в ее «личную жизнь». Должно быть, у нее секретов побольше, чем у остальных. Симона сказала младшей сестре, что это не так уж важно, поскольку «Господь все равно следит за нами». И мы получили первый религиозный раздор среди наших отпрысков. Кэти отвечала ей коротко: «Дерьмо собачье». Словечки, неподходящие для шестилетней девицы. Мне надо следить за своим языком.

В этом месяце я прихватила Ричарда с собой в птичье подземелье в надежде на то, что там к нему может возвратиться память. Он очень испугался, когда мы оказались в боковом коридоре внизу шахты. «Темно, — бормотал он под нос. — Я в темноте слеп, а они все видят». И возле комнаты с водой повернул обратно.

Ричард знает, что и Бенджи, и Патрик — сыновья Майкла. Вероятно, он подозревает, что время его отсутствия мы прожили, как муж и жена, но не говорит на эти темы. Мы с Майклом решили попросить у него прощения и подчеркнуть, что не были любовниками первые два года (за исключением зачатия Бенджи). Однако в данный момент это вряд ли бы вызвало реакцию со стороны Ричарда.

С тех пор как Ричард очнулся, мы делим с ним наше прежнее супружеское ложе. Были касания, ласки, но никакого секса — до позапрошлой недели. Я уже начала думать, что все связанное с полом исчезло из его памяти, настолько пассивным оставался Ричард к моим заигрываниям и поцелуям.

А потом наступила ночь, когда в моей постели вдруг оказался прежний Ричард. Такое с ним случается время от времени: разум, остроумие и энергия иногда возвращаются ненадолго. Во всяком случае, он был пылок, изобретателен и будоражил меня. Словом, я была на седьмом небе — и вспомнила удовольствия, о которых и думать уже забыла.

Сексуальный пыл не оставлял его три ночи подряд, а потом исчез — так же внезапно, как и появился. Сперва я была разочарована. (Вот она — человеческая природа. Когда нам хорошо, мы хотим, чтобы было еще лучше. Когда лучше некуда, мы мечтаем, чтобы удовольствие продлилось вечно.) Но пришлось признать, что и эта сторона его личности нуждается в исцелении.

Вчера Ричард самостоятельно рассчитал траекторию, впервые после своего возвращения. Мы с Майклом были восхищены.

— Направление не изменилось, — с гордостью объявил он. — До Сириуса меньше трех световых лет.

6 января 2210 года

Мне сорок шесть. Волосы мои седеют — на висках и на лбу. На Земле я гадала бы, краситься или нет. А на Раме это не важно.

Я уже слишком стара, чтобы забеременеть. Хотелось бы сказать об этом той крохе, что созревает в моем чреве. Узнав о новой беременности, я была по-настоящему удивлена. Уже началась менопауза со всеми положенными признаками: внезапной потливостью, сумасбродными мыслями и полностью непредсказуемыми менструациями. Но семя Ричарда породило еще одного ребенка, нового члена бездомной семьи, несущейся в космосе.

Если мы больше не встретим других людей и Элеонора Жанна Уэйкфилд окажется здоровым ребенком — а пока в этом нет оснований сомневаться, — наши внуки могут быть рождены в результате шести возможных сочетаний родительских пар. Конечно же, все они не реализуются, но интересно представить, как это будет. Я-то привыкла думать, что Симона выйдет за Бенджи, а Кэти — за Патрика. Но как вписать в уравнение Элли?

Сегодня я встречаю на Раме свой десятый день рождения и уже не могу представить себе, что в огромном цилиндре провела не всю мою жизнь, а только пятую ее часть. Неужели я когда-то жила иначе, на огромной океанской планете, до которой теперь десятки тысяч миллиардов километров? Неужели кроме своих детей я знала и других людей, а не только Ричарда Уэйкфилда и Майкла О'Тула? И отцом моим был Пьер де Жарден, знаменитый автор исторических романов? И не во сне ли состоялся короткий тайный роман с принцем Уэльским, отцом моей чудесной Женевьевы?

Немыслимо. Не могу даже представить… в свой сорок шестой день рождения. Забавно — Майкл и Ричард, каждый по разу, спрашивали меня, кто отец Женевьевы. Я не ответила ни тому, ни другому. Разве не смешно? Какое значение все это имеет на Раме? Никакого. Но это был мой секрет (и отца) с первых мгновений жизни Женевьевы. Это моя дочь. Я родила ее и воспитала. Я! А биологическое отцовство не имеет значения, так я всегда себя уверяла.

Что за ерунда. Ха, снова это словечко из лексикона доктора Дэвида Брауна. Боже. А ведь я уже столько лет не вспоминала других космонавтов с «Ньютона». Интересно, сумела Франческа со своими дружками нажить миллионы на экспедиции? Надеюсь, Янош получил свою долю. Положим, мистер Табори бывал достаточно мил. Интересно, каким объяснением попотчевали жителей Земли, когда Рама уцелел после ядерного удара. Да-да, Николь, твой обычный теперь день рождения — долгое хаотическое странствие по лабиринтам памяти.

А Франческа была прекрасна. Я всегда завидовала ее умению общаться с людьми. Итак, она дала наркотики и Борзову, и Уилсону? Весьма возможно. Впрочем, я не думаю, что она намеревалась убить генерала, хотя никакого понятия о моральной стороне собственных поступков у нее явно не было. Как и у большинства истинно честолюбивых людей.

Мне самой странно теперь вспоминать свои прежние терзания. Я хотела преуспеть во всем. Я хотела во всем быть первой. Только мое честолюбие было направлено не в ту сторону, что у Франчески. Я хотела продемонстрировать всему миру, что можно играть по правилам и побеждать — и сделала это на олимпиаде. А как могла мать-одиночка попасть в космонавты? Безусловно, в те годы я билась сама с собой. Но, к счастью, рядом со мной и Женевьевой всегда был мой отец.

Конечно, всякий раз, поглядев на Женевьеву, я замечала сходство с Генри. Губы, подбородок — все, как у него. Нет, мне не хотелось оспорить генетику. Мне просто важно было показать себе самой, какая я великолепная мать и бесподобная личность, раз уж я не гожусь в королевы.

Я чересчур темнокожа, чтобы сделаться королевой Николь Английской или Жанной д'Арк в праздничных инсценировках. Интересно, сколько же лет пройдет, прежде чем жители Земли перестанут обращать внимание на цвет кожи? Пять сотен? Или пять тысяч? Как там сказал американец Уильям Фолкнер: «Самбо освободится только тогда, когда однажды утром все его соседи, проснувшись, скажут себе и своим друзьям, что Самбо свободен». По-моему, он прав. Законодательным путем расовые предрассудки не отменить. Образование здесь тоже ни при чем. У каждого на жизненном пути должен быть миг откровения, истинной благодати… пусть он или она поймет, что, если человечеству суждено выжить, свободным должен быть каждый (и Самбо, и любая другая личность), кто несхож с ним или с ней.

Десять лет назад, лежа на дне колодца, готовясь к смерти, я спрашивала себя, какие мгновения жизни хотела бы пережить заново, представься мне такая возможность. И не могла избавиться от воспоминания о часах, проведенных с Генри, пусть он и разбил потом мое сердце. Даже сегодня я последовала бы за ним. Испытать полное счастье — пусть на несколько минут или часов — значит жить. И перед лицом смерти совсем не важно, что человек, разделивший с тобой великий момент, потом предал тебя. Важна лишь память о прежнем счастье, поднимавшем тебя над миром.

Там, в яме, меня смущало, что память о Генри столь же ярка, как воспоминания об отце, матери и Женевьеве. С тех пор я поняла, что не одна наделена подобной чертой. У каждой женщины найдется в памяти нечто особенное, принадлежащее лишь ей одной и ревностно утаиваемое от всех остальных.

Габриела Моро, моя единственная подруга в университете, как-то заночевала у нас в Бовуа — произошло это в год, предшествовавший запуску «Ньютона». Мы с ней не встречались семь лет и большую часть ночи провели за разговором о важных эмоциональных событиях собственной жизни. Габриела была счастлива. У нее был красивый, внимательный и удачливый муж, трое умных здоровых детей и великолепный особняк возле Шинона. Но «самый прекрасный» момент в ее жизни, как с девичьей улыбкой на устах призналась мне Габриела, случился прежде, чем она познакомилась с мужем. В школьные годы она буквально свихнулась, влюбившись в знаменитого киноактера. На денек заскочив в Тур, Габриела каким-то образом проникла к нему в гостиничный номер, и они с час проговорили. Перед уходом она один раз поцеловала его в губы. И это оказалось самым драгоценным ее воспоминанием.