Некоторые из наиболее ярких галлюцинаций длились не более нескольких секунд. На вторую или третью ночь явился обнаженный принц Генри, воспламененный желанием… он вторгся в другое видение, в котором я ехала верхом на огромном зеленом октопауке.
Вчера поначалу никаких видений не было. А потом я почувствовала невероятный голод и перед внутренним взором появилась громадная розовая манно-дыня. И когда во сне я захотела ее съесть, у плода выросли лапки и он затрусил прочь, растворившись в тенях.
Неужели видения имеют какой-то смысл? Можно ли узнать что-то о себе и о своей жизни из хаотических блужданий разума?
Споры о значении снов бушевали в течение почти трех столетий и так ничем не закончились. А мои галлюцинации, как мне кажется, еще более далеки от реальности, чем обычные сновидения. В известной мере они сродни тем двум психоделическим[4] путешествиям, которые мне довелось пережить ранее, и любые попытки логически объяснить их, конечно, абсурдны. Однако по ряду причин я все-таки полагаю, что в явно случайных и диких блужданиях разума может крыться какой-то смысл. Вероятно, я считаю так лишь потому, что, на мой взгляд, человеческий разум просто не в состоянии функционировать беспорядочно.
22 июля 2201 года
Вчера пол наконец перестал сотрясаться. Ричард предсказывал это — нам уже два дня не приходилось погружаться в бак — и сумел правильно заключить, что маневр близок к завершению. Итак, начинается новая стадия нашей немыслимой одиссеи. Мой муж утверждает, что мы теперь движемся со скоростью, превышающей половину скорости света. А это значит, что мы покрывали расстояние от Земли до Луны каждые две секунды. Мы направляемся к Сириусу — самой яркой звезде на ночном небе нашей родной планеты. Если новых коррекций не будет, в окрестностях этой звезды мы окажемся лет через двенадцать.
Я рада, что наша жизнь может уже возвратиться к ставшему привычным распорядку. Симона спокойно перенесла проведенное в баке время, однако сомневаюсь, чтобы подобные переживания не оставили следа на психике младенца. Для нее важно, чтобы мы скорее восстановили прежний суточный распорядок.
Оставаясь в одиночестве, я часто вспоминаю о ярких галлюцинациях, посещавших меня в баке первые десять дней. Следует признать, когда наконец полный сенсорный голод несколько ночей подряд не вызвал у меня красочных и хаотических видений, я только обрадовалась. К этому времени я уже начинала беспокоиться за свой рассудок и, говоря откровенно, не в силах была противиться галлюцинациям. Однако сила прежних видений невольно вселяла в меня беспокойство, стоило только погаснуть огням на крыше бака. Так прошло несколько недель.
После первых десяти дней видение посетило меня лишь однажды и в общем-то не слишком отличалось от яркого сна. Оно не было столь выразительным, как предыдущие, но, невзирая на это, запоминалось во всех подробностях — должно быть, потому, что оказалось связанным с тем, которое я видела в прошлом году в яме.
В этом последнем видении (или все-таки сне) мы с отцом присутствовали на концерте под открытым небом. На сцене в одиночестве пребывал пожилой восточный джентльмен с длинной белой бородой, он играл на странном струнном музыкальном инструменте. Но в отличие от прошлого видения мы с отцом не превращались в птиц и не летали в Шинон. Напротив, тело моего отца как бы растаяло, оставив в воздухе только глаза. И через несколько минут я оказалась посреди образованного несколькими парами глаз шестиугольника. Глаза Омэ и матери я узнала сразу же, но оставшиеся три пары были мне незнакомы. Все шесть пар глаз глядели на меня из вершин шестиугольника, словно бы пытаясь что-то поведать. И прежде чем утихла музыка, я услыхала одно слово, в которое успели сложиться голоса: «Опасность».
Откуда взялись мои галлюцинации? Почему они посещают только меня одну? И Ричард с Майклом тоже страдали от сенсорного голода, они тоже замечали плававшие перед глазами узоры, но изображения никогда не были четкими. А если это рамане через капилляры вводили в наши тела неведомые препараты — мы учли и такую возможность, — то почему видения посещают только меня?
Ричард и Майкл не задумывались над ответом: с их точки зрения, я представляю «личность, восприимчивую к воздействию наркотиков и наделенную гиперактивным воображением». Как они считают, подобного объяснения достаточно. Такой реакции я могла бы ожидать от Ричарда, но не от Майкла.
Однако даже наш предсказуемый генерал О'Тул, побывав в баке, сделался сам не свой. Его явно беспокоило иное. Но только этим утром мне удалось получить представление о том, что творится в уме генерала.
— Сам не осознавая того, — наконец задумчиво проговорил Майкл, — я каждый раз приспосабливал Бога к новым научным открытиям. Я сумел включить представление о раманах в собственный католицизм, но при этом я просто расширил область применения моего ограниченного представления о Боге. Теперь же, находясь на борту космического корабля, движущегося на релятивистских скоростях, я должен отвергнуть все прежние условности. Лишь тогда мой Бог будет соответствовать Господу, повелевающему всеми процессами и частицами во Вселенной.
Мои мысли обращены к другим, более насущным вещам. Ричард и Майкл заняты глубокими идеями: Ричард — наукой и техникой, а Майкл погружен в духовный мир. И хотя мне действительно интересны идеи, постигаемые каждым из них в поисках истины, должен же кто-то подумать о повседневных делах. Мы, трое взрослых, должны подготовить к будущей жизни единственную представительницу следующего поколения. Похоже, что мне так и суждено заниматься воспитанием в одиночку.
Впрочем, я рада этой обязанности. Когда Симона награждает меня лучезарной улыбкой посреди кормления, мои галлюцинации не беспокоят меня… и я не хочу думать о том, есть ли Бог и как рамане используют воду в качестве ядерного топлива. В этот момент для меня важно только одно: я — мать Симоны.
31 июля 2201 года
На Раму явно пришла весна. Оттепель началась сразу после окончания маневра. К этому времени температура наверху успела достигнуть -25ьС, и мы уже начали беспокоиться о том, насколько температура в корабле может сказаться на условиях в нашем подземелье. С тех пор она поднималась по градусу в день и еще через две недели, наверное, пересечет точку таяния.
Теперь мы уже находимся за пределами Солнечной системы, в почти идеальном вакууме, что заполняет пустоту, разделяющую соседние звезды. Наше Солнце по-прежнему остается самым ярким объектом на небе, но планет уже не видно. Два-три раза в неделю Ричард принимается просматривать результаты наблюдений в поисках кометного облака Оорта[5], но пока без успеха.
Откуда же взялось тепло, согревшее внутренности корабля? Наш главный инженер, милый Ричард Уэйкфилд, немедленно ответил на этот вопрос, заданный вчера Майклом.
— Та самая ядерная установка, что разогнала аппарат до таких скоростей, создает и избыток тепла. Должно быть, Рама функционирует в двух режимах. Возле источника тепла, у звезды, он отключает все прочие системы — и двигательную, и тепловую.
Мы с Майклом дружно поздравили Ричарда со столь гибким объяснением.
— Но, — поинтересовалась я, — остаются и другие вопросы. Зачем необходимы две отдельные системы? И зачем нужно вообще отключать основную?
— Я могу лишь гадать, — с обычной ухмылкой ответил Ричард. — Возможно, основные системы нуждаются в периодическом ремонте, для которого необходим независимый источник тепла и энергии. Вы видели, как различные виды биотов следят за поверхностью Рамы. Быть может, другой комплект биотов обеспечивает обслуживание этих систем.
— Я подумал о другом, — медленно проговорил Майкл. — Как по-вашему, случайно ли мы оказались на корабле?
— Что ты имеешь в виду? — хмурясь, спросил Ричард.
