Потом он пошел дальше, и лишь повернув из переулка налево, на несколько более широкую, но тоже отнюдь не прямую улицу, избежавшую мрачной тени обрыва, он отметил пустынность местности. В смысле отсутствия людей. И даже собак или кошек. Он остановился, обернулся назад — и с каким-то даже облегчением увидел поодаль четырех белых куриц, гуляющих на зеленой лужайке перед одним из домов; за курами присматривал роскошный золотой петух. Петух поразил его своим царственным видом, и он тут же направил объектив на куриную компанию, освещенную пока еще косыми лучами солнца. Далековато… он сделал шаг вперед, и петух, словно поняв, что нужно человеку, принялся позировать. Он раскинул крылья, присел, и, открыв пошире здоровенный черный клюв, завопил хрипло и надсадно: «Кра-кра-куре!» (должно быть, от волнения перепутав слоги — ведь не каждый же день его фотографировали на память). Максим подавился смехом, но петуха снял. Курицы, наклонив головки кто вправо, кто влево, уставились глупыми глазами на своего повелителя, потом закудахтали на разные голоса и окружили раздувшегося от важности петуха, расположившись так удачно, что Максим пришел в восторг. Четыре кадра, пять… ну, пожалуй, довольно.

Он вежливо сказал петуху:

— Спасибо, ты отличная фотомодель! Мог бы большие деньги зарабатывать!

Петух уставился на него левым глазом, моргнул, пробормотал что-то невнятное — и повернулся к Максиму хвостом, решив, видимо, что больше с этим типом говорить не о чем. Максим, окончательно развеселившись, зашагал по улице, всматриваясь в фасады домов. Вообще-то каждый из них был достоин того, чтобы запечатлеть его на пленке… но теперь уже Максиму хотелось чего-то из ряда вон выходящего. И вскоре он это нашел.

Улочка, по которой он шел, вела к реке, и через несколько минут закончилась, растворившись в мягкой зелени кочковатого луга, уходившего вниз, к воде. Кое-где на кочках красовались округлые пышные кусты, удивительно сочетавшиеся с общим абрисом пейзажа. Максим остановился, глянул в одну сторону, в другую. Слева, совсем недалеко, высился обрыв. Направо уходила непрямая линия домов, смотрящих фасадами на речку. Он пошел вдоль них, и, в задумчивости миновав три или четыре, вдруг замер, остановленный возникшим перед ним видением.

Как блестящая розовая игрушка, завернутая в зеленое пенистое кружево, стоял среди деревянных жилищ маленький двухэтажный особнячок на высоком фундаменте, глядя венецианскими окнами на заливные луга за рекой. Перед ним не было глухого деревянного забора, особнячок отгородился от чужеродного мира лишь тонкой кованой оградой, высокой, но прозрачной и легко проходимой насквозь. Нарядные ворота были заперты, но калитка рядом с ними чуть приоткрылась, словно говоря: «Я лично ничуть не возражаю, если ты войдешь»…солнечные лучи сверкали на монументальных сосульках, свисавших с края ярко-красной черепичной крыши… от солнца и ветерка сосульки прохватило насморком, и с их длинных остекленевших носов непрерывно скатывались прозрачные капли, со звоном падавшие в ямки, образовавшиеся в ледяных наростах под стеной… он смотрел на розовую стену, как зачарованный… там, за этой стеной…

Он забыл, что скрывалось за этой стеной.

Он подошел к калитке, сам не понимая, что делает, и шагнул в запущенный двор, сплошь заросший золотыми шарами, флоксами и наперстянкой. И только подойдя к дому вплотную, он понял, что тот необитаем. По широкому крыльцу, расходящемуся двумя крыльями, давным-давно никто не поднимался, дубовую резную дверь никто не открывал, венецианские окна запылились и видели, похоже, неважно… Но розовая штукатурка сохранилась на удивление хорошо, на ней почти не было трещин. Он обошел особнячок вокруг. Он увидел на втором этаже узкую веранду, готовую вот-вот рухнуть под тяжестью дикого винограда, не только опутавшего весь задний фасад дома, но и забравшегося на красную черепичную крышу и до доползшего аж до высокой дымовой трубы. Сад за домом был так же запущен, как и двор перед ним. Кривые старые яблони одичали вконец, вишенник, перегородивший сад, превратился в сплошную непролазную гущу, насквозь проросшую радостно цветущим вьюнком… Максим вдруг судорожно вздохнул. Уж очень этот сад был похож на сад при доме невероятной старухи, приютившей его… Он присмотрелся. Ну да, планировка (если это можно было назвать планировкой, конечно) была абсолютно идентичной. Яблони, кусты крыжовника и смородины росли на тех же местах… на том же месте густел малинник… он прошел влево и, продравшись сквозь вишневые ветки с жесткими блестящими листьями, увидел кривую сливу посреди зеленой лужайки.

Он долго стоял там, тупо и бездумно рассматривая кривое деревце, а потом начал фотографировать, не жалея пленки. Он снял едва ли не каждый куст в саду, обошел со всех сторон особнячок, потом, уже выйдя на улицу, в трех ракурсах сфотографировал ворота… что-то подталкивало его, заставляя снова и снова нажимать на спуск. Пленка кончилась, и он вставил новую… но тут его пыл неожиданно угас, и он, тщательно запихав коробочку с отснятой пленкой в задний карман, быстрым шагом пошел назад, к тому месту, где он спустился с обрыва в этот странный район. Теперь он уже не смотрел по сторонам, его больше не интересовали ни чудесная деревянная резьба, ни куры с петухами… он пытался понять, случайно ли такое совпадение… и надо бы поскорее отдать в проявку эту пленку, и наплевать, что едва ли в этом городишке найдется хорошая фотолаборатория… неважно, как-нибудь да проявят, пусть хоть всю пленку исцарапают… что-нибудь да будет видно…

Добравшись до спуска, он посмотрел наверх — и понял, что вскарабкаться обратно будет весьма и весьма нелегко. Вот если бы он был обезьяной… и тут возле него материализовался давешний мальчишка.

— Дяденька, ну куда же вы пропали? Я сдачу принес, искал вас, искал… Вот ваши девять рублей!

И к Максиму протянулась замусоленная ладошка, полная мелочи.

— Погоди-ка, — отвел он маленькую руку. — Хочешь заработать эти деньги?

— Ух ты! — шмыгнул носом мальчишка. — Хочу, конечно.

— Покажи мне дорогу наверх. Нормальную дорогу, чтобы ноги не переломать.

— И всего-то? — до глубины души изумился пацан. — Да тут же рядом! И вы мне за это все девять рублей отдадите?

— Я тебе и еще десятку добавлю, только идем поскорее, ладно?

— Ладно! — завопил мальчишка, со всех ног бросаясь вперед и азартно размахивая руками. — Идемте, идемте! Тут недалеко!

Максим, невольно рассмеявшись, поспешил за маленьким провожатым.

Они припустили по улице вправо, и через несколько минут очутились перед старой деревянной лестницей, прилепившейся к обрыву. К лестнице вела хорошо утоптанная тропинка, с трудом пробиравшаяся между зарослями лебеды и крапивы, а дома здесь чуть расступились, давая возможность нижним аборигенам проникать в верхний мир. Выковырнув из кармана возле коленки десятку и торжественно вручив ее мальчишке, Максим подошел к лестнице и, задрав голову, немного недоверчиво осмотрел ту часть пути, которая поддавалась обозрению. Да уж, возрасту этого сооружения можно было только позавидовать. И даже если конструкция была несколько моложе невероятной старухи, то выглядела все равно куда старше… честно говоря, выглядела она полной развалиной. Ступени, довольно широкие, сколоченные из толстенных досок, все до единой перекосились, перила местами отсутствовали… но тем не менее аборигены пользовались этим спуском без малейшего сомнения, — это Максим увидел собственными глазами в следующую минуту. Сверху по лестнице беспечно шла сгорбленная бабка в черном аккуратном платье и белом платке в мелкий голубой горошек, повязанном вроспуск. Ноги бабки, обутые, несмотря на летнюю жару, в валенки с галошами, уверенно становились на сомнительные доски… и при этом бабка умудрялась тащить за собой хозяйственную тележку, на которую был навьючен здоровенный пухлый мешок. Максим испуганно отошел в сторонку, не решаясь двинуться вверх, навстречу бабке, хотя ширина лестницы вполне позволяла им разойтись без ущерба для каждого из них. Просто он вдруг подумал, что бабка запросто может упустить тележку, и уж тогда малой кровью дело не обойдется… Однако бабка благополучно добралась до нижней ступени и бодро зашагала по тропинке, не обратив на пришельца ни малейшего внимания.