— Может, съедим тот пирожок, что мужичонка дал тебе на дорогу? Как это он говорил? «Сядь на пенек, съешь пирожок». Вот как раз и пенек подходящий.

— Не время, — серьезно ответила Лиза-дубль. — Это на совсем уж крайний случай.

— Значит, ты не считаешь крайним случаем пень в три обхвата, выскочивший из-под земли на ровном месте? Его же тут не было! Не было!

Он вдруг понял, что готов сорваться в истерику. Как ни старался он не замечать странностей нового бытия, все же в глубинах его ума накапливалось и росло недоумение, и вот теперь оно стремилось на поверхность, в рассудочную сферу. Но тут мадам Софья Львовна громко фыркнула и запустила когти в его колено, и все встало на свои места. Он успокоился. Боль в коленке — простая, понятная боль, без малейшего оттенка мистической неопределенности, — каким-то непонятным (мистическим?) образом изменила не только ход его мыслей, но и восприятие происходящего. Он понял: утрата им памяти действительно была не случайной, его действительно кто-то вел куда-то… с какой-то целью… и уже скоро, очень скоро все должно проясниться. Они прорвутся. И все переменится. Но главное в этом деле зависит лишь от него самого. Потому что, как ни крути, каждый сам выбирает свой путь.

Он открыл глаза (а он и не заметил, что крепко зажмурил их) и посмотрел на пень. Открыл дверцу машины, стряхнул с колен чернохвостую мадам, вышел наружу, не обратив внимания на возмущенное «мяу». Обойдя пень и пощупав золотистую кору, глянул направо, налево… конечно же, больше ни одного пня на косогоре не было…Кто-то стер его прошлое, кто-то вложил в него программу передвижения в заданном направлении, кто-то организовал его встречу с невероятной старухой, безумной Настасьей и Елизаветой Второй… и вся цепочка тщательно спланированных событий привела его к литовской деревне, построенной на самом деле латышами… и тень скарабея упреждала его путь… негромкий шорох колючих лапок простого навозного жука чудился ему в шелесте травы… и вдруг в самый последний момент пути — препятствие.

Почему?

Ведь на самом деле объехать пень не составит труда, это всего лишь прервавший движение символ, знак… осталось лишь разгадать смысл этого знака. Однако далеко не всегда удается расшифровать упрощенность, добраться до той глубины, что кроется под незатейливой поверхностной картинкой… удастся ли теперь?

А может быть, это и не нужно? Может быть, смысл знака иной… не остановить движение, а подтолкнуть к осознанию… осознанию чего?

Он посмотрел на Елизавету Вторую, стоявшую по другую сторону пня. Руки Лизы-дубль висели как неживые, все тело казалось расслабленным, словно девушка готова была вот-вот упасть в траву… но глаза, огромные глаза пылали темным огнем.

— Знаешь, — тихо сказал он, — мне кажется, я начинаю понимать. Я должен что-то найти. Я даже знаю, что именно. Того самого скарабея. Но я не понимаю, как он мог очутиться здесь. И кому он понадобился. А пень вырос перед нами потому, что цель моих действий — недобрая. Но я все равно не понимаю…

Лиза— дубль чуть заметно шевельнулась и в ее тело вернулась упругость жизни.

— Ты привез его сюда несколько лет назад, — ответила она. — Ты родился в этом городе. Но теперь у тебя не осталось здесь родных. А скарабей уполз в эту деревню.

— Но кому он нужен? Зачем?

— Этого я не знаю. Не вижу. Сам скоро вспомнишь. Давай уберем этот дурацкий пенек и поедем. Там разберемся.

Почему— то его совсем не удивило предложение убрать пенек, и он, спокойно положив ладони на неровный, разукрашенный годовыми кольцами срез, сосредоточился и начал представлять, как пень стареет, превращается в труху, рассыпается на молекулы, на атомы… и на его месте возникает полная пустота.

Пень исчез.

Они вернулись в машину, и «ровер» осторожно спустился к деревне. Немного поплутав между бессистемно стоящими домиками, окруженными крепкими плетнями, машина остановилась перед одним из них — с двумя окнами на фасаде, наглухо закрытыми ставнями. Слева перед плетнем стояла высокая лиственница, а прямо перед домом пышно цвели бело-розовые мальвы. Лиза-дубль, заглушив мотор и выйдя наружу, подошла к слегка покосившейся калитке, запертой на здоровенный навесной замок. Вдруг в руках девушки невесть откуда появилась связка ключей. Выбрав нужный, Елизавета Вторая отперла замок, сняла его и, держа в руке, повернулась.

— Все, мы дома.

— Дома? — вопросительно повторил он, направляясь к калитке. — Дома?

— Да, это мой домик, — кивнула Лиза-дубль. — Я его купила три года назад. Мне нравится здесь отдыхать. Леса вокруг — изумительные, грибов завались… я люблю грибы собирать. Мы еще успеем до темноты в овраг за родниковой водой сходить. Вообще-то у меня свой колодец, но родниковая вкуснее. Ты не против?

— Нет, я не против… — пробормотал он, возвращаясь к машине и забирая свою сумку. Почему-то ему показалось важным и необходимым иметь ее при себе… ведь в ней снова лежал подарок фантастической Лизы — граненый шар…

Мадам Софья Львовна уже ускакала куда-то, обстановка явно была хорошо ей знакома. Они вошли в маленький передний дворик, чрезвычайно опрятный, засеянный какой-то низкорослой травкой. Выложенная сланцевой плиткой дорожка вела от калитки вглубь территории. Справа стоял дом, слева — длинный сарай. Чуть дальше над двором нависала низкая крыша, чтобы в любую непогодь из дома в хозяйственные постройки можно было пройти без опаски. Максим с интересом рассматривал устройство нерусского жилья. Дом не имел парадной двери, вход в него, похоже, был только один — вот этот самый, под крышей внутреннего двора. А перед входом — большая площадка, выложенная такой же плиткой, как и дорожка. Длинный сарай естественным образом втекал в более обширные строения — похоже, когда-то они предназначались для разных животных… да, наверняка там жили коровы, лошади, куры… а теперь все пустовало.

— Успеешь насмотреться, — донесся до него голос Елизаветы Второй. — Сначала надо ночлег организовать. Воды принести, печку растопить…

Он вошел в дверь, оставшуюся распахнутой настежь, — Лиза-дубль уже скрылась в доме, — и очутился в просторных светлых сенях с окошком, выходящим в маленький передний дворик. На этом окне ставен почему-то не было. Из сеней другая дверь вела в кухню — тоже светлую и совсем не тесную. В центре ее стояла огромная печь, и черный провал, в котором затаилась плита с четырьмя конфорками, уставился на Максима, подмигнув свисающим над плитой блестящим валдайским колокольчиком. Колокольчик-то тут при чем, подумал он, останавливаясь у порога.

— Сумку туда отнеси, — Лиза-дубль, критическим взглядом изучавшая четыре эмалированные ведра, стоявшие перед печью, кивнула на ведущую в комнаты невысокую двустворчатую дверь, разрисованную стилизованными подсолнухами.

Он открыл тихо скрипнувшую створку — в комнате было почти темно из-за закрытых ставен… впрочем, и время уже близилось к вечеру… и вздрогнул, заметив встречное движение в полутьме. Но это оказалось всего лишь зеркало в резной овальной раме, прилепившееся к стене возле закрытого окна, над небольшим столом. Слева он рассмотрел еще одну дверь — до странности узкую; видимо, она вела во вторую комнату, ведь с улицы он видел два окна, а в этой комнатушке окошко было всего одно. Он огляделся, не зная, куда положить сумку, и рассмотрел рядом с дверью неширокую тахту, а в другом углу — два кресла, накрытые серым полотном. В конце концов он поставил сумку на пол под окном, достал граненый шар и лежавшую сверху легкую парусиновую куртку (вечером наверняка будет нежарко, и если они с Лизой-дубль собираются идти куда-то далеко за водой, куртка пригодится) и спрятал граненый шар во внутренний нагрудный карман, тщательно застегнув его на пуговку.

Он вышел на свет, в кухню. Елизавета Вторая уже успела сбегать к машине и притащить кое-что из груза. На широком кухонном столе громоздились банки с растворимым кофе, пакеты с сахаром, макаронами, рисом и гречкой, какие-то яркие баночки и коробочки…

— Эй, ты что, решила тут на все лето остаться? — удивленно спросил он.